В салоне такси было душно от работавшей печки и восточных напевов.
– Музыка не мешает? – поглядел в зеркало на пассажира водила.
– Нравится. Посижу послушаю.
Водила кивнул.
Но Петр не попросил его убавить ни звук, ни температуру. Не хотелось ни привлекать к себе внимание, ни затевать разговор. Нужно было обдумать, что делать дальше.
Промахнули мимо слоновьи ноги триумфальной арки.
– Выйду здесь, шеф, – подал голос Петр. Водитель кивнул, не оборачиваясь. Стал искать, где можно причалить.
Петр расплатился:
– Сдачи не надо.
Фасады домов пылали электрической подсветкой. Петр вынул свой телефон. Несколько секунд боролся с чувством вины. Набрал жену. Она не ответила «алло» или «привет» или хотя бы холодным «да?» Она просто молчала. Но сняла трубку – уже хорошо.
– Лид, я знаю, что ужасно виноват – замотался на работе.
Брак с Борисом, или, точнее сказать, череда Борисовых блядей, научила Веру одному: не надо изображать железную леди – не стоит душить жалость к себе.
Боль настигает, как волна. Подъем, невыносимый гребень, скат. А потом волна проходит – в этом все дело. Бессмысленно дергаться, как свинья на веревке. Спокойно жди. Пройдет само.
И Вера села на стул.
Есть не хотелось. Салат в хрустальной миске казался не свежим, а пластмассовым. Что бы там ни лежало на блюде (Вера уже не помнила, что заказала сегодня на ужин), это были куски чьего-то мертвого тела, и эта мысль вызывала не аппетит, а тошноту.
Вилка и нож лежали возле пустой тарелки. Вера погладила элегантные тяжелые рукоятки. Выровняла приборы. Тупо глядела на стальные блики.
Хотелось схватить вилку и воткнуть Беловой в жилистую шею.
Слезы закапали в пустую тарелку. Вере стало жалко себя: ужин в одиночестве, в компании немого пустого телефона, слезы и пустая тарелка.
Она поглядела вниз и увидела, что художественно преувеличила: слез на тарелке не было. Вера вытерла ладонью щеки. Пальцем провела под глазами.
Придвинула телефон. От Бориса так и ничего.
Она открыла его номер. Закрыла. Прогулялась по адресной книжке. Кого хотелось видеть, с тем не хотелось говорить. И наоборот. Наконец, палец Веры остановился и нажал «вызов». Два гудка Вера молилась, чтобы московский номер Лизы еще работал – что Лиза еще не уехала разводиться в Лондон или отжигать в Ниццу. На третьем гудке Лиза ответила:
– Погнали по мальчикам?
– Может, пока просто выпить?
– Ну не-е-е-ет, – Лиза жизнерадостно хохотнула. – Мне на бухло даже смотреть нельзя. Я алкаш. Все выдую, что есть. Потом водителя пошлю в круглосуточный магаз. А кончится все в больничке. Прости, неохота. Я в хорошей завязке. Жалко обнулять.
Развод определенно придал ей легкость, жизнерадостность. Как будто перерубил канаты: мешки с песком (муж и связанные с ним тревоги и заботы) полетели вниз, а сама Лиза – вверх, подумала Вера.
Может, не так все страшно? Пусть Борис идет… К кому хочет.
И тут же испугалась этой мысли.
– Ну не зна-а-а-а-ю, – передразнила она интонации Лизы. – Всухую про такое я разговаривать не умею.
– Про девичье? – сразу поняла Лиза.
– Ну, – подтвердила Вера.
– Круто. Жди меня, и я вернусь, – захохотала та. – Есть идея.
– Только без наркоты! – испугалась Вера.
– Только сделай, как договорились! – предупредила Лиза. – Я серьезно. Ни капли в доме.
– Броня, – заверила Вера.
Она оставила телефон на столе. И пошла выполнять обещание, данное подруге.
Открытая бутылка вина нашлась на кухне, в холодильнике. Вера опрокинула ее над раковиной. Задумчиво глядела, как бордовая струя исчезает в водостоке. Отставила пустую бутылку. Пустила воду. Смыла красноватый маслянистый след.
Проверила кабинет, гостиную. И там, и там нашелся коньяк. Бутылки были тяжелыми. Вера перенесла их на кухню. Коньяк вырывался из литого горлышка со звуком, который ленинградские алкаши превратили в единицу измерения: один буль.
Вот бы ей такую легкость, как у Лизы. Но легкости не было. Изнутри Веру била мелкая дрожь.
Вера подняла бутылку ко рту, щедро отхлебнула. Раз, другой, пока могла терпеть. Коньяк жег горло, пролился на лицо, на шею. В желудке начал распускаться огненный цветок.
Вера утерлась. Вылила в раковину остальное. Смыла запах.
Вернулась в столовую. Взяла телефон и отправила Лизе смс: «Док высушен». Коньяк уже ударил в ноги, в руки. Теплота обнимала Веру изнутри. Голову приятно вело. Звякнул прилетевший ответ, он был коротким и ясным: крупное красное сердце.
Вера хмыкнула и пожалела, что уже вылила весь коньяк.
Когда Петр свернул на Старый Арбат, Лида уже начала разговаривать.
– Ты говнюк, – сказала она.
– Я говнюк, – согласился Петр.
Увести жену из их квартиры нужно было срочно. Этой ночью неизвестные гости могли заглянуть и к нему. Гости могли знать адрес. Как убедился Петр перед дверью Боброва, замки и запоры проблем для них не составляли. Как убедился он у Боброва в ванной, их вообще ничего не останавливало.
Вываживать Лиду следовало осторожно. Чтобы не испугать. Даже не заронить подозрение.
– Я говнюк, который готов на все, чтобы ты его простила. Хочешь торт?
– Я не хочу торт.
Но на конце фразы не шлепнулась жирная точка – там зияла заинтересованная пауза.
– Тогда выходи в чем есть, только возьми зубную щетку. Я тебя похищаю!
– Куда? Поздно уже. Я сегодня устала, – опять начал падать ртутный столбик.
– Лид, я знаю, что накозлил с клиникой, – остановил похолодание Петр. – Прошу романтическое свидание.
– Давай завтра?
– Давай этот день перезагрузим. Пожалуйста.
Он слышал, как Лида думает. Мимо прошли подростки. Покосились на него, на его телефон. Хотя переулок полыхал огнями подсветки, у Петра всегда здесь было чувство, что он идет по пустырю.
– Мы куда хоть летим? – сдалась Лида.
У Петра отлегло от сердца.
Простила она его или нет, не важно. Главное, сегодня они не ночуют дома.
– Честно? Пока не знаю! Романтическая импровизация.
Вера с сомнением оглядела коричневую вытянутую торпеду.
– Держи за поясок, – посоветовала Лиза. Вера послушно переместила пальцы на бумажную ленточку, которая плотно схватывала сигару.
Лиза раскрыла маникюрные ножницы. Лезвием принялась пилить кончик.
– Профанация, конечно, – ворчала она. – Ну ладно. Мы же не мальчики. Нам можно.
Они сидели в кожаных креслах. Горел камин.
– Так, – Лиза подобрала обрезки. – Теперь давай сюда мою.
Вера держала сигару на отлете. На лице у нее было сомнение.
– Провоняем тут все.
– Конечно, провоняем. Но не говном же. Хорошим, благородным ароматом табака.
Спички взяли каминные.
У Веры перед лицом взвилось пламя.
– Ты мне брови, блин, не спали! – процедила Вера. Сигара в зубах мешала ей говорить.
– Ты не кусай ее! – наставляла Лиза. – Губами бери.
– Как хуй?
Лиза засмеялась:
– Жить будешь.
Кончик сигары налился оранжевым.
– Смотри. Тут главное не затягиваться. Это не сигарета. Не глотай дым. Мы ж с тобой не пердуны старые.
– Пока еще нет. Да, – запуталась в двойных отрицаниях Вера.
– Ты что, приложилась без меня? – заметила неладное опытная Лиза.
– Не пропадать же добру, – призналась Вера.
– Вот жопа. Ну хоть дыхни на меня, – Лиза придвинула свое лицо к Вериному. – Ну дыхни.
– А эта штука не погаснет? – покосилась на сигару Вера.
– Да она минуту может там сама тлеть, если не больше. Ну давай, – Лиза прикрыла глаза.
Вера дохнула.
– Бля, – мечтательно сказала Лиза. – Потерянный рай.
Обе откинулись в креслах.
Вера сунула сигару в рот. Втянула щеки. Изо рта Лизы пыхнуло сизое облако. Запахло, как в вазе, когда там хорошенько постоят цветы, начнут подгнивать стебли.
– Вещь, – подвела итог Лиза, качнув сигарой.
– Кубинская? – показала свои небольшие знания Вера.
– Ты что? Уж ради тебя я постаралась. Боливийская.
Во рту, как ни странно, запах производил совсем другое впечатление. Совсем. Вера выпустила дым.
– Ничего так, да, – признала она, кашлянув.
В перерыве между затяжками Вера поведала Лизе, что успела узнать. От сигары тело размякло. Голова была одновременно ясной, пустой и тихой. Шторм внутри улегся. Пламя камина, его тепло довершали блаженство. «Джентльмены не дураки, нет», – подумала Вера.
– Некрасивая? – уточнила Лиза.
– Ну такая… Не уродская… А такая… – в голове, опустошенной коньяком и сигарой, не находилось слов.
Вера полезла за телефоном. Набрала простую фамилию в гугле. Открыла фотографии Дарьи Беловой. Передала. Лиза глянула на первую картинку.
– Твой муж теперь ебет Викторию Бэкхем? – пошутила Лиза.
– Тут она в гриме, ничего не понятно. Ты дальше полистай.
Лиза полистала с непроницаемым лицом. Вернула телефон. Вера опустила его на пол. Лиза кивнула сквозь дым.
– Ясно. Как говорит один мой знакомый, покажи мне красивую бабу, и я тебе покажу мужика, который устал ее ебать.
– Считаешь, она красивая? – удивилась Вера.
– Некрасивых и никаких это тоже касается, – ткнула сигарой Лиза. – Надоедает – все.
– Слушай. На этот раз я – не знаю, – призналась Вера.
– Почему?
Внимательное сочувствие Лизы, новая легкость, с которой она наводила порядок в своей жизни, располагали Веру к откровенности.
– Ну, на этот раз все-таки не тупая соска из Мухосранска, которая приехала покорять Москву. Не блядь тупая. Все-таки, знаешь… балерина. Знаменитая даже.
– Балерины тоже тупые, – быстро утешила Лиза.
– А ты откуда знаешь?
– Не жрут потому что ничего. Я сама на жесткой диете сидела. Расскажу тебе. Охуеть. Сперва хочешь жрать. Только о жрачке думаешь. А потом мозг реально превращается в желе. Не думаешь просто ни о чем. Просто такой белый шум в голове. И больше ничего.