Ее улыбка стала еще наивнее и чище.
Она посмотрела прямо под кустистые брови. Видела красные жилки в глазах, закипающий в крови алкоголь, закипающее в зрачках бешенство.
Взгляд ее стал так же восторжен, как будто она открыла коробку, думая, что там конфеты, а нашла – колье с бриллиантами и сапфирами от Тиффани.
– Но вы – лучше их всех! – восхищенно произнесла она и прижала руку к груди, и тут же перешла в наступление:
– Так приятно. Просто нет слов. Когда такой человек, как вы… Такой, как вы… Такой серьезный, мудрый и щедрый, – с чувством заключила она.
Брюнет немного смутился.
– Я немного женат.
– О, не-е-е-е-т, – весело огорчилась Вероника. – Ну вот, всех настоящих мужчин уже разобрали… Что ж. Выпьем за ту прекрасную женщину, которой повезло, – кокетливо посетовала она.
Брюнет засмеялся. Щеки его снова стали обычного цвета. Звякнули бокалы.
– За женскую красоту и мудрость! – поднял свой брюнет.
Вероника ответила журчащим смешком.
– Надеюсь вас еще увидеть здесь.
– Я тоже!
Тот ушел довольный. Что-то сказал своим дружкам. Те закивали, заулыбались.
Вероника отпила из бокала. Приподняла в стороны локти – разлепила взмокшие от страха подмышки.
Белова глядела на нее во все глаза.
– Извини, – только и смогла сказать она. – Я думала…
– Да, – отрезала Вероника. Живот был сведен так, что в него, наверное, и шампанское не могло просочиться. – Но все кончилось хорошо.
На лице Беловой было смятение. И почтение, каким смотрят на укротителя тигров. «Идиотка», – клокотала Вероника, шипя:
– Даже если у тебя железные яйца, не обязательно греметь ими на всю Москву.
– В Питере…
– Здесь не Питер.
Но ссориться было нельзя. Вероника отпила еще шампанского. И как будто поменяла звуковую дорожку – голос стал медовым:
– Даш, слушай. Вот даже сегодня на репетиции.
– Мне…
– Послушай. Тебя в театре не то что не любят. Все понимают, какая ты молодец. Просто… Понимаешь, к тебе не совсем понятно, как подступиться. Вот и задирают.
– Да я…
– Нужно давать людям то, что они хотят получить.
– Все хотят разного.
– Все хотят того, что понимают. Просто будь немного понятнее.
Вспомнила, как ценятся в их профессии конкретные советы, посоветовала:
– Чаще улыбайся. Говори – мягко. Делай паузы. Будь помягче.
– Как ты?
Раскрыть рот Вероника не успела. Между ними воткнулся огромный цветочный веник. Официантка несколько откидывала спину назад, чтобы удержать в руках душистую тяжесть. Менеджер нес вазу. Вероника вынырнула из-за букета-монстра, поглядела в зал. На столик, где сидел с кунаками подвыпивший брюнет. На лице ее ярко просияло: «Нет, но… Я НИКОГДА такого не видела». Мужчины заулыбались, переглядываясь друг с другом. Брюнет послал ей воздушный поцелуй. Вероника приложила руку к сердцу, поклонилась. Опять грело солнце.
Вероника вернулась под защиту огромного букета, теперь загораживавшего их от зала. Сбросила с лица выражение девочки-конфетки.
– Как я, – просто и серьезно ответила она.
Белова внимала с уважением. Она ценила чужое мастерство.
Вероника приняла ее восхищение, с достоинством расправляла на коленях салфетку:
– Лаской, знаешь, тоже кое-чего можно добиться.
Им принесли заказанные салаты, официантка, старательно обходя букет-гигант, поставила тарелки.
От слова «гастроли» Борис вздрогнул. На долю секунды подумал, что он в театре, испытал ужас человека, который лег спать в кровати, а очнулся на кухне. Потом понял, что докладчик говорит о страховке картин. Успокоился, снова впал в полудрему.
Заседал попечительский совет Русской галереи. Везти на гастроли в Брюссель собирались русскую живопись начала двадцатого века.
Председатель – Авилов – весело подмигнул Борису: мол, спишь? – а я все вижу. Борис вяло улыбнулся. Подпер лицо рукой, якобы снова уставился в бумаги перед собой.
Он думал о Боброве. Точнее, о Бобровых. Точнее, о том, как из всего этого теперь выпутаться. Иру последний раз видели в машине, которая принадлежит человеку, который является сыном человека, который построил жизнь на даче показаний «под заказ» в Следственном комитете и который уверяет Бориса, что приставлен к нему президентом.
От цепочки «которых» тянуло тюремным запашком.
Борис уловил движение: все стали поднимать руки. Поднял и Борис.
Потом все стали вставать со стульев, оправляя пиджаки. И он тоже встал.
Авилов поджидал его на выходе.
– Молодец я, правда? Быстро, эффективно, кто за? – все единогласно. Не то что у Макарова: задницу расплющишь, пока все рассмотрят, перетрут, обмусолят, разжуют.
Евгений Макаров как раз выбирался из-за стола и не мог слышать, что о нем говорят. Как и Скворцов и Авилов, он заседал во многих попечительских советах. Но председательствовал – в совете при Чеховском театре.
– Слушай, что за жизнь! Только на заседаниях этих и видимся, – сменил тему Авилов.
Борис разделил его сетования. Он ждал, что за этим последует. И не ошибся.
– Приходи в гости, что ли? Поужинаем душевно.
К тому, что, собственно, ему надо, Авилов подбирался не спеша. Борис кивнул.
К ним подошел Макаров. На унылом длинном носу сидели очки. Если большое состояние и придает владельцу нечто обворожительное, то к Макарову это не относилось. Он выглядел как бухгалтер. И не только выглядел: после нескольких минут разговора с ним у человека появлялось чувство, что мозг стремительно заволакивает тиной.
– Отличные у тебя заседания! Как раз с Борисом обсуждаем, – радостно врал Авилов. – Столько нового и интересного узнаешь… всего за три-четыре часа, – не удержался от шпильки он.
– Да, очень все всегда основательно, – похвалил и Борис. – Буду брать пример.
– Да! – обернулся к нему всем телом Авилов, словно только что вспомнил интересный факт. – Ты же у нас теперь главный по балету!
– Ну уж главный… Я дилетант.
– Напрасно, – поправил очки Макаров. – Искусство необходимо изучать, со стороны эстетической, исторической, производственной…
– Прошу прощения… Рад был… – быстро стал откланиваться Борис. – До встречи в следующем месяце.
Авилов вырвался из лап Макарова самостоятельно, нагнал Бориса уже на выходе.
– Господи… Ну и кадр. Как будто тебе лоботомию делают. Слушай, и с балериной этой знаменитой уже знаком?
– Они там все знаменитые.
Авилов выдохнул: ха!
– Ну все – не как эта… забыл фамилию… Белова. А приведи ее на ужин к нам, а?
Борис понял, что Авилов тем самым приглашает его прийти без жены.
– Не так уж я с ней и знаком…
– Приведи-приведи! – не отставал Авилов. – Интересно же поглядеть вблизи!
– Она наверняка вечером не может. Спектакли и так далее.
– О, да ты уже, гляжу, в курсе всего! А говоришь, дилетант.
Отцепиться от Авилова было невозможно. Ему что-то было уж очень надо.
– Если она меня пошлет, уж не обижайся.
– Я? – захохотал Авилов. – А мне-то что обижаться? Тебя же пошлет, а не меня! Приходите. Душевно посидим, – снова подмигнул Борису. – О балете поговорим.
Борис понял только, что разговор точно пойдет не о балете.
– О, как хорошо, что я вас застал.
К ним подскочил директор Русской галереи. Он цепко схватил Авилова за рукав:
– Видите ли, господин Макаров слишком вдается в детали. Канализация в подвальном хранилище…
Борис пробормотал «до свидания» и с места ударился в галоп.
В машине он в очередной раз погуглил Авилова: вдруг обозначилась сделка, которая объяснит все. В очередной раз убедился, что Авилов не такой человек, про которого много знает гугл. Но телефон не спрятал.
Приглашение Авилова было не просто приглашением на ужин, в этом Борис не сомневался. Борис нажал кнопку «вызов» быстрее, чем признался себе, что ему самому этого хотелось так же сильно, как не хотелось звонить без повода.
– Зачем меня в гости? – удивилась Даша.
…Вероника на другом конце стола сделала ей большие глаза.
– По улицам слона водили, – объяснил Борис. Послушал тишину, которую нарушали только удары его собственного сердца: сморозил что-то не то? Борис успокоил себя, что Крылов – все-таки не группа «Кино», Борис Гребенщиков и все такое прочее, что ничего не говорит другому поколению. Басни Крылова – классика. Всегда в школьной программе. Хоть шестьдесят тебе лет сейчас, хоть двадцать пять. Или в балетной школе не учат басни Крылова?
Он вытер лоб.
Даша не знала, что сказать. Она узнала строку Крылова. Зацепилась сразу всем мозгом за слово «слон»: так он тоже считает меня огромной? – гадала она.
Обоим было тревожно.
…Вероника одними губами выразительно показала ей по слогам: лас-ко-во.
– Выручи меня. Можешь? – нарушил паузу Борис.
…Вероника растянула пальцами углы губ: улыбайся! Улыбайся!
– Конечно, – ответила Даша. Борис услышал улыбку.
– Здорово! Я тебе скину смс когда. Обязуюсь привезти и увезти.
Даша убрала телефон.
– Молодец, – сказала Вероника. В ее глазах Белова была по-прежнему кувалда кувалдой. Но во имя зарождающейся солидарности следовало дать ей аванс: – Вот видишь. Главное, тренироваться.
У лифта в закулисной части театра танцовщицы простились. Приобнялись, коснувшись друг друга щеками и издав в воздухе поцелуйный звук.
В победном настроении Вероника дошла до гримерных. Только до гримерных.
– Приветик.
У стены сидела Людочка.
Вероника кивнула холодно: «Привет». Переступила протянутые на полу ноги в теплых гетрах, стала рыться в недрах большой сумки Dior, пыталась вслепую нащупать меховой брелок-помпон – ключи гремели где-то там, но не давались в руку.
– Слушай, я все неправильно поняла, – елейно начала Людочка. – Извини, пожалуйста. Зря я тебе голову морочила. Пойду.
Людочка поднялась, нехотя выпрямляя ноги.
Вероника выловила ключ. Но теперь никак не могла попасть им в скважину. Не тот? Руки тряслись. Ключи звенели, прикосновение мехового брелока к руке казалось омерзительным. Людочка наблюдала за конвульсиями жертвы.