– Ясно, – закончила разговор Лида.
Приятного в ее голосе было мало.
«Ладно. Будем решать одну проблему за другой», – сказал себе Петр и сосредоточился на предстоящей охоте.
– Кто такая Лида? – тут же спросила Света.
Петр поглядел на нее через зеркало.
– Круто. Морда как новая, – похвалил он.
– Корейская марка. У них…
– Не хочу знать подробности.
К счастью, доехали без пробок.
– Это твоя жена? – спросила Света, когда они вошли в квартиру. – А почему тут так пахнет? Вас залило?
– Недавно.
Петр включил свет в гардеробной. Зажглись лампы-точки на потолке. Света благоговейно погладила шелковый рукав.
– Туда даже не смотри, – предупредил Петр.
– Потому что жена тебя уроет?
– Нет. Потому что девочки в поиске такое не носят.
– Девочки в поиске, а?
– Покорительницы Москвы.
Он стал листать вешалки. Критически осматривал. Подходящее вынимал и бросал на кресло.
Популярная точка зрения гласит, что в каждой женщине есть и Мария Магдалина, и Мадонна. Это значит, что из гардероба даже самой респектабельной жены и уважаемого специалиста можно выудить нечто совершенно блядское. Причем в количестве, достаточном для законченного образа, с головы до пят.
– Леопардовые штаны я не надену, – пискнула Света.
Нет такой женщины, которая бы считала свою задницу достаточно маленькой.
– Это штаны? – распялил Петр: сперва решил, что свитер.
– М-да, может, леопардовые штаны это перебор, – согласился.
Их Лида купила, должно быть, в пылу распродаж: когда скидки достигают 70–80 процентов, плавится самый хороший вкус и вскипает даже самый рациональный мозг.
Петр бросил леопардовую тряпку на пол. Туда же хотел отправить ярко-розовое чудовище в воланах. Но глаза у Светы вспыхнули:
– Ух ты… Крутец…
– Ты так считаешь?
Она тут же приложила розовое облако к себе. Забыла про Петра – завороженно утонула в зеркале.
– Хорошо, – согласился Петр.
Выглядело это достаточно ужасно и как следует дорого.
– Надевай. Я за дверью подожду.
В коридоре достал телефон и отбил Лиде смс:
«Выбрал платье. На шкирке написано Lanvin, цвет истерический розовый. Можно?»
Света выплыла, обалдевшая и слегка смущенная. В душе радуясь, что побрила утром ноги, – а ведь раздумывала, стоит ли?.. От каждого шага воланы ходили ходуном, приятно щекотали и обвевали ноги.
От нее пахло свежим потом, как от школьницы, взволнованной первой дискотекой.
– У меня никогда не было ничего такого красивого, – застенчиво призналась она, поддернула вверх вырез, скрывая край не совсем чистого лифчика. Занервничала: – Не испортить бы. Не дай бог… Красота какая… Мамочки.
В руке у Петр звякнул прилетевший ответ: зеленая рожица, блюющая рожица и одно только слово – «дарю!».
«О’кей», – подумал Петр: что бы это ни значило.
Куртка Светы с африканским тушканом сюда не годилась. Петр взял с кресла синее пальто с искрой. Света благоговейно нырнула в подставленные рукава. Выпростала из-под воротника хвост волос.
– Волосы, – сказал Петр.
– А чо?
– Ладно. Время есть. Какой у тебя размер?
– Чего?
– Ноги.
К счастью, Лидин был больше. Петр затолкал в носы туфель мятую бумагу. На мысках, на сумочке сверкали стразы. Главное, «богато».
Другая популярная точка зрения гласит, что, узнав хорошо свою жену, можешь считать, что знаешь о женщинах почти все.
В машине Петр набрал в навигаторе салон на Лесной улице. Лида им пользовалась перед вечеринками. Там тебя делали, что называется, под ключ. Лида выскакивала из машины в стеклянную дверь – в джинсах и свитере, с волосами в хвост, с одежным чехлом через руку. А выпархивала из нее – наряженная, сияя свежим маникюром, свежим макияжем и свежей укладкой. «Они даже колготки на тебя сами надевают, – говорила она. – И сережки», – пока сушишь ногти.
…Надевать сережки в этот раз не требовалось. Ровно наоборот.
– Ой, – испугалась Света при виде стойки, при виде сотрудниц в белых кимоно и брюках. – А что им сказать?
– Скажи, что твой жених импортирует лимоны-мандарины.
– Стебешься, – глядела сквозь окно машины, сквозь стеклянную дверь салона Света.
– Серьезно, – возразил Петр. – Мандарины. Лимоны. И ему полтос.
Света выпростала каблуки на асфальт, выражение лица у нее было странное. От нее можно было ждать импровизаций. Импровизации Петра не устраивали – только четкое следование плану.
– Я серьезно, – с угрозой крикнул вслед Петр.
– Мандарины? …Мандарины это чудесно…
– И лимоны.
– Чудесно.
Дмитрий Львович улыбался, сцепив руки на животе, кивал словам собеседницы. «Есть такие талантливые русские телки, – думал он. – Ее выпусти на рю Камбон с платиновой картой, она ее обнулит, а результат все равно будет, как с рынка в Коньково». То ли это приговор миру высокой моды в его погоне за кредитками арабских и китайских дам. То ли загадка русской души. Дмитрий Львович ответа не знал.
– Желтые лучше, – хихикнула телка. – Типа намек на лимоны. Главное, чтоб – во! Большие лимоны.
– Ну душенька, даже не знаю, я ли могу вам помочь.
– Ой нет… – вытаращилась та. Захлопала приклеенными ресницами.
– Желтые алмазы? Я работаю с камнями, только если они огранены, причем самое позднее в девятнадцатом веке. Или если вещь сделал Лалик.
– Хто?
«Не переборчик ли?» – на миг испугалась Света. В ее родном городе «хто» не говорили. Но по лицу Дмитрия Львовича скользнуло отвращение: он «хто» проглотил. И Света презирала таких. Думает, что самый умный. Такой весь культурный. Такой весь тонкий. Коренной москвич. А копни – обычное хамло. Похуже многих из тех, кого он сам считает вторым и третьим сортом.
– Мне главное, чтобы каменюки – во, – поспешила подлить масла в огонь она. – В каждое ушко.
И сложила густо накрашенные губки бантиком.
– Ну? – повернулся к ней Петр. Света провела рукой над решеткой обогрева.
– Включи печку. Я тут с голыми ногами дуба врежу.
Петр прибавил градусов.
– Съел?
– Хрен его знает. Хитрожопый мужик. Взял мой номер. Типа нарисуется вариант если, звякнет.
– Значит, съел, – ухмыльнулся Петр.
Но Света все сидела, набычившись.
– Молодец. За службу премируешься этим во всех смыслах великолепным платьем.
– Лучше баблондель.
– Тебе нужны деньги?
Петр впервые задался этим вопросом. И понял, что ответ, конечно, утвердительный.
– Я в долг, – самолюбиво уточнила Света. – Чисто за квартиру один раз заплатить. Хотя вообще-то это Иркина очередь.
– Нормуль, – кивнул Петр. – Но и платье тоже можешь взять себе. Если нравится.
Она ухмыльнулась.
– Че-го?
– Нормуль, – повторила Света.
– Пошла в жопу. Я с тобой деградирую.
Света откинулась, довольная. Прижав к шее подбородок, так что образовался второй, она любовалась изгибом воланов, их шелковым блеском.
– В жопу только после тебя. Жена-то за платье не убьет?
Петр не ошибся. Едва Света вышла из галереи, Дмитрий Львович вынул телефон:
– Привет, крокодил Гена. Тебе везет.
– Как утопленнику, – последовало циничное.
– Нарисовалась соска, которой нужны желтые кирпичи… Нет, – хохотнул он в ответ на шутку начитанного собеседника: – Зовут ее тем не менее не Элли, и живет она не в штате Канзас. Она не собирается мостить ими дорогу. Ей нужно только два кирпича. На сережки. Больше ее хрен не подымет… Записывай номер.
В обычной жизни Геннадий подождал бы неделю. Или даже две. Таковы неписаные московские правила игры. Только с трудом добытое ценится. Неважно, речь ли о камешках или о девочках. Но из всех русских идиом сложную жизнь Геннадия сейчас описывала одна простая: «земля горит под ногами».
Почему считается, что страх – это леденящее чувство? От страха Геннадий чувствовал, как съеживается мошонка. Будто невидимый жар снизу грозил ее опалить.
Света еще говорила Петру «…платье не убьет?», когда телефон в ее (точнее, в Лидиной) сумочке засвиристел. Она вынула, посмотрела. Номер был незнакомый.
С незнакомых номеров ей звонили только в трех случаях: а) узнать, как часто она покупает колбасные изделия (молочную продукцию, подгузники, сигареты, рукава от жилетки), б) взять на дуру (впарить кредитную карту, скидочные купоны, ссуду, дырку от бублика), в) потому что ошиблись номером.
В первых двух случаях Света вежливо отвечала: «Идите, пожалуйста, на хуй». Но по третьим всегда пускалась в расспросы: какой номер набирали да кого хотели услышать. Один раз она час сорок восемь минут проговорила со стариком, который на двадцать шестой минуте стал называть ее «дочей», на тридцатой начал травить анекдоты, на семьдесят шестой признался, что у него девять дней как умерла жена, а на сто двадцать девятой сообщил, что боится бросаться с балкона. «Я тоже боюсь. Зачем это еще?» – призналась Света. После чего они поговорили еще минут двадцать и расстались тепло, придя к выводу, что «там» скорее что-то есть, чем нет.
Справедливости ради, случилось такое только раз. Почти все незнакомцы звонили, чтобы впарить что-нибудь ненужное. Но с тех пор на все звонки с незнакомых номеров Света отвечала не «здравствуйте, идите на хуй», а:
– Алло? Я вас слушаю, – таким ласковым и теплым голосом, что Петр удивленно вскинул на нее глаза в зеркало.
– Здравствуйте, – заговорил в трубке приятный баритон. – Меня попросил вам позвонить наш общий друг.
Света выпучила глаза, замахала рукой у Петра перед носом.
С балкона Геннадий бросаться не собирался.
– Маяковская… А… Маяковская…
Петр поглядывал на потоки машин. Один – летевший прямо по бульварному кольцу. Другой – медленно обтекавший площадь, чтобы вынестись на Тверскую (и тоже полететь). И в боковые улицы. Попирал постамент слоновьими ногами бронзовый поэт в пиджаке, гигантском, как портовый контейнер, поставленный на попа.