Лисья нора. Вот это что. Лисья нора, а не площадь. Несколько выходов – удирай в любой.
Вот почему он назначил им встречу здесь. А вовсе не потому, что…
– …удобно парковаться, – объяснил Свете Геннадий.
Петр чувствовал, как на шее встают дыбом волоски. Как потеют руки, лежащие на руле. Как обострились зрение и слух, вбирая все в обзоре на 360 градусов. Взгляд сквозь ветровое стекло, потом – по зеркалам заднего вида.
Он не знал, какую машину высматривает. Проблема!
Чувачок-то не дурак. Нет-нет. Он спросил, как узнает – ее. Лохушку-провинциалку в ядовито-розовом платье и локонах. «Соску», которой пожилой «жених» обещал камешки цвета цитрусовых.
Или все-таки дурак? Разве не странно, что он прискакал так быстро? А кто говорит «прискакал»?.. Хорошо, быстро нарисовался. Потому что покупательницу подогнал надежный человек?
Это смотрины, понимал Петр. Конечно, пока что смотрины. Заценит тачку, заценит девку. И сколько с нее можно содрать. Вернее, не с нее, а с… Стоп.
Пожилые «женихи» не сидят за рулем таких машин сами. Тем более ему никак не дашь «полтос». А если предположить ботокс и филеры? Торговцы мандаринами не колют ботокс.
– Блядь! – громко выплюнул Петр. Свою-то роль он упустил.
Света повернулась.
– Перелезай за руль, – велел он.
– А что т…
– Живо!
Петр выскочил. Хлопнул дверцей. Света засучила ногами, выбираясь из машины.
– Вон она. Черная бэха, – показал Геннадий, заметив розовый всполох платья.
– Блядь, – ахнула в машине рядом с ним Вероника.
Услышать это из ее прекрасных уст, всегда настроенных на мурлыканье, было так неожиданно, что Геннадий не стал и думать: моментально перестроился в другой ряд.
– Это мужик, который все шастал по театру, – вертела головой, оглядывалась Вероника. – Во все совался.
– Ты уверена?
Желудок у Геннадия съежился, как яйцо пашот, которое опустили в кипяток.
– Проверь. Если хочешь, – огрызнулась она.
Но Геннадий не хотел.
Он проигнорировал злобные сигналы клаксонов, вывел «мерин» в поток, который уходил в туннель, и рванул дальше по кольцу.
Петр опять посмотрел на часы.
На такие встречи не опаздывают. Не настолько. Он подошел к машине. Света опустила стекло.
– Набери его, – хмурился Петр. Но уже знал, что все это зря.
– Блядь! – рявкнул он.
Разумеется, номер уже был отключен.
В туннеле Геннадий нажал на кнопку, приспустил боковое стекло, ворвался дрянной вонючий воздух, и Геннадий щелчком выбросил в щель сим-карту.
– Не надо никуда меня подвозить. Не сахарная. На метро доеду, – пробормотала Света, вылезая, и Петр был ей благодарен. За это и за то, что больше она ничего не сказала.
Хотелось побыть одному. Вернее, наедине с этим мерзким чувством. Обдумать, что случилось. Нет, что случилось – понятно, тут думать не надо: обосрался.
Но не это больно поразило его. Обосраться это право каждого, и Петр его признавал. Дело в том, что он не ожидал, что обосрется вот так. Элементарно. Нет, он многому за эти годы и научился тоже. Мог найти взрывчатку так, что Барри, держа секундомер в руках, остался бы доволен. Он мог проверить периметр. Мог продумать электронный фарш целого дома, кабинета, автомобиля. Найти электронные следы.
Мог сделать бэкграунд-чек нового соискателя (еще только заявившего, что хочет работать в структурах компании!) – разрыть все, что тот утаил, забыл и даже не знал сам. Мог… Многое мог! Многому, работая у Бориса, научился тоже! – будем справедливы. Болезненное удивление Петра сейчас было сродни тому, что испытала бы Белова, сорвавшись с фуэте – па сложного, но привычного со школы. Па, которое ты привычно мог – и вдруг не смог.
Разучился. Потерял хватку. Обосрался.
А ведь Петр был уверен, что бывших ментов не бывает. Что приемы охоты сидят в тебе и будут сидеть до смерти, как инстинкт броска в хищном животном.
Оказалось, нет.
– Пошел отсюда на хуй, козел! – заорал Петр автомобилю, торопливо нырнувшему перед ним. Полегчало немного и ненадолго. Раздражение снова стало распирать его изнутри, как накатывающий приступ рвоты.
Петр припарковался у дома. Сгреб оставленную Светой сумочку, взял мешок с туфлями, перекинул через руку пальто – все это обещал вернуть Лиде в целости и сохранности.
У двери завозился с ключами. Невинная тяжесть вещей оттягивала руки, мешала. Раздражение Петра росло. Он распахнул дверь, и с ненавистью стряхнул, шмякнул об пол комок барахла. Отпихнул ногой. Нога увязла в пальто, обвившем рукавом, и это взбесило его окончательно.
Вот эти все шмотки, туфли, шторы, диваны, лампы, бокалы, столики, пуфики, кухонные агрегаты. Вот это все!
Он злобно сбросил шмотье с кресла. Сел и, чтобы не глядеть на ненавистные, душные, тесные ряды шмоток, шмоток, шмоток, шмоток, уставился на собственные колени.
В какой момент он это все захотел? Чтобы в его жизни был положенный отпуск в положенном месте – и лететь туда бизнес-классом, никаких алюминиевых ванночек для еды, никаких одноразовых вилок!
Чтобы была медицинская страховка – вместо районной поликлиники.
Чтобы тачка доставляла удовольствие, а не постоянный напряг.
Чтобы квартира была – какая нравится, а не на какую хватило денег.
Чтобы накопительный счет приятно тучнел с каждым месяцем, пенсионный тоже.
«Ладно, похуй уже. Обосрался и обосрался. С камешками теперь глухо. Надо вернуться назад – какие еще ходы могут быть к Ирине?» Еще раз провести ревизию известных фактов. Пройтись мысленно по опорным точкам того дня, когда Ирина пропала: театр, тачка Боброва, кафе, театр. Почему мы думаем, что она вернулась в театр? Сбросила она камешки до того, как поговорила с неизвестной женщиной в кафе? Или после? И кто эта женщина? Имеет она значение? Или нет? Может быть, что эта женщина в кафе – Белова? Вернулась Ирина опять в театр? Ведь там ее ждал ребенок! Или свалила, не заходя в театр, потому что ребенка начали искать и поднялся кипеж… в театре. «Опять театр». Куда ни сунься – опять выныривает театр. Белова утверждает, что с Ириной не знакома. Хуже: она выглядит при этом так, будто не врет. Не врет? Не имеет к исчезновению Ирины никакого отношения? Тогда кто та женщина в кафе? Не Света же? Света обосрется, но чаевых не оставит. Или Света соврала – не было никакой официантки, которая якобы видела якобы женщину в кафе, а были две подружки – Света и Ира, Ира вляпалась в историю, а Света… Или просто у кого-то уже паранойя… Успокоиться.
Он вынул телефон. Набрал Лиду.
– Лида. Ты где?
Жена долго молчала. «В «Потомках»», – испугался за нее Петр: все сорвалось.
– В Питере, – наконец ответила она.
– А…
– А ты как хочешь. Извини. Не звони. Я не хочу разговаривать.
Телефон онемел. И хотя воплями делу не поможешь, Петр упал в кресло и заорал:
– Да блядь же!
– В театр?! Я?!
Когда первый шок отпустил, когда стало ясно, что из ловушки они выпрыгнуть успели:
– Я туда больше не пойду, – заявила Вероника.
– Ты не поняла, – холодно заметил Геннадий. – Вопрос так не ставится. Он ставится иначе. Ты либо идешь за картиной сейчас же, либо просто сейчас.
– Как я ее вынесу?! – взвизгнула Вероника. – …Все жадность твоя! Еще, еще! Давай, давай!
– Моя? Я прекрасно обхожусь и без шубы из шиншилловой жопы, и без очередного каратника.
Вероника запахнула серо-голубую короткую шубку. Она была из шиншиллы. Посмотрела на свое кольцо. На бриллиантовые искры.
– Работа в четыре руки. Расщепить раму, вынуть холст, – спокойно наставлял Геннадий. – Только аккуратно!
– Сам и расщепляй! Эта идиотка Белова орала на весь театр!
– Вы ж вроде с ней лучшие подружки уже.
– Она всех остальных на уши поставила. Я никого теперь не могу попросить. Сразу сделают стойку.
Геннадий смотрел на дорогу. Ссориться не имело смысла.
– За мной уже маленькая засранка из корды хвостом ходит. Ходит и намекает.
– На что-то конкретное намекает?
– Ей деньги нужны.
– Деньги всем нужны. Я не про это.
– Так не понять. Крыса, – скривилась Вероника. – Может, ни на что конкретно. Просто маленькая, жадная, мерзкая…
– Я понял, понял.
– …крыса.
– У крысы-засранки есть имя?
– Люда.
Геннадий решил быть терпеливым:
– А фамилия?
Вероника пожала плечиком. Вынула телефон. Нашла сайт театра. Стала просматривать список кордебалета. Нашла.
– Савельева.
– Как она выглядит?
Вероника показала телефон Геннадию.
Тот бросил короткий взгляд и снова уставился на дорогу, сжимая руль.
– А. Про эту ты уже говорила.
– И все?! – заверещала Вероника.
– Пока да.
– Что ты имеешь в виду?
– Про нее я знаю. Я про нее уже много чего знаю.
Вероника пристально посмотрела на него.
– Серьезно? И давно?
– С тех пор как ты первый раз сказала, что у тебя с ней проблемы… Вот видишь, я обращаю внимание на твои проблемы.
– А я могу узнать, что именно?
– Что?
– Что ты про нее знаешь?
Геннадий усмехнулся:
– Не забивай этим свою красивую маленькую круглую голову, дорогая.
Вероника закатила глаза. Но внутри нее как будто отпустило натянутую мышцу.
– Невероятно… Я тебя обожаю.
Геннадий смотрел на дорогу:
– Я знаю.
А потом добавил:
– Сейчас главное – картина. Но с картиной я разберусь. Есть одна идея.
Вероника радостно кивнула:
– Ты гений.
Радость ее была искренней. Вероника устала от проблем. Геннадий стал перестраиваться в полосе, бросил:
– Канифоль-то точно у тебя из гримерки не сопрут?
Радость Вероники лопнула, разлетелась вонючими брызгами. Чтобы спрятать задрожавшие руки, Вероника сунула их в сумку на коленях. Сделала вид, что шарит, ищет. Выловила из нее косметичку, из косметички – помаду.
– Нет. Ты что, – спокойно сказала. – Там все спокойно. Просто зайду и заберу.