Петр принюхался. Теперь, когда он знал, что рядом труп, он ощущал и запах. Но слабый и сухой. Кондиционеры, понял Петр. Мощное тепло машин. И постоянный сильный поток воздуха. Через некоторое время тело бы высохло совсем. Возможно, когда бы его нашли, его бы вообще приняли за бутафорию из какой-нибудь «Дочери фараона».
Если бы нашли.
Он опять остановился. А теперь куда? Направо. Нет, налево. Пошел обратно. Или не было вот этого угла? Неужели, он заблудился?
«Будут две мумии». Петр издал нервный смешок.
Нет, просвет вот этот – точно был. И как бы подтверждая правильность, телефон зазвонил. Номер в Конго, но Siri он был знаком: Игорь, командир «Викинга». Он не обязан докладывать Петру, Петр ему не босс, его босс – Борис. Петр тупо глядел на телефон: отвечать или не отвечать? Ответил:
– Привет.
– У нас апдейт. Водилу шлепнули.
– Какого водилу? – потянул время Петр: мозг просчитывал ходы.
– Который твоего приятеля здесь катал… Такая история.
Инстинкты обострились до предела, Петр отпечатывал в памяти каждое слово Игоря, тщательно взвешивал каждое свое:
– Еще что-то известно?
– Это Африка, – ответил Игорь. По интонации было слышно, что он при этом пожал плечами.
Рискнуть стоило, решил Петр.
– А я слышал, белые.
– От кого? – И тут же быстро: – Неграм все белые, кто не черные, – слишком резко отбил Игорь.
– В новостях, – ткнул пальцем в небо Петр: вряд ли журналистка собиралась долго держать инфу при себе.
Игорь молчал. Может, полез в Интернет, искать новости.
В «Викинге» служили русские, украинцы, прибалты – наемники из бывших советских республик. Петр еще надеялся на какое-то естественное объяснение. Ребята могли просто выпить, просто подраться, многое может случиться в, скажем так, чисто мужском коллективе.
– Узнаю больше – доложу, – пообещал он.
– Игорь, это может быть какая-то наша внутренняя…
«…хрень» уже повисло в пустоте. Связь снова оборвалась.
– Да еб вашу! – прикрикнул Петр. Ему ответило мерное гудение.
Он постоял. Послушал собственное дыхание. Журналистка не врет – зачем ей? Значит, врет Игорь?
Он следует приказам. А приказывать Игорю может только Борис.
Борис.
Борис.
Петр вернулся к генератору. Отпер. Повисла прядь длинных волос. Петр вынул сумочку. Вытащил паспорт, билеты, телефон. Сунул себе в карман. Бережно заправил обратно прядь длинных волос, как бы отдавая мертвой последнюю дань сочувствия. Запер дверцу.
Снова перешел на перекресток, где телефон ловил.
Набрал Бориса, дождался соединения и сказал только одно:
– Я нашел Ирину.
Он не боялся, что Борис перезвонит сразу же: через пару шагов сигнал опять пропал.
Петр стоял и озирался.
Так, теперь – направо? Или налево? Откуда он сюда пришел?
И тогда, поверх гудения, услышал шаги. Замер. Ноги же сами принялись за новую работу: отступали, чтобы прикрыть спину.
Тот, другой, еще не видимый, не шел. Он крался. Он охотился.
А потом замер.
Тот, другой, еще невидимый, очевидно, был готов к броску.
Геннадий держал в руке телефон – в голубоватом луче встроенного фонарика перед ним был «Пейзаж с нимфой». Геннадий позволил себе несколько секунд наедине с ним. Жемчужно-розовое тело казалось лебединым бликом в камышах. Огромный Полифем, который подглядывал за купающейся, был одним целым с деревьями, скалами. Геннадий ощутил укол сладкой грусти, как всегда, когда видел красоту, которой суждено пережить своего создателя, его, Геннадия, всех тех, кто напыщенно считали себя ее владельцами.
Смахнул очарование, как паутину (впрочем, паутины здесь как раз и не было). Вынул отвертку. Сплющенный конец легко вошел в пазы бутафорской театральной рамы. Она поддалась с треском. Геннадий замер. Но не из-за треска. Он услышал шаги. Не легкие женские.
А мужские, тяжелые и немного растерянные – решающие, куда идти.
Геннадий тихо задвинул картину. Тихо встал с корточек. Тихо выглянул.
Успел поразиться.
Опять он! Мужик, который поджидал на Маяковской! От него за километр тянуло ментом.
Но только времени соображать, как мент на сей раз сумел его выследить, не было.
Времени пугаться – тоже.
Испугаться – это потом. Геннадий тихо поднял острую отвертку.
– Приготовиться к выходу кордебалету… приготовиться к выходу кордебалету, – спокойно-деловито бормотало радио.
Людочке подсказки не требовались – за время репетиций порядок выходов она выучила наизусть. Прогон «Сапфиров» шел одновременно на сцене – и в ее голове.
Балет прокатывали вчистую. В гриме и костюмах. Потом только генеральная репетиция с публикой. И премьера.
Действительно, он все продумал, признала Людочка. Все, кто сейчас в театре, как металлические стружки, были стянуты к одному магниту – сцене.
В кулисах было тесно от кордебалета, пахло потом. От грохота и лязга закладывало уши. На сцене корячились солисты… Все еще будет хорошо. Людочка тихо выскользнула из черных холщовых крыльев сцены. Никто ее не окликнул, все были заняты собой. Она шла собранной походкой человека, спешащего в туалет. «Эванса видели? Эванса кто-нибудь видел?» – доносилось позади. Людочка на ходу поправила, пригладила отклеившийся край ресниц. Провела обеими ладонями по телу вниз, оглаживая костюм. Как бы собирая себя. Завернула за угол.
И рванула.
Она бежала, улетал назад коридор. Работали локти.
Лопотали под ногами ступени. Два скачка через площадку – и снова клавиши ступеней. Два скачка. Ступени. Поршнями ходили колени.
Дыхание чуть ускорилось. Под мышками закипал первый пот.
В лифте она успела отдышаться. Дыхание снова выровнялось. Ноги были горячими. Пот обсох. Двери раздвинулись, показывая подземное царство – металлические внутренности театра. Ей не нужно больше смотреть на часы. Либо она успеет, либо нет. Она успеет. Людочка стрелой вылетела в коридор.
Она бежала. Мелькали назад трубчатые лампы под сеткой. Скачками понеслась по железной лесенке.
Она бежала. На железных мостках туфли загремели – как будто кто-то бил в пустую кастрюлю.
Она бежала. Коридоры. Повороты. Коридоры.
Опять мостки. Людочка вспомнила, как такие гремят. Осадила.
Не бежала. Шла медленно и тихо. Ступая с пятки. Мозг, натасканный во время репетиций, отсчитывал минуты, оставшиеся до финальной коды. Должна успеть. Времени не займет. Он сказал, что просто передаст ей там сверток. «Сверток?» Рулон. Длинный. Но легкий. В балетную сумку поместится. «Только осторожно!» – предупредил. После прогона «Сапфиров» она вынесет. Никто не обращает внимание на своих. Никто на проходной не проверит, что там в сумке. Особенно на выходе. Отдаст ему снаружи. Вот и все. Рука Людочки непроизвольно метнулась ко лбу – привычным суеверным жестом: хотелось перекреститься, как перед выходом на сцену.
И тогда она увидела его.
Свертка в руках у него не было. Рулона не было тоже. В руках у него была отвертка. И держал он ее, как держат нож.
Ему не нужно было «одолжение», пронеслось в голове у Людочки. Нет никакого свертка. Он заманил ее сюда, чтобы убить.
Когда в зайца, ежа – или мышку-норушку – ударяет свет фар, зверек впадает в ступор. Уши прижаты, глаза стеклянные. Вот почему на дорогах столько раздавленных тушек.
У Людочки разом отшибло все мысли. Кроме одной: а после театра – забрать сына из садика.
Если он ее здесь сейчас убьет – кто после прогона заберет из садика ребенка?
Когда на мышку-норушку с детенышами нападает кошка, тоже включается инстинкт. Инстинкт матери против инстинкта хищника. Опасней матери зверя нет.
Инстинкты захватили тело Людочки. Информация с органов слуха и зрения пошла таким быстрым потоком, что сознание увидело ее только в виде упавшего красного занавеса. А инстинкты уже выдали приказ.
Людочка бросилась вперед…
Далеко вверху Петрович утопил на пульте большую красную кнопку.
…В броске тело Людочки собралось в горбато-пружинную позу.
Не так далеко вверху, но тоже с большой высоты плавно понесся вниз гигантский металлический пресс.
…Пружина развернулась – руки выставлены вперед.
Петр и Геннадий успели увидеть друг друга на расстоянии удара отверткой. Петр успел заметить длинный острый блик: в двух-трех секундах от собственной печени. И даже успел подумать: пиздец.
…В эти секунды Людочка всей силой инерции врезалась в Геннадия – руки ударили, как поршень.
Геннадия смело. Он согнулся в животе, попятился спиной, запнулся, ахнул за перила. Клякнула о металл упавшая отвертка. И в тот же миг, стремительно и бесшумно преодолев последний метр, сомкнулся с платформой многотонный пресс, на славу отлитый в цехах машиностроительного Государственного космического научно-производственного центра имени Михаила Васильевича Хруничева. Он смял Геннадия, не замедлив свое плавное движение и на миллисекунду.
А высоко-высоко вверху – на сцене – гигантская металлическая конструкция совершила полный оборот – Белова оказалась вверх ногами, и капли пота, выскользнув из выреза ее лифа, сорвались вниз.
Петрович убрал от зубов микрофон, восхищенно сказал – экрану, себе, своей команде:
– Ну, мать, пиздец крутота какая.
После чего рабочие сцены стали хлопать друг друга в подставленные ладони, стукаться торцами сжатых кулаков. Пока что все шло хорошо. Пронесло? Петрович исподтишка покосился: никто не видит? – все ребята лупились на сцену. Хотя в прогоне танцевала Белова, никакой жопы на минус седьмом в этот раз не случилось. Техника работала идеально. Петрович тихонько перекрестился, не поднимая руку, на уровне брюха.
Уже не таясь, Петр выбежал в основной коридор. Он был пуст. На площадку к лифтам. Пуста.
Ударил ладонью по кнопкам. Один оранжевый глаз горел – лифт уносил ее. Безнадежно уносил.
Ее, да. В этом Петр был уверен. Он успел заметить жирно обведенные глаза с твердыми мохнатыми ресницами, малиновые губы, гладко причесанную голову. «Женщина в кафе», – колотилась догадка. Неизвестный персонаж головоломки. С ней встретилась Ирина, потом вернулась в театр – и там была убита. Сердце колотилось о ребра.