Начала осторожно промокать лицо, озабоченно поглядывая на себя в зеркало. Остановилась. Посмотрела с ненавистью.
И красная распухшая рожа с воспаленными глазами и размазанной тушью, такая жалкая, такая старая в безжалостном электрическом свете, ей ответила в зеркале: «Борис? – очень даже может – и ничего не прекратил, даже на время, даже сейчас, ну а что?»
Вера удержалась от искушения заехать по этой жалкой роже чем-нибудь тяжелым. Осторожно промокнула лицо полотенцем и начала подкрашивать ресницы.
Они летели по Садовому кольцу.
– Я успела сказать только, что нам надо поговорить, – недовольно буркнула Света. – Она сразу трубку хуяк! Больно дерганная жена у него какая-то.
Петр хмыкнул.
– Ее понять можно. Она защищает свою семью, свой брак.
– Ей бы в защите у «Спартака» играть. Через такую не прорвешься.
– Боюсь, согласен. Ну ничего. Увеличим давление в котле. Где телефон, который ты купила?
Света передала.
– За рулем, между прочим, разговаривать запрещается.
Петр даже не повернулся к ней. Но при первой же возможности поменял полосу, привалил машину к обочине, включил аварийку. Света ухмыльнулась, но от комментария воздержалась.
Петр открыл меню сообщений. Набрал. Отправил.
Потом они вместе послушали, как цокает аварийка. Как шумят шины и моторы за окнами. Ответ от Бориса на сей раз прилетел мгновенно:
«Где ты?»
Петр задумался на миг. Набрал:
«На кобальтовых шахтах работают семилетние дети».
Палец его остановился. Переключил с алфавита на эмоджи, стал листать варианты. Какой рисунок мог вообще быть здесь уместен?
– Чего завис?
– Что сюда поставить лучше?
Она заглянула, прочла сообщение.
– Поставь глаз.
– Глаз? А что это означает?
– Ничего. Просто стремно. Сразу думаешь: нахуя глаз?
Петр фыркнул.
– Ты спросил, я ответила.
– Не буду я ставить никакой дебильный глаз.
Но над стрелкой «отправить» палец завис. Петр вернулся в меню. Выбрал из картинок глаз. Вставил. Отправил. И не выпуская телефона из рук, стал выкручивать руль.
Когда Вера вернулась, сияя заново наложенным макияжем, совершенно успокоившаяся, Борис уже убирал телефон в карман.
Колено его прыгало под столом.
Вера посмотрела на колено. На лицо Бориса. Муж ответил улыбкой.
– Извините, – сказала всем сразу Вера.
Всем сразу улыбнулась, оправляя узкую юбку.
Села.
– Да. Что там у нас дальше?
Кадриль возобновилась.
Борис подписывался, куда показывал палец адвоката. Видел на пальце черные волоски. Ровно обстриженный ноготь. Передавал бумагу, не глядя. Опять смотрел на волоски, на ноготь. А думал только об одном: Ире сорвало башню. Иру несло.
Раньше африканские детки на кобальтовых шахтах ее почему-то не волновали. И так, на минуточку: в его компании никакие дети в шахты не спускаются! Что за сектантская херь? То есть мы уже вот куда пришли? Начинаем подставлять левую щеку? – заводился он.
Почему ей сорвало башню, Борис не гадал: бесполезно. Она намного моложе, она выросла в другой стране, она религиозна, – непроницаемый занавес. Он не стал и пытаться туда заглянуть. Простые выводы обычно оказываются правильными. А простой вывод был очевиден: Ира стала опасной.
Голос жены рядом что-то сказал.
– Все хорошо, – кивнул ей, кивнул порхающим рукам адвокатов Борис. – Все в порядке.
Жена странно посмотрела, уткнулась в бумаги. Адвокаты не запнулись ни на миг.
На этот раз – услышав звякнувший сигнал, что пришло сообщение, – Петр не стал ни перестраиваться, ни останавливаться. Не выпуская руль, дал экрану щелчок. Скосил глаза на экран.
«На Патриках. В два. Скамейка Берлиоза».
Ишь ты. Борис даже смайлик поставил, хоть и старомодный: двоеточие со скобкой.
– Ай, ну на дорогу же смотри! – Света инстинктивно выпрямила ногу, совершенно забыв, что за рулем не она.
Петр выровнял вильнувший ход. Борис написал место, Борис написал время. Петр подумал: похоже, тут все чисто. На Патриарших всегда полно народу, люди сидят на скамейках, гуляют, глазеют на пруд. Скамейка стоит напротив Малой Бронной – там тоже люди. Да еще днем. Он правда хочет встретиться. Подвоха нет. Слова ни к чему. Петр чиркнул пальцем. Ударил по большому красному сердцу. Отправил.
Кабинет премьер-министра уже не казался Борису слишком большим. Слишком большим он был только для низкорослого Свечина. А ему в самый раз. Борису в этом кресле было удобно. Может, просто стоит себе в этом признаться?
Он посмотрел на часы: два десять.
Нажал кнопку связи с секретарем:
– Авилов явился?
– Десять минут назад.
Телефон на столе ожил: уведомление о новом сообщении. Борис подвинул телефон. Но открывать не понадобилось, в сообщении было всего две буквы: ОК.
Борис удалил его. Отложил телефон.
…Почему бы не признаться себе: он может многое сделать из этого кресла. Не только ощущать его тяжесть.
– Пригласить Авилова войти? – нарушил паузу секретарь.
– Нет-нет, – улыбнулся сам себе Борис. – Через двадцать… Нет. Через двадцать три минуты – впускай.
Борис поразился самонадеянности Авилова. Есть такая русская поговорка: хоть ссы в глаза – все божья роса. В глаза Авилову можно было отвести дренажные трубы городской канализации – он все равно бы держался, как сейчас. Вещая. Важно перекладывая бумаги из кожаной папки.
– Позволю себе зачитать точные цифры по ЧВК «Орел».
– Простите, – перебил Борис с доброжелательной улыбкой. – Возможно, я – не позволю.
Авилов чуть вскинул бровь. Чуть откинулся на спинку. Чуть больше растопырил пальцы поверх своих бумаг. Но держался все так же вальяжно.
– Мы уже обсуждали эту тему, – Борис дал понять, что она закрыта. – В присутствии ЧВК «Орел» в Конго необходимости не было и нет. Оно слишком затратно. И неоправданно затратно. Все это я говорил.
– И вы сказали, что подумаете.
– Уже нет. В Конго у меня больше нет никаких бизнес-интересов.
– Уже нет? – переспросил Авилов.
Улыбка Бориса обозначилась резче.
– Но государственные интересы стоят того, чтобы о них думали.
– Прошу прощения? – улыбка Бориса стала холодной.
– У ЧВК «Викинг» нет столь мощных потребностей, чтобы покрыть по-настоящему крупные поставки вооружения. В таком количестве.
– В ваших собственных бизнес-интересах?
– Вооружение – серьезная статья российского экспорта. Разумеется, сейчас поднялась вся эта белиберда: санкции. Чистый шантаж нашей экономики. Как премьер-министр, вы понимаете последствия: сокращение сектора, сокращение рабочих мест, депрессия регионов, где сосредоточено производство вооружения. Вы же у нас… народный премьер. Чувствуете чужую беду.
Борис молчал.
– Разве мы собираемся поддаться на экономический шантаж со стороны Запада?
– Я пока не вижу связи, – замкнул лицо Борис. Но боялся, что связь уже видит.
– Что вы предлагаете?
– Присутствие мощной частной военной компании – исключительно… я повторю: исключительно! – для охраны золото- и алмазодобывающего бизнеса, который частично, по слухам. Повторю: по слухам! Принадлежит российской компании, которой владеет, опять-таки по слухам, некая госпожа Скворцова. Да, для охраны шахт не нужна такая армия. Но присутствие такой мощной ЧВК, как например, «Орел», поможет нам провозить в Конго военную технику, в покупке которой крайне заинтересованы наши давние иностранные партнеры. Они огорчены санкциями. Они по-прежнему ценят качество российской военной продукции. Не все в нашей собственной стране, к сожалению, понимают важность государственных интересов, – Авилов сцепил пальцы. – Считают, что это интересы бизнеса… Стараются взбаламутить ситуацию. Разнюхать своими продажными рылами. Привлечь враждебное внимание западной…
«Журналисты, – понял Борис. – Он говорит о погибших в Конго журналистах». На миг он потерял нить авиловского монолога. А когда вернулся, Авилов уже развел руками:
– Увы. Жаль журналистов. Мне, как и всем, по-человечески жаль. Но а ля гер, как говорится, есть а ля гер. Потери на войне – неизбежны.
– Вы меня – что, предупреждаете? – резко спросил Борис.
Ожил, замигал красный глазок на селекторе. Привлек взгляды обоих. Авилов откинулся в кресле:
– Боже упаси! Я никто, бизнесмен, частное лицо. А вы – лицо государственное.
Авилов показал на мигающий огонек:
– Президент?.. О, надеюсь, не атомная война началась?
Борис сделал учтивую гримасу:
– Я подумаю о нашем разговоре… Вы меня извините?
– Конечно! Конечно, – собрал бумаги тот. – Думать – это прекрасно. Я мыслю – следовательно, я существую.
Они обменялись рукопожатием. Когда Авилов вышел, Борис снял трубку:
– Слушаю.
– Прошу прощения…
Это был не президент.
– Входите, – любезно пригласил Антонова Борис.
Теперь тот глядел иначе. Слуга царю.
Борис ухмыльнулся. Этот кабинет уже нравился ему, да, определенно.
На лице Антонова не проступило ни испуга, ни паники, ни волнения. Слуга царю. Только что каблуками не прищелкнет.
– Садитесь, – пригласил Борис, – господин полковник.
– Господин генерал.
Борис вскинул брови. Антонов тут же добавил:
– Прошу прощения. Повышен совсем недавно.
– А, – сказал Борис. – Полагаю, за отличную работу.
– Не могу судить, – четко ответил Антонов. Слуга царю.
– Я могу, – Борис вынул телефон. Толкнул его через стол к Антонову: – Прошу.
Тот взял. Открыл. Сообщения. Красное сердце. Место встречи. Склонил коротко и плохо остриженную голову – во всей позе прилежность служебной собаки:
– На что я смотрю?
– На проблему.
– Вас понял.
Антонов убрал телефон.
– Я, – снова заговорил Борис, когда Антонов взялся за ручку двери.
Тот тотчас обернулся. Только что не щелкнул каблуками.