. Сейчас нет страха перед хозяином, но его сменил страх существования без хозяина, без посредника, один на один с открытой реальностью, которую никто не будет для тебя интерпретировать и структурировать, кроме тебя самого. А самому, в одиночку, очень трудно. Меня поразила откровенность, с которой говорил о страхе перед реальностью в одном из своих интервью Алексей Герман-младший. Передаю по смыслу его рассказ. Он ехал как-то в машине и открыл окно, посмотрел и увидел другие машины, улицу, людей, идущих и едущих в разные стороны, и вдруг подумал: а что он может о них сказать? И тут же в ужасе закрыл окно. Так вот, по-моему, осознание режиссером подобного момента уже есть начало преодоления страха перед современностью и необходимой авторской работы.
Д. Дондурей. А были ли в Каннах в этом году фильмы мирового значения, фильмы-открытия?
А. Плахов. Я считаю, что, почти как всегда, Каннский фестиваль принес настоящие шедевры, настоящие открытия. Мы часто ругаем каннские программы, но в итоге все равно можно назвать пять-шесть фильмов, которые вполне могут претендовать на «Золотую пальмовую ветвь». Это и фильм Кена Лоуча «Ветер, что колышет вереск», это, конечно, замечательная картина Педро Альмодовара «Возвращение», это «Огни городской окраины» Аки Каурисмяки, «Вавилон» Алехандро Гонсалеса Иньярриту, который мы уже упоминали, и еще, я думаю, «Фландрия» Брюно Дюмона и «Лабиринт Фавна» Гильермо дель Торо.
Д. Дондурей. Вернемся в связи с этим к отечественному кино. Не утрачены ли школа, традиции? У нас нет сейчас лидеров и фаворитов. Более того, трансформировались, смикшировались, исчезли мощные и признанные режиссерские личности. Профессионалы есть, а вот личностей… Появляются какие-то вещи, подчас любопытные, но они не дают емкого ощущения жизни, пульсации актуальных проблем. Неинтересны судьбы героев. Когда притягательное кино, масштабная личность – сразу входишь в сюжет, в историю.
Л. Карахан. Это и есть самое ценное – личностное постижение реальности, уникальная способность художественной материализации потаенных токов и смыслов времени. В Каннах, так уж сложилось, эта авторская способность всегда бывает представлена в особой концентрации, и, естественно, к этим ежегодным каннским выбросам авторской энергии надо относиться как к уникальному явлению, как к артефакту культуры, требующему бережного, «природоохранного» к себе отношения, что часто плохо сочетается с принципами радикального программирования.
Д. Дондурей. Кажется, ты опять «наезжаешь» на Тьерри Фремо.
Л. Карахан. Да, «наезжаю». Потому что возник явный конфликт между Каннами как фестивалем, как феноменом и его арт-директором, стремящимся использовать этот феномен для решения очень конкретных, может быть, и благородных в своей основе политических, социальных, геокультурных и прочих актуальных задач.
Д. Дондурей. Но это продуктивный конфликт?
Кадр из фильма «Ветер, что колышет вереск» (реж. К. Лоуч; 2006)
Кадр из фильма «Фландрия» (реж. Б. Дюмон; 2006)
Л. Карахан. Продуктивным он был, пожалуй, только в 2004 году, когда «Пальмовую ветвь» получил американский документалист Майкл Мур за свой антибушевский кинопамфлет.
Д. Дондурей. То была большая антибушевская политика.
Л. Карахан. Политика! Потому что фестивальная программа – и это было всеми признано – внутренне, а не из-под палки соответствовала принципам, которые отстаивает арт-директор Каннского фестиваля. Но фестиваль 2005-го, словно в отместку, разом вернул на каннскую авансцену целое созвездие легендарных авторских имен: Вендерс, Джармуш, Триер, Ханеке. И Фремо, по его собственному признанию, вынужден был этому возвращению подчиниться. Все, что было при Фремо до и после 2004-го, явилось трудным доказательством фундаментальной ценности именно авторских языков описания мира: таких, как язык Альмодовара, Кустурицы, Каурисмяки и т. д. Вспомните, как сразу же просела вторая, радикальная половина нынешнего каннского конкурса, лишившись значительных в эстетическом отношении авторских достижений – все они пришлись на первую половину программы.
Д. Дондурей. Андрей, а где же яркие дебютанты, где радикальные молодые люди, новые Тарантино, которые вдруг врываются и сокрушают прежние эстетические догмы? Где та ситуация, когда фестиваль делает судьбу художников?
А. Плахов. Это проблема, которая меня тоже очень волнует, и не только применительно к российскому кино, но и к мировому. Правильно Лев говорит: старые кони не испортят борозды, они нужны в программе Каннского фестиваля и вообще нужны, включая почти столетнего Мануэла ди Оливейру, который ежегодно делает по фильму. Странно, что он, видимо, не успел закончить очередной в этом году – между прочим, сиквел «Дневной красавицы»[3]. Но что касается молодых, обновление происходит не так активно, как хотелось бы. Обратите внимание: единственный дебют, который был в конкурсной программе Каннского фестиваля, назывался «Красная дорога». Его поставила Андреа Арнольд. В картине есть свои достоинства, я их не отрицаю, но в ней нет ничего такого, что объясняло бы, почему именно она попала в конкурс. А я знаю, почему она попала. Вернее, догадываюсь. Потому что фильм был патронирован Ларсом фон Триером и снят на студии «Trust».
Д. Дондурей. Получается определенная культурная политика…
Кадр из фильма «Огни городской окраины» (реж. А. Каурисмяки; 2006)
А. Плахов. Ну, это не культурная политика, это просто протекционизм. Вот это меня огорчает. Вообще, вторая половина программы была явно сформирована из каких-то конъюнктурных или ложнополитических соображений, и в результате получилась полная эклектика. Бывает эклектика продуктивная, когда это выглядит как эксперимент, когда пытаются совместить несовместимое и дать место разным явлениям. А бывает просто эклектика. По-моему, в этом году программа как программа не получилась.
Д. Дондурей. Да, действительно, очень много политики в каннском мышлении. Политика, политкорректность или, наоборот, намеренная антиполиткорректность, в любом случае – внехудожественные факторы стали играть огромную роль…
Л. Карахан. Плохо, что политика вторгается в программирование, а на уровне призовых решений политическая конъюнктура всегда господствовала.
Д. Дондурей. Но ведь каждый год работает совершенно новое международное жюри.
Л. Карахан. Каннское жюри, может быть, даже больше других зависит от политической конъюнктуры, потому что оно отвечает за судьбы кинематографического мира…
Д. Дондурей….с китайским председателем во главе…
Л. Карахан. Канны не сегодня стали такими. Когда «Золотую пальмовую ветвь» за «Человека из железа» получил Анджей Вайда…
А. Плахов. Да, в разгар польской «Солидарности».
Л. Карахан….а фильм-то был весьма посредственный, но все решила политика. Точно так же и сейчас. Майкл Мур получил свою награду на волне антибушевских настроений в Европе. Я думаю, что и каннские награды этого года достаточно политизированы. Хотя Кен Лоуч – достойнейший художник и бесспорно принадлежит к тем авторам мирового кино, которые создают уникальные художественные миры.
Кадр из фильма «Возвращение» (реж. П. Альмодовар; 2006)
А. Плахов. К Кену Лоучу никаких претензий нет, претензии не к нему, а, скажем, к аргентинской конкурсной картине «Хроника одного побега» Исраэля Андриана Каэтано о зверствах хунты, в которой нет ничего выдающегося или нового. К картине «Туземцы» Рашида Бушареба о марокканских, алжирских и других солдатах, которые, как выяснилось, освобождали Францию. Она, в общем, любопытная и по информации, и по интонации, но ее достоинства тоже, я бы сказал, сильно преувеличены политическим аспектом, я думаю, вы согласитесь.
Л. Карахан. Если сравнивать фестивали по степени политизированности, то Канны подвержены ей в большей степени, чем Венеция.
А. Плахов. Но менее, чем Берлин. А в этом году мне каннская программа немного напоминала берлинскую.
Д. Дондурей. Конечно, мы хотели бы, чтобы политики на всех фестивалях, на самых знаменитых и на самых маленьких, было меньше, а оценки собственно творчества больше. И еще хотелось бы, чтобы новых, пока неизвестных гениев фестивали все-таки находили и растили, не покладая сил. Вот тогда, наверное, мировой кинематограф получит новые импульсы, в том числе и из России.
Гонка за лидером. Канны-2007
Даниил Дондурей,
Лев Карахан,
Андрей Плахов
Д. Дондурей. Мне кажется показательным, что в этом году в каннской программе произошли некоторые существенные сдвиги. При том что фестиваль продолжает быть основным барометром современного кинопроцесса и наиболее признанной институцией, которая определяет, что актуально, что модно, что завтра будет самым важным, а также – зондирует вечные отношения голливудского и неголливудского кинематографа, которые, я думаю, являются для мирового кино моментом содержательного оппонирования.
А. Плахов. Я не знаю, то ли так на самом деле, то ли всё мы себе вообразили в силу того, что каждый год ездим на Каннский фестиваль… Ведь мы с вами бываем и в Берлине, и в Венеции, но почему-то это ощущение – что именно Канны определяют мировую моду – сопровождает именно этот фестиваль. Наверное, так оно и есть, даже несмотря на то что Берлин формально открыл китайское кино, чей первый большой успех был зафиксирован в 1987 году: с тогдашней победы фильма Чжана Имоу «Красный гаолян» на Берлинале началась китайская «новая волна».
Д. Дондурей. И у Венецианского не счесть заслуг.
Л. Карахан. У Локарно – иранское кино.
А. Плахов. Безусловно, каждый фестиваль что-то открыл. Но общая картина кинематографа конца XX – начала XXI века наиболее явно вырисовывается, именно когда смотришь на программу Каннского фестиваля. Так бывает каждый год, и 2007-й – не исключение. Скажем, знаковая победа румынского фильма Кристиана Мунджу «4 месяца, 3 недели и 2 дня» – это триумф актуального, реального, конкретного – как хотите называйте – кино над вышедшим из моды постмодернизмом. Это также победа Европы (причем Восточной) над Америкой.