[3]. Это видно, например, из апостольского распоряжения о том, что колоссянам и лаодикийцам следует обмениваться посланиями, может быть — в копиях (Кол 4:16), а в Послании к Галатам он обращается к “церквам Галатийским” (Гал 1:2) и настаивает на том, чтобы Первое послание к Фессалоникийцам было прочитано “всем святым братиям” (1 Фее 5:27). Из этого следует, что в то время, очевидно, уже существовало несколько “домашних церквей”.
Авторы апостольских посланий убеждены в авторитетности своих слов, но не уверены в том, что их воспримут как неизменный постулат учения и руководства для обустройства христианской жизни. Они писали о насущных, с их точки зрения, проблемах, обращаясь как бы к своим непосредственным слушателям. Естественно, эти послания бережно сохраняли и многократно перечитывали и в тех общинах, которые были первыми их адресатами, и в других, куда доставляли копии этих ценных свидетельств апостольского века[4].
(4) С годами увеличивалось количество христианской литературы и расширялся регион ее распространения. Так, в конце I века по Р. X. Климент Римский обратился с посланием к Коринфской церкви, а в начале II века св. Игнатий, епископ Антиохии, на пути к своей мученической кончине в Риме разослал шесть коротких посланий различным церквам и одно — Поликарпу Смирнскому. В этой, а чаще — в более поздней христианской литературе II века[5] мы встречаем знакомые нам рассуждения и фразы из апостольских посланий, цитируемых порой особенно выразительно. Каково бы ни было отношение ее авторов к этим апостольским документам, ясно одно — с самого начала те определяли их образ мыслей.
Особую значимость посланий апостолов, которые были соратниками Христа и создавали свои произведения так близко от времени Его земного служения, постоянно подчеркивали, а это способствовало вычленению и объединению этих документов в отдельный корпус писаний, который позволил надежно изолировать их от творений более поздних авторов. Например, послания Климента и Игнатия явно проникнуты духом послеапостольских времен. В них чувствуется некоторая авторитетность, но сознания апостольского приоритета здесь уже нет. Авторы постоянно ссылаются на глубоко почитаемых апостолов, как на столпов уже минувшего века (1 Клим 5:3–7; 42:1 и далее; 47:1 и далее; Игнат Тралл 2:2; Магн 6:1; 7:2; 13:1). Вполне очевидно, что современники могли распознавать тон документов; да так оно и было. Поэтому одни стали идентифицировать как канонические, а другие относить ко все возрастающей группе патристической литературы.
(5) Во II веке выражением “Господь и апостолы” начиналось любое определение, касающееся вероучения или практических проблем. По всей вероятности, вначале местные церкви могли располагать лишь отдельными апостольскими посланиями и, может быть, одним-двумя Евангелиями. Но постепенно к формируемому собранию священных книг, куда входили Евангелия и Послания, добавили две другие — Деяния святых Апостолов и Откровение Апостола Иоанна Богослова. Каноничность первой доказывалась тем, что она продолжала более раннюю книгу евангелиста Луки (Деян 1:1 и далее), а вторую причисляли к священным на том основании, что в ней провозглашалось благословение тем, кто читает, слушает и соблюдает “слова пророчества сего” (Откр 1:3).
Именно такое публичное чтение христианских книг упоминал св. Иустин Мученик около 150 г. по Р. X. Он пишет, что по воскресеньям на литургии принято читать воспоминания апостолов (т. е. Евангелия) или писания пророков (1Апол 47, 3). Таким образом, христианские общины приобретали обыкновение считать апостольские писания равнозначными, в определенном смысле, более ранним иудейским писаниям, и такая литургическая традиция, несомненно, неодинаковая в разных общинах, накладывала отпечаток на сознание древних христиан. Некоторые Евангелия и Послания стали воспринимать как достойные особого почитания и послушания[6].
(6) Во II и III веках появились переводы апостольских писаний на латынь и сирийский, а частично — и на коптские диалекты[7]. Своим происхождением они, несомненно, обязаны богослужебным нуждам, поскольку за чтением небольших отрывков на греческом следовал их перевод на понятный язык. Вначале перевод был устным, но вскоре христиане получили и письменный. Собрание переведенных таким образом книг составляло корпус Св. Писания в данных регионах, хотя иногда туда включали книги, не признанные священными повсеместно. Например, в Сирийской и Армянской церквах в канон включалось Третье послание апостола Павла к Коринфянам (см. ниже, гл. IX. II).
Так, бок о бок со старым иудейским каноном, никоим образом не замещая его, сложился новый канон, христианский[8]. История его формирования — не серия случайных событий, а длительный и последовательный процесс. Тогда стояла задача не просто собирать, но и отбирать, и даже отвергать. Канон Нового Завета принимали не индивидуальным или соборным волеизъявлением на заре христианской эры — отбор новозаветных книг происходил постепенно, в течение многих лет и под давлением различных обстоятельств, и внешних (см. гл. IV) по отношению к жизни общин, и внутренних (см. гл. XI. I). В разное время и в разных местах давали о себе знать, соответственно, разные факторы. Воздействие некоторых из них было постоянным, другие проявлялись лишь время от времени. Какие-то были местного масштаба, другие действовали всюду, где бы ни пускала корни Церковь.
Данные, подтверждающие вышеприведенные соображения, собраны в главах второй части. Это — свидетельства из писаний Отцов Церкви, характеризующие те этапы, которые прошел процесс канонизации. В раннем периоде, так называемом апостольском веке, обнаруживаются лишь свидетельства о том, что в различных местах существует одно из Евангелий или новозаветных Посланий. В жизни следующих христианских поколений постепенно из общей массы выделяются Евангелия и ряд посланий, приписываемых апостолу Павлу и другим руководителям апостольской Церкви. Наконец, после многих лет, в течение которых появлялись и исчезали книги местного или временного значения (см. гл. VII), впервые был поставлен вопрос о границах новозаветного канона — в Пасхальном послании Афанасия, епископа Александрийского, написанном в 368 г. Однако, как следует из наших дальнейших рассуждений, не все в Церкви были готовы принять канон в редакции Афанасия; в последующие века наблюдались незначительные колебания и на Востоке, и на Западе. Таков сюжет долгой и увлекательной истории о том, как формировался и признавался канон Нового Завета.
I. Литература о каноне, изданная до XX век
В средние века вопросом о числе книг, составлявших Новый Завет, задавались редко. Правда, в эпоху Возрождения и Реформации возникали редкие дискуссии (например, Эразма и Каетана) об авторстве Послания к Евреям, некоторых Соборных посланий и Апокалипсиса, но даже тогда никто не осмеливался всерьез оспаривать их каноничность. Лютер посчитал четыре книги Нового Завета (Послание к Евреям, Послание Иакова, Послание Иуды и Апокалипсис) менее значимыми, чем остальные, но ни он, ни его последователи не отважились исключить их из своего перевода.
Однако к концу XVII века сомнения относительно канона вызвали к жизни подъем деистского движения. Одним из его ярких лидеров в Англии был Джон Толанд (1670–1722), который родился ирландским католиком и стал протестантом в шестнадцать лет[9]. Успешно пройдя обучение в Глазго, Лейдене и Оксфорде, он мгновенно привлек к себе всеобщее внимание, издав книгу под названием «Христианство без таинственности» (Christianity not Mysterious, Oxford, 1696; 2-е, доп. изд., London, 1696). Толанд умел ставить вопросы так, чтобы их могла воспринимать основная читательская масса. Рука об руку у него шли апология культа разума и ниспровержение церковных авторитетов, чей схоластический жаргон он называл дымовой завесой, пущенной “многочисленными фанатическими приверженцами заблуждений”, которые, по его мнению, руководствовались корыстолюбием. Книга была осуждена как “нарушающая общественный порядок” высшим судом графства Мидлсекс, а ирландский парламент приговорил ее к публичному сожжению в Дублине.
Сам Толанд бежал в это время в Англию, спасаясь от ареста. Вопросы об аутентичности некоторых книг Нового Завета стали предметом публичного обсуждения в атмосфере резкой полемики. Тон новым спорам задало место из другой книги Толанда — «Жизнь Джона Мильтона» (The Life of John Milton, London, 1698), в которой он оспорил авторство Eikon Basilike, сборника духовных размышлений, якобы написанных королем Карлом I незадолго до казни[10]. Толанд воспользовался случаем, чтобы намекнуть: если люди ошиблись здесь, то они могли ошибаться и определяя достоверность памятников раннехристианской литературы, включая книги Нового Завета.
Отпор был дан в проповеди 30 января 1699 г., которую произнес перед палатой общин преподобный Офф-спринг Блэколл (Blackall), один из капелланов короля Вильгельма, впоследствии епископ Эксетерский. Он обвинил Толанда в том, что своей книгой тот сеет соблазн. Проповедник сказал, что “благочестивые намерения его слушателей искоренить пороки и безнравственность ни к чему не приведут, если сами основы религиозных откровений будут так открыто подвергать клевете, подрывать и тем ослаблять”[11].
Толанд постарался защититься в следующей книге, «Аминтор, или В защиту «Жизни Мильтона»» (Amyntor; or, a Defence of Milton's Life)[12]. Он утверждал, что его прежние рассуждения касаются только апокрифов, нисколько не намекая на спорность каких-либо книг Нового Завета. Правда, здесь же он ставит вопросы, которые могут навести на мысль, что некоторые из новозаветных книг нельзя считать каноническими. Так, он указывает, что некоторые Отцы цитируют подложные отрывки наравне с местами, которые, по общему признанию, бесспорно входят в Новый Завет. Недоумевает он и почему писания Марка и Луки нужно признавать каноническими, а те, которые приписывают Клименту и Варнаве, — нет, хотя все четверо были спутниками и соработниками апостолов. Толанд зашел так далеко, что сказал, будто нет в Новом Завете такой книги, которую не отвергал бы кто-нибудь из раннехристианских писателей, обычно говоря при этом, что сработанной недругами фальшивке ошибочно приписано авторство одного из апостолов.