Том молчал.
— Ясно я выразился?
— Да.
— Хорошо. Все только между нами, и мы с тобой постоянно держим себя в руках. Мне — блокнот, тебе — жену. Полностью владеем собой. Понятно?
— Да.
— И никаких легавых?
— Никаких легавых.
— У меня радио настроено на полицейскую волну, и вообще я по-любому узнаю, вызвал ты легавых или нет. И потом, я ж не один, а с помощником.
Тут звонивший прервал разговор.
Том с трудом вел машину и едва видел дорогу. Почти сразу телефон зазвонил опять. На сей раз это был Уиллер.
— Мистер Бродбент? Мы у вас дома, в гостиной, и боюсь, тут кое-что не так.
Том сглотнул, не в силах выговорить ни слова.
— В стене мы обнаружили пулю. Ребята уже практически извлекли ее.
Тут до Тома дошло, что он виляет по шоссе, давя ногой на педаль и выжимая почти сто десять миль в час. Он притормозил и неимоверным усилием воли попытался сосредоточиться.
Словно издалека донеся голос Уиллера:
— Вы меня слышите?
Том обрел дар речи.
— Детектив Уиллер, я хотел бы поблагодарить вас за труды, но все уже в порядке. Салли только что звонила. С ней ничего не случилось.
— Да?
— Ее мама заболела, и ей пришлось поехать в Альбукерке.
— Но джип стоит в гараже.
— Салли взяла такси — та машина не на ходу.
— А фургон?
— А, мы им пользуемся только для перевозки лошадей.
— Понятно. Что касается пули…
Том с усилием выдавил из себя непринужденный смешок.
— Ах да… Она… она там уже давно.
— А мне кажется, стреляли недавно.
— Пару дней назад. Мой пистолет выстрелил случайно.
— Правда? — Вопрос прозвучал холодно.
— Да.
— Не могли бы вы назвать калибр оружия?
— Револьвер «Смит и Вессон» тридцать восьмого калибра. — Том помолчал и повторил: — Я же говорю, простите за беспокойство, детектив, в самом деле. Тревога оказалась ложной.
— Здесь, на ковре, еще пятно крови. Оно тоже «уже давно»?
Том не находил нужного ответа. Его затошнило. Если эти ублюдки ранили ее…
— А много там крови?
— Небольшое пятнышко. До сих пор еще влажное.
— Даже не знаю, что вам сказать насчет него, детектив. Может быть, кто-то… порезался. — Том судорожно сглотнул, пытаясь говорить убедительно.
— Кто? Ваша жена?
— Я не знаю.
Том вслушивался в шипение, раздававшееся в трубке. Надо лететь, надо выполнять приказания того человека. Никогда Том не простит себя за то, что оставил Салли одну.
— Мистер Бродбент, вам знаком термин «резонное основание»?
— Да.
— Вот оно-то у нас и имеется. Судите сами: с вашего разрешения мы вошли в дом и обнаружили резонное основание на проведение обыска. При наличных обстоятельствах ордер нам не требуется.
Том снова сглотнул. Если похититель сейчас следит за домом и увидит там толпу полицейских…
— Только пожалуйста, побыстрее.
— Вы говорите, самолет приземляется в семь тридцать? — спросил Уиллер.
— Да.
— Я хотел бы видеть вас и вашу жену — неважно, мама у нее болеет или еще что стряслось. Сегодня вечером. Ровно в девять, в полицейском участке. Возможно, вы решите прийти с адвокатом, мы с вами уже о нем беседовали. Чувствую, он вам понадобится.
— Я не могу. Только не в девять. Это невозможно! И потом, моя жена в Альбукерке…
— У вас уже нет выбора, Бродбент. Или вы являетесь в девять, или я беру ордер на ваш арест. Вам ясно?
Том проглотил слюну.
— Моя жена тут ни при чем.
— Если вы ее не приведете, ваше положение ухудшится. А ведь оно и так плоховато, приятель.
Телефон отключился.
Часть третьяРучей Пердис
Длина ее достигала пятидесяти футов, высота в плече — двадцати. Она весила приблизительно шесть тонн — не больше слона. Ее нижние конечности, длина которых превышала десять футов, были оснащены весьма мощными мышцами; подобных мускулов никогда не появлялось ни у одного позвоночного животного. При ходьбе она держала хвост высоко над землей. Ширина ее шага равнялась двенадцати — пятнадцати футам. Во время бега эта самка могла развивать скорость до тридцати миль в час, но дело было не столько в быстроте, сколько в проворстве, подвижности и молниеносных рефлексах. На ее ступнях, размер которых составлял около трех с половиной футов, имелись четыре кривых когтя — три впереди и один, напоминающий шпору, сзади. Она передвигалась на кончиках пальцев. Всего один меткий удар нижней конечности был способен распороть брюхо стофутовому утконосому динозавру, а то и разорвать жертву пополам.
В ее трехметровых челюстях помещалось шесть десятков зубов. Четыре передних резца служили для сдирания и скусывания мяса с костей. Зубы, предназначенные для умерщвления добычи, образовывали жуткий боковой ряд. Некоторые из них достигали двенадцати дюймов в длину, включая корень, и в обхвате были размером с детский кулачок. По краям они имели зазубрины, и самка, сделав первый укус, могла удерживать свою добычу, одновременно как бы распиливая, разрезая ее плоть и выхватывая до десяти и более кубических футов мяса за раз, причем весили эти куски по несколько сот фунтов каждый.
Череп ее был оснащен целым лабиринтом полостей, пустот и канальцев, что придавало ему значительную легкость, прочность и подвижность. Укусы самки могли быть двух видов: укус «сверху» — с помощью него она резала мясо жертвы, словно ножницами, — и «щипцовый» укус, пробивавший панцири и дробивший кости. Ее нёбо поддерживали тонкие связки, благодаря им череп при укусе становился более плоским, раздавался в стороны и растягивался, позволяя ей проглатывать целиком громадные куски мяса.
Мощные, заходившие одна на другую челюсти способны были на укус такой силы, при которой на один квадратный дюйм одновременно воздействовало более ста тысяч фунтов. Столь чудовищного давления не выдержала бы и сталь.
Ее верхние конечности были невелики, размером почти с человеческие, только гораздо мощнее. На них имелось по два загнутых когтя, расположенных под углом девяносто градусов к самой конечности — так они могли захватывать и распарывать туши жертв, не оставляя тем ни малейших шансов на спасение.
Ее спинные позвонки в тех местах, где к ним присоединялись ребра, были величиной с кофейные банки, что обеспечивало самке возможность выдерживать тяжесть собственного желудка, в котором могло находиться более четверти тонны недавно съеденного мяса.
Она смердела. Во рту у нее, в специальных щелях между зубами, помещались крупные и мелкие куски гниющего мяса и частички прогорклого жира. Они делали укус самки еще опаснее. Даже если жертве удавалось уйти после первого нападения, она, скорее всего, вскоре погибала в результате серьезной инфекции или заражения крови. Кости, выходившие вместе с фекалиями самки, иногда оказывались практически полностью растворенными концентрированной соляной кислотой — в такой среде переваривалась пища в ее желудке.
Мыщелок затылочной кости самки был величиной с грейпфрут, так что она могла поворачивать голову почти на 180 градусов и захватывать добычу в любом направлении. Подобно человеку, она обладала стереоскопическим зрением. Кроме того, самка отличалась превосходным слухом и обонянием. Все пять чувств помогали ей выслеживать добычу. Ее излюбленными жертвами были утконосые динозавры, стада которых шумно продирались сквозь обширные леса, голося и трубя, — эти сигналы помогали им держаться вместе и собирать детенышей, отстававших от матерей. Она умела приспособиться к разным условиям жизни и не брезговала ничьим мясом.
Обычно самка охотилась, предварительно устраивая засаду: сначала она долго и незаметно подкрадывалась к жертве, затем следовал короткий бросок — и конец. «Лесные» цвета — зелено-коричневый пятнистый узор — служили ей прекрасной маскировкой.
В молодости она охотилась, сбиваясь в стаи вместе с сородичами, но став зрелой, действовала в одиночку. Самке не случалось атаковать жертву и потом вступать с ней в смертельную схватку. Совсем наоборот: набросившись на добычу, она кусала ее всего один раз, свирепо, пробивая зубами любой панцирь, любые роговые пластины и сразу добираясь до жизненно важных органов и пульсирующих артерий. И тогда, удерживая жертву, как червя на крючке, самка ударяла добычу нижней конечностью и разрывала ее. Затем она выпускала животное и отступала на безопасное расстояние, пока жертва тщетно билась и ревела, содрогалась в конвульсиях и истекала кровью.
Как многие хищники, она была еще и трупоядом, не пренебрегая никаким мясом, пока то еще не окончательно разложилось. Проглотить еще бьющееся живое сердце и вонзить зубы в гниющую, кишащую личинками мух тушу — и то и другое доставляло ей одинаковое удовольствие.
1
Уайман Форд остановился, глядя на огромную расселину, названную каньоном Тираннозавра. Он уже миновал базальтовую дайку, давшую каньону имя, и прошагав еще десять миль, забрался глубоко, немыслимо глубоко вниз. Глубже, чем ему случалось заходить раньше. Это было Богом забытое место. Чем больше Уайман углублялся в каньон, тем выше вздымались его склоны, пока, наконец, они не стали физически давить на путника с обеих сторон, словно грозя сомкнуться. Отколовшиеся от утесов глыбы величиною с дом лежали, разбросанные по дну каньона, среди них вились солончаковые дорожки. Ветер поднимал облака белой пыли. Форду казалось, что в каньоне нет ничего живого, кроме редких сорных кустов и, естественно, уймы гремучих змей.
Он замер, увидев, как впереди что-то медленно шевельнулось. Техасский гремучник толщиной с его собственную руку прополз по песку буквально в двух шагах; язычок змеи часто трепетал, слышалось мерное шуршание. В этот вечерний час змеям пришло время выползать из нор, подумал Форд; жара спадает, и они стремятся начать свою ночную охоту раньше других.