Опасность ломится через лес, ломает ветки, переворачивает камни, в нетерпении жаждая появления мальчишек, чтобы явить себя. Преграждая вход в лесную чащу, навстречу им выходит и топает копытами зомби-олень. Оборона подростков непроницаема. Олень быстро устает, окончательное поражение наступает, когда тонкая красная передняя нога оленя ломается от глухого удара деревянного посоха. Эпилептические конвульсии и судороги животного таят в себе страшное предзнаменование и приговор: их время коротко, их время закончилось. Из леса, где тропинка рассыпается на выбоины, а ветви пальцами смыкаются над головой, серого неба больше не видно. За подростками кто-то крадется в непроглядных кустах. Судя по гомону и волнению, их преследует сам лес. Джош едва волочит ноги. Луис подгоняет друга, не натягивая веревку. Следующими появляются летучие мыши-зомби — мини-вихрь крыльев, когтей и острых как иголки зубов. Их слишком много, Луис не успевает отбиваться — с таким же успехом можно пытаться остановить дождь. Он застывает на месте, Джош валит друга на землю и накрывает своим телом. Летучим мышам приходится довольствоваться кожей и кровью Джоша. Они нехотя принимают подпорченный дар и убираются восвояси. Мальчишки углубляются в чащу, следуя маршрутами, которые проложили и запомнили много лет назад, когда переживали здесь летние приключения и драмы. Они, конечно, еще дети, но дети, потерявшие детство. Наконец впереди с треском выскакивает койот размером с волка. Перед атакой он делает паузу, демонстрируя подросткам свою восхитительную законченность. В сером, матовом предвечернем свете, заговорщицки приглушенном лиственным куполом, кажется, что крупная голова зверя плывет отдельно над массой темно-коричневой шерсти. Два пылающих, багровых, как горящие угли, глаза нацелены на добычу. Койот подползает поближе на расстояние для прыжка, губы нетерпеливо обнажают утыканную сталактитами мокрых зубов пасть. Зверь не столько ступает лапами, сколько продавливает ими землю, каждый шаг вырезает в ней крохотную могилку. Вблизи хорошо видно, как напрягаются и играют мощные мышцы. Поединок занимает всего несколько секунд и в то же время — целую геологическую эпоху, за которую ледники перемалывают и до неузнаваемости преображают ландшафт. Зверь наконец прыгает. Джош выступает вперед, принимая на себя удар. Медвежий капкан челюстей смыкается на запястье подростка. Эта схватка лишена элегантности. Бой свиреп, нечестен, безысходен. Джош молча, лишь тяжело дыша и крякая, бьет койота коленом в грудную клетку, наступает ему на лапы. Луис взмахивает посохом, тычет, колет, но оружие неэффективно. Он бросает посох, хватает тяжелый валун и, подняв его обеими руками, обрушивает на голову койота. Раздается хруст и характерный собачий визг, красные глаза смежаются и меркнут. Койот сдувается, обмякает, выпускает из зубов руку Джоша, улепетывает по тропе на дрожащих ногах и ныряет в кусты, не пошевелив ни листочка.
Опасность притаилась внутри самих подростков, одному стучит в сердце, другому — в разум. На круглой поляне, окруженной пнями и валунами, где столб с деревянными резными стрелками указывает путь в разные части парка, Джош перестает идти. Он оборачивается, он — оборотень. Взору предстает зомби Джош, зомби-подросток с красными глазами койота, раздвинутыми, как занавес, губами, пеной и слюной, текущими из завязанного рта. Луис не может оторвать взгляд от зубов друга, как если бы увидел их впервые и только теперь понял, что они такое. Зомби Джош со связанными руками бросается на Луиса. Они начинают танец, который продлится до вечера. Луис не тронет зомби Джоша, хотя видел все фильмы и знает все правила жанра. Вместо этого он уклоняется, делает финты, отскакивает в сторону, отбегает. По-лягушачьи прыгает с валуна на пенек и с пенька на валун, вертится вокруг деревянных столбов с указателями, пользуясь центробежной силой для ускорения и смены направления. Опирается на посох как на шест для прыжков, отклоняет и блокирует им атаки, направляя зомби Джоша в нужную сторону, не причиняя ему вреда. Луис то натягивает, то отпускает веревку, привязанную к запястьям зомби Джоша, заставляя друга танцевать кругами как марионетку так, чтобы траектория его движения не пересекалась с его собственной. Замысел Луиса прост: продержаться дольше друга. Наблюдатели с веток и из темных углов продолжают следить, как Луис и зомби Джош стаптывают обувь в бесконечном танце.
Если бы Джош еще мог сделать выбор, не потерял способность принимать решения, они бы пошли к гигантскому ледниковому валуну под названием Раскол. Джош обессилел от физического истощения и последней стадии инфекции. Он сидит на земле посреди просеки, привалившись спиной к продолговатому валуну размером с автобус. Глаза закрыты. Дыхание неровное, поверхностное.
Они не дошли, но уже дома.
Изголодавшиеся по свету глаза Луиса широко раскрыты в темноте. Он дышит ровно и четко. Подросток сидит на корточках рядом с почти коматозным другом, размышляет, что сейчас делают Рамола и Натали. Его волнует вопрос, как давно Натали перестала быть самой собой. Ему хочется верить, что они с Джошем совершили сегодня доброе дело, поступок, способный если не уравновесить в небесном журнале учета их прошлый непоправимый грех, то хотя бы склонить весы в их пользу. Тут Луис вспоминает, каким он увидел лицо Натали в последний раз, и со страхом думает, что они опоздали и все их старания пропали даром.
Прошлый непоправимый грех состоит в необъяснимом (даже сейчас, особенно сейчас) соучастии в жестоком избиении старика, закончившимся его смертью, в наступившем после этого спокойствии, в жуткой цене этого спокойствия — пропаже и смерти их лучшего друга.
Мы не будем мешать Луису, лишь задержимся на нем еще чуть-чуть. Его прошлое, в особенности его раскаяние и самоосуждение, — его личное дело. Мы достаточно знаем, но этого все равно никогда не хватит, чтобы предсказать, как он поступит в следующую минуту.
Луис засовывает пальцы под голову Джоша и отвязывает платок. Промокшая ткань легко сползает с обмякшего рта. Луис бросает платок на землю. Он не вытирает подсохшую пену на губах друга. Джош кашляет — вялая реакция некогда здорового организма. Луис закатывает правый рукав. В темноте он не видит своей гладкой, безупречной кожи. Невозможно поверить, что такая же тьма наступает каждый вечер. Надавливая большим пальцем на подбородок, Луис опускает нижнюю челюсть Джоша и открывает ему рот. Убирает палец. По лицу и туловищу Джоша пробегает дрожь, но он не приходит в себя, рот не закрывается. Луис сует мягкое предплечье в челюсти, у Джоша во рту жарко, как в сауне. Левой рукой Луис надавливает на подбородок друга снизу, закрывая рот, вдавливая его зубы в свою кожу. Луису больно, но он не может определить, прокушена ли кожа насквозь. Он жмет сильнее, Джош дергается, возможно, потому, что перекрыт главный дыхательный канал. В моторе еще теплится искра жизни. Челюсти резко сжимаются. Боль пронизывает Луиса электрическим током, перед глазами плывут круги. Он одергивает руку. Увидев на коже черные дырки, Луис растирает область пальцами, перемешивая слюну и кровь. Потом опускается на землю, прислоняется спиной к валуну, а плечом — к плечу друга. Поначалу он планировал носиться по лесу, как монстр, в которого он превратится, но в итоге решил не бросать Джоша даже мертвым.
Одежда Луиса пропотела, он ежится от наступающего холода. Зубы выбивают дробь. Он прижимает колени к груди, пытаясь согреться. Рана на предплечье пульсирует с каждым ударом сердца. Интервалы между слабыми вдохами-выдохами Джоша становятся все длиннее, пока наконец не наступает последний, у которого нет конца. Луис остается один, прислушивается к шорохам ночного леса, на которые прежде не обращал внимания, это прекрасная, скорбная тайна, что останется с ним лишь на короткое время. Луис закрывает глаза и прижимается к другу, ждет, когда в голове разгорится пламя.
III. Будь розовым кустом, а я на нем цветочком-розанчиком[28]
Мола
Полицейские машины медленно отползают в стороны, их водители еще не знают, куда и зачем едут, пока что их задача освободить дорогу стоящим на больничной стоянке автобусам.
Шатенка средних лет, врач клиники, в белом лаборантском халате, надетом поверх джинсов и синей рубашки с воротником, прижимает к груди доску-планшет. Она без вступления объявляет:
— Мы задержали отправление ради вас, но больше они ждать не будут, — одной брошенной фразой официально переложив вину за опоздание на Рамолу. Обвинение несправедливо и дает лишнюю пищу корням целого леса стыда, огорчения и злости, взращенного неспособностью спасти Натали.
— Спасибо. Извините, мы попали в автокатастрофу, — дергает головой Рамола, но не потому, что сказала что-то не то.
Раздраженный тик возникал у нее и раньше, когда она училась в мединституте и жутко уставала. Рамолу и Натали все еще не впускают в черно-пурпурный автобус. Они стоят на мостовой перед женщиной, закрывшей своим телом вход.
— Ранения есть? — спрашивает женщина.
Полицейский выкрикивает:
— Поехали! Пора! — усиливая знаки препинания хлопками дверей.
— Нет, мы обе в порядке, — отвечает Рамола.
— Кто-либо из вас находился в контакте с вирусом? Мы не можем рисковать…
Рамола ставит ногу на подножку и отрезает:
— Нет, не находились. Вы нас пропустите или нет? Полиция объявила, что пора ехать.
Рамола поднимается на вторую ступеньку в уверенности, что женщина ее раскусила. Как она может не замечать? Голос Рамолы предательски скрипит, она пытается спрятать ложь под неуклюжей улыбкой и магнетизирующим взглядом. Возможно, вранье — ошибочный выбор. Кто знает, если рассказать правду, им еще, быть может, позволят сесть в этот или другой (серый, с уже закрытыми дверями) автобус либо полицейские увезут их в другую больницу, еще принимающую пациентов. Паутина памяти о том, что происходило в Норвуде и как долго они пробивались через толпу, прежде чем им оказали медицинскую помощь, все еще держит ум Рамолы в плену, поэтому она решает во что бы то ни стало попасть в этот автобус, и пусть мединститутские клятвы и собственная репутация катятся к черту. И все-таки на самом донышке ей хочется, чтобы ее сейчас разоблачили, ибо неизбежно разоблачат позже.