Чтобы не заплакать, Рамола пересказывает сказку еще раз с самого начала.
Натали выдыхается, проигрывает борьбу с инфекцией. Крики превратились в бормотание спящего человека. Веки мелко дрожат, но не открываются. Рамола начинает сомневаться, что́ именно вызывает угасание сознания — вирус или аортокавальная компрессия от продолжительного лежания на спине. Долго лежать в такой позе не рекомендуется даже здоровым людям, она может сказаться на ребенке, однако перевернуть Натали на левый бок без риска Рамола не может.
Она кладет обе ладони на низ живота подруги. Ребенок шевелится, лягается. «Не знаю, смогу ли я», — шепчет Рамола.
Она мысленно говорит: «Не хочу, не могу, не буду», но ничего не произносит вслух.
Натали корчится от прикосновения. Рамола отдергивает ладони, словно дотронулась до раскаленной плиты.
Во время шестинедельной институтской практики в отделении акушерства и гинекологии Рамола пять-шесть раз ассистировала на операциях кесарева сечения. Почти всю операцию она просто наблюдала, как хирургическую процедуру выполняют лечащий акушер и ординатор. Нередко ей поручали отвернуть стенку брюшной полости, чтобы обеспечить лучший обзор хирургического поля акушеру. Прямые мышцы живота во время этой процедуры обычно не рассекают, их просто раздвигают в стороны. На последней операции ей доверили наложить три шва на матку.
Во время педиатрической ординатуры Рамоле нередко приходилось работать в патронажном отделении для новорожденных и дежурить по ночам. Если ее вызывали в операционную во время кесарева сечения, ее задачей было принять новорожденного, убедиться, что состояние ребенка стабильно, и при необходимости выполнить реанимацию. От нее не требовалось стоять у операционного стола, но, чтобы не клевать носом от усталости и тумана в голове в поздние ночные часы, она частенько прислушивалась к разговорам и обмену распоряжениями между акушером, ординатором и медсестрами.
Рамола рассказывает сказку еще раз. И еще раз.
— Тогда Нат сказала: будь ты розовым кустом, а я на нем цветочком-розанчиком. Нехорошие люди прибежали на опушку, а там ничего нет, кроме розового кустика с одним розанчиком.
Рамола достает телефон Натали из кармана толстовки. Натали реагирует поворотом головы, открывает и закрывает рот, как золотая рыбка. То, что память у золотой рыбки короткая, всего три секунды, неправда.
Выход на основной экран не требует пароля. Очевидно, Натали отключила блокировку экрана еще до того, как ее одолела инфекция. Заряд батареи составляет тридцать один процент, не так уж плохо — суровое напоминание о том, как мало времени прошло с момента укуса.
Рамола открывает приложение «Voyager», чтобы еще раз услышать голос подруги. Она не успевает дослушать первое сообщение. Дыхание Натали учащается, она больше не разговаривает и не кричит.
Рамола возвращается на кухню, проверяет свой телефон. Прикрыв глаза, садится, глубоко дышит. Чтобы унять дрожь в руках и бешеное сердцебиение, Рамола применяет тот же самый метод снятия стресса, каким пользовалась на Бей-роуд, когда пыталась уговорить Натали выпить воды. Она представляет себе белую лекционную доску — больше всех прежних. Широкая, чистая доска стоит наготове. Пока Рамола находилась с Натали в одной комнате, этот фокус не получался.
Она пишет инструкции аккуратным, закругленным почерком, пользуясь черным фломастером. Первый горизонтальный разрез сделать поверх линии лобковых волос, длиной в 15 сантиметров. Если понадобится, можно еще длиннее. (Эта строка появляется на доске неровной от сознания, что разрез можно сделать длиннее, потому что зашивать все равно не придется.) Прямые мышцы обычно оттягивают и отодвигают в стороны. (Натали не удостоится такой роскоши, поэтому буквы «м» и «т» выходят корявыми.) Разрезать или рассечь влагалище прямой мышцы живота или саму мышцу. (Это увеличит кровотечение, отчего Рамола делает ошибку в слове «мышцы».) На пути к матке также придется иметь дело с брюшиной. Мочевой пузырь и кишки, возможно, нужно будет отодвинуть в сторону. (Натали нельзя просто так кромсать и резать — она может перестать дышать во время операции. Чтобы ребенок выжил, стрелка кислородных часов не должна уйти за четырехминутную отметку. Все это пишется с резким наклоном, строчка сползает вниз, Рамола зачеркивает «кишки» и отчего-то переписывает слово печатными заглавными буквами.) Разрезать три слоя маточной стенки, не нанеся вреда ребенку. (Ни охотничий, ни фруктовый нож не подходят для выполнения плотных, тонких и точных разрезов. Последняя строка смазана и не читается, как будто ее стерли пятерней.)
Рамола пытается представить себе успешную операцию с извлечением здорового ребенка и что будет потом. Но, кроме привязанной к кровати умирающей подруги, ничего не видит.
Что делать? Я не хочу. Я не могу.
Как я с этим справлюсь?
Сначала Рамола рассекает клейкую ленту между щиколотками и раздвигает ноги Натали. Та не шевелится.
Рамола протирает лицо подруги влажными салфетками и кухонным полотенцем. Осторожно надев резинку на затылок Натали, прикрывает ее нос и рот малярной маской. Натали не двигается.
Рамола складывает в мешок для мусора использованную ленту, грязные полотенца, срезанные ножницами легинсы, нижнее белье и синюю рубашку. Обрызгав тело Натали и постель антисептиком из баллончика, Рамола возвращается на кухню, стаскивает перчатки, еще раз моет руки и надевает последнюю пару латексных перчаток.
Она обкладывает грудь и ноги Натали найденными в бельевом шкафу простынями и полотенцами, концы заправляет под бедра. Последние два полотенца, оставленные на кухонном стуле, послужат подушкой, на которую Рамола положит ребенка для осмотра.
Рамола не сможет выполнить операцию, стоя на полу, не дотянется. Она задерживается у изножья кровати, наблюдает, как поднимается и опускается прикрытая грудь Натали. А что если просто постоять здесь, ничего не делая, и подождать, пока грудь не перестанет подниматься и опускаться? Никто ведь не узнает.
Нет, она не сможет. Рамола стоит, смотрит. Дом поскрипывает и погромыхивает, такие звуки он приберегает для минут одиночества.
На мысленной белой доске мешанина из зачеркнутых слов, кружков, стрелочек, подтирок. Порядок инструкций практически невозможно соблюсти.
Рамола забирается на кровать. Колени проваливаются в матрас. Живот Натали слегка подается вперед. Угол для начала операции не самый лучший, вес тела давит на ребенка. Каждое движение Рамолы вызывает сотрясения матраса, от которых колеблется тело Натали. Надо было исхитриться и связать ее на полу. Теперь уже поздно.
На кровати, между краем матраса и левой ногой Натали, лежит прямоугольная пластмассовая коробка. Внутри — полотенца для рук и ножи. Рамола берет охотничий нож. Ручка кажется слишком легкой. Грубый, непослушный инструмент.
Рамола шепчет: «Извини, но…» Она останавливается, прежде чем успевает сказать «я не могу».
— Ладно, — говорит она вместо этого, наклоняется вперед и ждет, когда матрас перестанет дрожать.
Она упирается левой ладонью в середину живота Натали, надавливает. Ребенок реагирует на внезапный нажим.
— Порядок, — произносит Рамола, на этот раз не для Натали, и неуверенно приставляет острие страшного ножа к коже в точке планируемого разреза. Когда Рамола начинает вести лезвие вправо, раздается сдавленный тихий стон, который можно принять за вой ветра за окном, стон перерастает в неровный крик, туловище Натали дергается в конвульсиях.
Рамола убирает нож, отшатывается назад, налетев поясницей на край задней спинки кровати.
— Прости меня! — кричит она и швыряет нож в стену. Он отлетает от стены и со стуком падает на деревянный пол.
— Пожалуйста, не заставляй меня это делать.
Рамола расхаживает у задней части кровати.
«Готова ли ты всегда быть со мною? Отныне и навсегда».
Рамола взбирается обратно на кровать. Одна ладонь на животе Натали, во второй — охотничий нож. Дыхание Натали почти неуловимо.
Рамола заканчивает начатый разрез. Прежние крики и стоны Натали звенят у нее в ушах, как если бы звучали прямо сейчас.
Освещение в комнате никудышнее. Матовый плафон под потолком, дополнительная лампа и «фонарик» на телефоне не дают достаточно света. Слишком много крови. Рамола меняет ножи. Меняет еще раз, и еще, и еще.
Воображаемая лекционная доска пуста. Пустота ширится, превращается в бесконечную белую бездну, в которой не грех и потонуть.
Показалась толстая фиброзная мышца матки. За колебаниями груди Натали невозможно уследить из-за шатания матраса. Может, она уже перестала дышать, в то время как ее стоны и крики все еще звенят в голове Рамолы??
Сколько времени Натали уже мертва? Как давно покинула этот мир? Сколько минут пробежало на четырехминутных часах?
Рамола работает так быстро, как может. Ножи сопротивляются использованию не по назначению. Пальцы дрожат, скрючиваются от судорог.
Сделан последний разрез.
Ножи больше не нужны.
Рамола достает ребенка.
Ребенок — девочка. Кожа серая, как у призрака.
Рамола и ребенок не дышат.
Девочка плачет.
ПостлюдияБез забот и без печали[33]
Это не сказка. И уж тем более не такая, где все подчищено, причесано или диснеефицировано, бескровная во всех смыслах слова, населенная чудовищами — что животными, что людьми — с подстриженными когтями и удаленными клыками, в которой детей не трогают или всегда спасают, а жестокая истина жестокой жизни если не потеряна полностью, то затушевана, причем преднамеренно.
Нет, это не сказка. Это — кантата.
Подъем уровня мирового океана вступил в сговор с необычайно высокой приливной волной и бурей, бушующей в Англии и Шотландии. Река Тайн вышла из берегов и затопила набережную Ньюкасла. Больше всего пострадало низовье между мостами Тайн-бридж и Миллениум-бридж, паводок поднял уровень воды на полтора метра. Дороги размыло. Десятки компаний закрылись, из домов пришлось эвакуировать сотни людей. Во время ливневого паводка утонули четыре водителя и человек, делавший пробежку. Вода две недели держалась на самом высоком уровне за всю историю города.