— Я не хочу вам зла! — выкрикнул Герти, всё ещё пытаясь упираться и чувствуя себя мелкой рыбёшкой, вздумавшей плыть против сильного течения, — Мне нужна помощь!
— Ты хочешь от нас помощи… А знаешь ли ты, какую помощь дал нам город? Хочешь знать, как помогают нынче угольщикам? Мы вынуждены скрывать нашу страшную болезнь до тех пор, пока она не делается явной! Мы бежим от врачей и полисменов! Мы прячем внутри нашу горящую душу, занявшуюся от одной, рождённой в человеческом теле, искры! Но нас находят. Рано или поздно предательские следы на теле выдают нас. И тогда мы получаем всё сполна. Нас вышвыривают из домов, даже если это грязные лачуги в Скрэпси. Они все боятся пожаров… Нас гонят отовсюду, где мы пытаемся найти работу или кров! Нас встречают и провожают руганью, как прокажённых. Нас! Тех, кто на собственной шкуре познал адские муки, в то время, как вас ими только пугают раскормленные священники! Ты плохо понял, куда попал, сыряк. Но у тебя будет время понять. К трону его!
— Трон! Трон! — принялись скандировать угольщики, таща упирающегося Герти куда-то, — На трон его!
С трудом повернув голову, Герти увидел, куда его тащат.
То, что обитатели Пепелища называли троном, стояло наособицу и в первую секунду показалось Герти единственным здешним предметом мебели. Но это был не просто стул с высокой спинкой. Он был металлическим, уродливым, неуклюжим, собранным из всякого хлама, найденного здесь же. Подлокотники были сложены из труб, спинку образовывали самые разные детали, сбитые и сваренные вместе. Когда-то, по всей видимости, блестящий, трон потемнел от жара и местами был основательно закопчён.
Лязгая зубами от страха и неизвестности, инстинктивно сопротивляясь тащащим его рукам, Герти подумал, что всё, может быть, не так уж и плохо. Судя по всему, трон угольщиков представлял собой разновидность позорного столба, издревле известного на континенте. Судя по тому, как грубо он был сработан и как торчали из него заклёпочные шипы, провести в таком кресле даже час было бы чрезвычайно неудобно, если не сказать мучительно. Но он сможет это пережить. Если угольщикам надо подвергнуть его унижениям и страданиям, Гилберт Уинтерблоссом сможет принять это, как полагается джентльмену, с пренебрежительной улыбкой и ледяным спокойствием.
Когда его подтащили ближе, Герти заметил странную деталь, укрывавшуюся от него прежде. Под седалищем трона располагался металлический куб с заслонкой, напоминающий печь. Судя по многим признакам, это и было печью. Закопчённой примитивной печью. Когда Герти заметил вторую странность в конструкции трона, то ощутил, как моча в его мочевом пузыре превращается в раскалённый кипяток. Подлокотники трона были обмотаны толстой проволокой. Весьма спорный элемент оформления, если расценивать трон с точки зрения предмета интерьера. Но весьма обоснованный, если представить, что…
— Нет! — заорал Герти, преисполнившись новых сил, — Не надо! Не туда!
Угольщики взвыли от возбуждения.
— На трон его! Средней прожаренности! С корочкой!
— Вы не посмеете! Стойте! — слова вдруг стали изливаться из него сами собой, рождённые, казалось, не голосовыми связками, а желудком, — Я ничего вам не сделал! Пожалуйста! Перестаньте!
— Специально для сыряков, — удовлетворённо сказал Палёный, наблюдая за тем, как угольщики тащат Герти к закопчённому трону, — Удивительное изобретение морального воздействия. Позволяет любому сыряку ощутить, каково быть в шкуре угольщика. Ты даже не представляешь, сыряк, насколько оно эффективно. Тут весь вопрос в том, сколько дров подбрасывать… Если сухих и побольше, моральное воздействие начинается практически сразу. Некоторые сперва кричат, потом затихают. Другие наоборот. И этот запах… Ты никогда не узнаешь всю подноготную человеку, если не увидишь его глаза, когда он вдыхает запах своего же палёного мяса. Удивительное ощущение. Ну а для тех, кто поупрямее, есть и сырые дрова. Это долгий метод, иногда может занимать день или два… Тоже интереснейшее воздействие. Сыряк сперва вырывается и кричит, потом успокаивается, потом начинает ёрзать, а лицо делается задумчивое, ну как у философа…
— Оставьте меня! — взвыл Герти, тщетно пытаясь извернуться, — Я из Канцелярии! Из Канцелярии!
Палёный с жуткой ухмылкой, обнажавшие тронутые пеплом губы, потрепал его по плечу.
— Да тут, почитай, все из Канцелярии, приятель. И, заметь, это пока ещё трон холодный. А как станет припекать, у тебя фантазия ещё и не так разойдётся, это уж ты мне поверь. Хоть Папой Римским себя назовёшь. Верно говорю?
Угольщики одобрительно загудели.
— На трон его!
— Жаренный король! Коронация Жареного Короля!
— Топку-то прочистите, золой всё забито…
— Одежду срывай! Кто ж в кожуре запекает?
Герти знал, что у него только один шанс. Другого ему никто не даст. Смертельный ужас, охвативший его, придал не только сил, но и находчивости, коротким сполохом породив единственно-возможный план действий.
Смело и дерзко. Как полковник Уизерс.
Как только с Герти стали стаскивать пиджак, он сделал вид, что сопротивляется, но только лишь для того, чтоб хохочущие угольщики, борющиеся с рукавами, оказались совсем близко.
Один шанс из сотни. И помоги ему невидимый покровитель из Нового Бангора…
Герти дёрнулся вниз, вынуждая наседавшего угольщика нависнуть над ним, а потом резко выпрямился, вложив в короткий рывок всю силу спины и ног. Удар, с которым его голова врезалась под подбородок противнику, нельзя было назвать ни сильным, ни стремительным. Будь на месте угольщика обычный человек, какой-нибудь грабитель из Скрэпси, он не выбил бы и зуба. Слишком поспешил, слишком много рук стискивали его со всех сторон. Но угольщику этого хватило. С жутким хрустом его нижняя челюсть оказалась смята, обнажив крошащуюся, как уголь, кость. Вниз посыпались зубы, чёрные и неровные, как вытряхнутый из печи шлак.
— Ауууааах! — угольщик от изумления и боли выдохнул целое облако пепла, отчего на несколько секунд всё помещение оказалось затянуто чёрным туманом, точно чернилами осьминога.
Это и требовалось Герти. Он рванулся в одну сторону, в другую, ослабляя хватку, ткнул кого-то кулаком (попал в мягкое), ударил коленом (не попал никуда) и, отчаянно потянувшись, вдруг нащупал рукой карман наполовину сорванного с него пиджака. Всё остальное произошло ещё быстрее. Рукоять револьвера сама прыгнула в руку, удивительно легко и ловко, точно сомкнулись две детали, друг для друга созданные.
— Назад! — изо всех сил рявкнул Герти, — Стреляю!
В облаке чёрной пыли он почти ничего не видел. Со всех сторон кричали угольщики, заглушая друг друга. Кто-то рычал от ярости и трепал его рукав. Тогда Герти направил ствол револьвера вверх и нажал на спусковой крючок.
Револьвер выбросил в потолок оранжевый сухой язык пламени, хлопнувший подобно шутихе. Но угольщики прыснули в разные стороны, как перепуганные бродячие псы. Лишь один остался неподалёку. Глухо стеная, он ползал на корточках, ощупывая землю и выковыривая из пепла собственные зубы. Герти ткнул его стволом револьвера в то, что осталось от лица.
— Прочь, — бросил он, — Все назад! И ты тоже! Вон! Пока не наделал дырок! Пистолет на пол! На пол, кому сказал!
Его так и подмывало спустить курок ещё раз. Возможно, он бы так и сделал, если б Палёный дёрнулся. Нервы были напряжены так, что звенели, как телеграфные провода на сильном ветру. Но Палёный оказался достаточно хитёр. И достаточно осторожен. Сделав успокаивающий жест, он выронил автоматический пистолет.
— Спокойно, сыряк, — отмеченное печатью болезни лицо изображало насмешливую улыбку, — Устроил тут фейерверк…
— Шаг назад! И вы все! Назад!
Герти всё ещё всхлипывал, давясь дыханием, после короткой, но яростной потасовки. Чей-то пепел попал ему в глаза, запорошив их, он же облепил носоглотку. Но Герти знал, что если хоть один из угольщиков дёрнется по направлению к нему, промаха он не даст. Вероятно, это знали и угольщики. Они сбились вместе, глухо ворча, скалясь и отпуская на счёт Герти ругательства, столь же чёрные, как и перепачкавшая их сажа.
— Ты слабый и трусливый, как и все сыряки, — Палёный сплюнул на пол чёрной слюной, — У вас всех недостаёт того, что закаляет человека. В вас нет истинного жара, выжигающего сомнения. Сырое мясо, вялое и слабое. Убирайся отсюда. Убирайся с Пепелища.
Герти покосился на выход. Он знал, что может беспрепятственно добраться до него, пятясь и удерживая угольщиков на мушке. По сравнению с тем, что ему удалось пережить, это уже было ерундовой затеей. Спустя несколько минут он выскользнет из разрушенного цеха на свежий воздух, оставив позади подземное царство ржавчины и пепла, мир повреждённых механизмов и столь же повреждённых людей.
Но это будет означать, что он уйдёт без того, что искал здесь. Без ответов.
— Не так быстро, — Герти переложил револьвер из одной руки в другую, точно сталь была раскалена, — Я уйду когда сам захочу. Но сперва вы мне кое-что расскажете, джентльмены.
Смех Палёного показался Герти треском смолистого полена в печи.
— Здесь нет джентльменов. Здесь лишь угольщики. Но они тебе ничего не скажут. Проваливай к себе домой, сыряк. Ты не угодил на трон, но не считай, что это позволяет тебе что-то требовать.
— Мне нужны ответы.
— Здесь ты их не получишь.
— Эта штука позволяет мне считать, что получу, — Герти с нескрываемым удовольствием прицелился Палёному в лицо.
Тот не выглядел испуганным. И, кажется, вовсе не был испуган. На Герти он глядел с выражением насмешливого интереса. Как смотрят на запекаемое в печи мясо, пытаясь определить, достаточно ли оно пропеклось. От этого взгляда Герти вновь захотелось повернуться и броситься наутёк из Ржавого Рубца. Ему потребовалась вся сила воли, чтоб воспрепятствовать этому желанию.
— Что ты сделаешь? — поинтересовался Палёный, — Выстрелишь в меня? Стреляй. Поверь, боль от свинцовой пилюли ничто по сравнению с той болью, которая мне знакома. Я её даже не замечу. Глупо угрожать болью тому, кто с нею накоротке, сыряк.