лающих совершить необременительную прогулку.
Однако этой ночью ни Муан, ни Герти не походили на джентльменов.
Муан по настоянию Герти оделся в свои старые обноски и сразу сделался похож на крайне подозрительного бродягу. Не хватало только каторжного клейма. Собственное перевоплощение потребовало куда больше усилий. Как выяснилось, распоряжение на счет одежды Муан выполнил самым тщательным и ответственным образом. Даже, как сначала показалось Герти, немного переусердствовал. Едва развернув сверток с одеждой, Герти едва подавил желание немедленно вымыть руки.
Рубаха походила на ком ветоши, которым кто-то последние два-три года подтирал текущую бочку с варом, не говоря уже о том, что болталась она на Герти, как парус. Штаны были грубы, и в них зияло такое количество прорех, что Герти всерьез обеспокоился судьбой их предыдущего хозяина: судя по всему, его расстреляли дробью. Материал башмаков определить было попросту невозможно: замаранные сверх всякой меры, стоптанные до крайней степени, с остатками истлевших шнурков, они являли собой столь печальное зрелище, что не возникало и мысли, будто это предмет человеческого гардероба, скорее мумифицированные останки крупных грызунов.
Но сложнее всего оказалось с плащом. Сохранивший относительную целостность, этот плащ был бы всем хорош, если бы не отчаянная вонь, которую он распространял вокруг себя. Вонь эта была невообразимая, в ней соединились все неприятные запахи мира, от смрада кошачьей мочи до тяжелого духа керосина. Помимо того, плащ был прилично замызган и оборван.
– Костюм решительно удался, – подвел итог Герти, рассматривая детали своего нового гардероба. – Но у меня есть сомнения, достаточно ли плох Скрэпси, чтоб появляться там в подобном виде? Меня будет мучить совесть, Муан. Возможно, там обитают отцеубийцы, поджигатели сиротских приютов и государственные изменники, но не чрезмерную ли жестокость по отношению к ним я проявлю, если заявлюсь в Скрэпси в подобном одеянии?..
Пробить сарказмом толстую шкуру Муана было не проще, чем потопить стрелой с кремневым наконечником канонерскую лодку.
– Эта шкура воняет, да только она может спасти вашу собственную, мистра. Помните об этом. И ведите себя, как я сказал. В глаза никому не глядите, а если взглянете, то так, чтоб собеседника до костей проняло. Говорите отрывисто, скупо. Болтунов в Скрэпси не любят. Этак мы с вами можем сойти за парочку здешних жителей, достаточно паршиво выглядящих, чтоб их задирать.
Готовясь к своей новой роли, Герти перепачкал волосы печной сажей, взлохматил их, а за шиворот сыпанул рыбьей чешуи. Образ получился удачным. По крайней мере, взглянув на себя в зеркало, он убедился в том, что перевоплощение прошло как надо. На него смотрел немолодой и весьма хмурый тип самой не располагающей наружности, при одном взгляде на которого хотелось найти поблизости взглядом полицейский шлем. Не возникало и мысли, что подобный субъект может служить в столичной канцелярии мистера Пиддлза, да еще и считаться блестящим молодым специалистом.
Нечего и думать было поймать кебмена в таком облачении. Им с Муаном пришлось тащиться через весь город пешком, тщательно обходя освещенные места, так что к тому моменту, когда они оказались в Скрэпси, ноги Герти уже порядочно гудели.
Скрэпси проглотил их, как глубоководная рыба глотает наживку, мгновенно и резко. Не было ни таблички, приветствующей посетителей, ни какой-нибудь арки. Просто Скрэпси внезапно оказался вокруг них со всех сторон, и Герти почувствовал зловоние, исходящее из его брюха.
Старый Клиф, по которому они шли прежде, тоже не походил на Пикадилли, особенно подобной ночью. Дома там жались друг к другу, точно шеренга нищих, выстроившихся в очереди на общественные работы. Люди были измождены, угрюмы и напоминали издалека обернутые рогожей кули, которые кто-то в беспорядке разбросал по улице. В ночную пору Клиф делался неприятен, страшен. Знакомые Герти улочки совершенно преображались, скидывали свое дневное облачение, открывая совсем иные черты, которых избегал даже глаз, точно опасаясь порезаться.
Пропадали нищие, монотонно звенящие медяками в кружках, исчезали из дешевых пабов студенты. Мастеровые и докеры, успев закончить ужин, уходили по домам, и теперь об их существовании можно было узнать только по едва тлеющим огонькам в окнах. Крикливые домохозяйки покидали улицы. Ночью в Клифе собиралась совсем иная публика.
– Нау маи[94] в Скрэпси, мистра.
Герти не заметил, как они пересекли невидимый водораздел. А заметив, мгновенно онемел от ужаса. Ему показалось, что неведомая сила, схватив его, окунула в жижу. Но это был не океан. Скорее, зловонное, полное серых помоев болото, в котором, вперемешку с гниющими хрящами и затхлой тиной, плавали юркие алчные паразиты.
Они вошли в Скрэпси.
Дома почти не переменились. Едва держащиеся на своих осевших фундаментах, оплывшие, покосившиеся, глядящие слепыми, никогда не знавшими стекол окнами, они пугали – но не так, как люди, что здесь обитали. Жители самого дна болота по имени «Скрэпси». Полуразложившиеся куски плоти, сохраняющие вертикальное положение. Бесформенная дрянь, которую кто-то из злого умысла наградил сходством с человеческим существом.
Некоторое время Герти, до самого носа запахнувшись в свой отвратительный плащ, глядел по сторонам, пытаясь сообразить, в какой же момент их проглотил Скрэпси. Еще минуту назад они шли по Клифу, вонючему, наглому, бедному, но все же привычному в своем постоянном уродстве Клифу, и вот…
На углу копошился нищий. Герти сначала показалось, что это гигантская личинка неизвестного насекомого – видны были лишь клочья шерсти, гнилой ткани и сена, под которыми угадывалось какое-то движение. Герти расслышал что-то вроде ритмичного хрипа или стона и, лишь почти поравнявшись с отвратительной кучей, узнал в нем мотив «Зеленых рукавов»[95]:
Я для тебя дышал и жил,
Тебе по капле отдал кровь,
Свою я душу заложил,
Чтоб заслужить твою любовь!
На поверхности показалось человеческое лицо. Нет, понял Герти, это когда-то было человеческим лицом. Изъязвленная кожа походила на тронутый гнилью сыр, местами она потрескалась, и, когда нищий гримасничал, из трещин сочилась сукровица. Гноящиеся глаза совершенно потеряли прозрачность, сделались алебастровыми, бесцветными. Багровые веки, усеянные, точно отъевшимися пиявками, мясистыми папилломами[96], уже не могли полностью прикрыть их.
– Эй, добрые господа! Поделитесь со старым Иллом своей сегодняшней удачей! Ну же!.. – Нищий закашлял, внутри его сморщенного, укрытого клочьями тела словно хлюпал и рвался мешок, полный коровьей требухи. – Или дайте пососать рыбий хвостик!
– Не останавливайтесь! – шепотом бросил Муан. – Это Илл, здешний попрошайка. Сам он не опасен, только потеряем время. И не вздумайте доставать деньги. Сверкнете монетой – и не успеете дойти до поворота, как вам раздробят палицей затылок.
Герти совершенно точно не собирался останавливаться. Даже прибавил шагу. Однако нищий, вероятно соскучившийся по общению на своем углу, решил не упускать собеседников.
– Господа! Добрые господа!
Груда тряпья, которая была его телом, принялась ворочаться. Когда он отделился от стены и выкатился на улицу, раздался тревожный металлический скрип, а вместе с ним еще множество звуков, природа которых была неясна. Нищий катился на тележке, крутя скрюченными коричневыми пальцами ее скрипящие колеса. Нижнюю часть его тела, необычно раздувшуюся, укутывали клочья, когда-то бывшие, по всей вероятности, пуховыми одеялами, старыми куртками и обыкновенным тряпьем. Из-за этого он казался пауком с разбухшим брюшком, скользящим по дороге.
– Пенни за историю, добрые господа! Старый Илл сегодня дешево продает свои истории! Не угодно ли услышать мою лучшую? Она всем нравится, джентльмены, со всего Нового Бангора приходят люди, чтоб ее послушать. Я ведь был одним из тех, кто подавлял бунт на плантации «Уайтбэй». Да, джентльмены, это было десять лет назад!.. Проклятые полли, черны, как черти…
Герти оставалось лишь поблагодарить царившую в Скрэпси темноту, благодаря которой нищий не разглядел как следует Муана. Но вот на глухоту самого Муана уповать не следовало. Знакомый с царящими здесь нравами, Герти не без оснований опасался, что Муан, сохранявший обычно истинное хладнокровие, вытащит из кармана уродливый зазубренный кинжал и попросту перережет старику горло.
– Веселые были деньки, знаете ли… Чернокожие взбунтовались, подожгли хозяйское бунгало и склады кокосовой копры. Надсмотрщики удрали на лодке, вовремя сообразили, куда дует ветер, но вот пара сотен фунтов стерлингов улетучились вместе с дымом от складов. Обиделись на кормежку, чертовы обезьяны. Ух и большие у них животы… Жрать любят, а работать не желают. Ну мы им и всыпали! Нет, старый Илл «бобби» не был, никогда не любил таскать бляху да ремень. Да и кто бы потащил полицию на плантацию? Собственность, известно, частная, там хозяин распоряжается. Наняли нас, две дюжины парней со всего Клифа. Мы тогда крепки были, как килевые доски, да и страха за нами не водилось. Собрали нас в отряд, значит, каждому обещали по кроне до и кроне после, да еще по кварте рома в промежутке. Мы – это, значит, я, Рэндон Фолкс с «Южной каракатицы», Тив Мак-Рейди, Саак по кличке Бычий Слепень, одноглазый Айк и прочие… А главным между нас хозяин плантации поставил Атрика Бенча. Ох и здоровый же был подлец… Одним ударом меньше четырех зубов не вышибал, такой уж был человек. Короче говоря, нам океан был по колено, ну а после того, как раздали ром…
Как ни пытался Герти увеличить шаг, старик катился за ними на дребезжащей, укрытой дерюгой тележке и не закрывал своего покрытого язвами рта. Он так торопился выложить свою историю случайным прохожим, точно что-то жгло его изнутри, выпихивая наружу слова.