Но читать их было, к сожалению, недосуг. Коротка дневная жизнь в Кенигсберге. Только соберешься заняться философией, тебя уже зовут друзья (дружба — превыше всего!) к столам банкетным и карточным, словом, начинается жизнь ночная… В карты играл много и с переменным успехом, вино лилось рекой, и если вся компания вдруг снималась с места в поисках прекрасного пола, то не портил компанию. Жена, семья, любовь, Анастасия — все это лежало в одном отделении души, как бы в тайном хранилище, а в другом месте души, открытом всем ветрам, обитали реалии сегодняшнего дня.
А реалии были таковы, что и победители, и побежденные словно забыли в какой-то момент, что война на дворе, и бросились в омут самых беспечных удовольствий. Что ни вторник, то танцы общественные, что ни четверг, то маскарад, по субботам давали балы поочередно прусское, городское и наше военное начальство. А в воскресенье свадьбы в семьях самых порядочных, и каждая семья за честь почтет, если в снимаемом ей трактире или танцевальной зале будет как можно больше господ офицеров.
Были приятные знакомства. Считать женщин, и прехорошеньких, пальцев на руках не хватит, но и среди сильного пола были достойные люди: господин Бамберг, как уже было говорено, приобщал его к философии и ссужал деньгами под очень малые проценты, барон Вейль оказался незаменимым партнером за зеленым сукном, с загадочным маркизом Джильди, кажется неаполитанцем, он ходил на скрипичные концерты. Потом выяснилось, что господин Джильди любит не только высокую музыку, истинной его страстью были танцы.
В музыке, как церковной, так и прочей, немцам нет равных, оркестры всегда были преотличные. Вечер начинался менуэтом, Джильди давал советы и сам не пропускал ни одного танца. Вначале пойдем во-он с той черненькой… а на контрданс — будет эта, с розочками в волосах, а польский танец будем отплясывать с пухленькой хозяйской дочкой. А не потерял ли ты голову, Белов? Отнюдь… просто мне Россия, матушка-постная — малость поднадоела! И ее проблемы тоже! И ее великодержавная спесь! Шире шаг, моя красавица. О-ля-ля!
Как-то поутру, не после бала, а после хорошей игры, Белов возвращался пешком к себе на квартиру. После жарко натопленной, душной, провонявшей табаком залы в трактире свежий утренний воздух был особенно приятен. Из-за угла вынырнули открытые сани. Кучер погонял лошаденку, одинокий седок в треуголке с серебряным позументом и лисьей дохе дремал. Сани поравнялись с Беловым, потом стали его обгонять. Седок открыл глаза, поправил воротник, натягивая его на уши. Потом встретился с Беловым глазами. Это был Корсак. Тихая улочка Кенигсберга огласилась мощным криком:
— Откуда ты взялся?
— На войне как на войне? Из Мемеля мы… — дурашливо крикнул Корсак.
— Командировался, сэр?
— Вроде того, сэр.
— Надолго? — не унимался Александр.
— Что, сэр, ты орешь? Садись рядом!
— Поехали ко мне!
Каждую встречу русские сдабривают едой, и чтоб дрова трещали, и чтоб бокалы не пустели.
— Я бы тебя все равно нашел, — сказал Алексей, — не в Кенигсберге, так где-нибудь рядом.
— Никита пишет?
— Пишет. Он теперь одержим одной идеей — скульптурно-живописной. Академию художеств создает. Зачем нам эта академия, если все академики выписаны из Европы, а русские в ней только Оленев Никита и Шувалов Иван?..
— Ну, брат, раз не у кого учиться, не грех и немцев призвать. Хоть и небольшое государство, но толковое. — Александр улыбнулся своим прежним мыслям.
Поговорили… не совсем так, как представлял Александр, но раскатали тему. Потом, как часто бывает, вдруг изменили направление разговора.
— Ты помнишь такую фамилию — Сакромозо? — спросил Корсак.
— А как же? Я уверен, что этот мальтийский рыцарь — прусский шпион. Когда-то я обещал ему уши обрезать! Ты о нем что-нибудь знаешь?
— Только то, что он болтается в Кенигсберге. А может быть, болтался. А может быть, бывает наездами.
— Говори толком, — Белов стал серьезным.
— Это, знаешь ли, трудно. На моем корабле приплыл наш тайный агент. В Мемеле я невольно стал его помощником. Агент этот не болтлив. Фамилия его Почкин. Где он сейчас — не знаю. Да и не в нем дело
Александр поморщился.
— Я больше не играю в шпионские игры. Наш канцлер навсегда отбил у меня охоту служить ему.
— Говорят, что дела у Бестужева плохи. Он в немилости. И уж если эти сплетни до Мемеля дошли, значит…
— Туда ему и дорога, — перебил Александр друга. — Пальцем не пошевельну, чтобы сделать для него что-либо.
— Ладно, не шевели пальцем, шевели мозгами. И запомни адресок. Университетский проезд. Торговый дом Альберта Малина. В этом доме бывает Сакромозо. На его имя приходят шифровки. Это я потом из Почкина вытряс. Есть подозрение, что Сакромозо обретается здесь под чужой фамилией… Но все это не точно, зыбко…
— А под какой фамилией-то?
— Кабы знать… Развлекись на досуге, а?
— Увижу — придушу, — коротко сказал Александр, — но не плохо бы знать этого рыцаря в лицо.
— Я, наверное, еще не раз сюда приеду. Пока на море лед, я не капитан, я чиновник, купец, выжига. Деньги надо достать, паруса купить и снасти починить.
— Домой хочу, — сказал вдруг Александр. — Осточертела заграница.
Торговый дом Альберта Малина
После отъезда Корсака Белов начал с того, что поменялся с однополчанином квартирами. Новое жилье было меньше, дороже, хозяйка в два раза старше, и никаких бабочек в спальне, только лютеранские молитвенники на высоких, украшенных вышитыми салфетками подставках, но дом, в котором находилась квартира, стоял в Университетском проезде в двухстах метрах от Торгового дома Альберта Малина, и этим объяснялось все. Только совершив этот обмен, Александр понял, как надоела ему беззаботная карточно-бально-маскарадная хмельная жизнь.
Торговый дом, серая четырехэтажная громадина с примыкавшими к нему складскими помещениями, выходил торцовой стороной на Кнейпгофскую — самую богатую и красивую улицу в Кенигсберге, главный же вход его украшал собой узкий и скромный Университетский проезд. Два этажа были сложены из крупного дикого камня, а последние этажи вкупе с островерхой крышей были выполнены в виде многоцветного фахверка. Торцовую стену со стороны Кнейпгофской улицы (наши солдаты сразу прозвали ее Миллионной) здание обвивал вечнозеленый плющ, второй и третий этажи были украшены ящиками для цветов, окна на четвертом этаже были фасонно украшены, вид у Торгового дома был чрезвычайно мирный и не деловой. Александр ожидал, что около него будут сновать люди, только вглядывайся и анализируй. Но за час откровенного наблюдения из главного подъезда вышли: роскошная дама со слугой и пятнистым догом в попонке, немолодой моряк, по виду лоцман, и двое мальчишек-канцеляристов. Мало того, что стоять столбом глупо и неприлично — никакой конспирации, так Александр еще замерз, как цуцик. Главное, он сам не знал, чего ждет, пялясь на двери Торгового дома. Наверное, какой-нибудь зацепки, знака. Белов совсем было собрался уходить, как к дому подошел знакомый переводчик, господин Цейхель, работающий в русской канцелярии в Замке. Он отменно говорил по-немецки, неважно по-русски, но нельзя было с определенностью сказать, откуда его взяли на службу, может, он из аборигенов, а может, с собой из России привезли. С Беловым они были знакомы не близко, пару раз сыграли на бильярде, столько же в шахматы, то есть ровно столько, чтобы при встрече вежливо раскланяться, и только. Но почему-то обоим показалось, что обычного кивка на этот раз маловато.
— Гуляете? — спросил Цейхель.
Саша кивнул и спросил с тем же отвлеченным видом:
— У вас дела в доме Малина?
— Только по службе, — улыбнулся немец, — а на этом никак не разбогатеешь.
Александр вежливо рассмеялся, словно Цейхель удачно сострил. На этом они расстались. Цейхель вошел в здание, а Александр направился в казармы. Не надо слишком заметно мозолить глаза людям из Торгового дома. Если они увидят его в третий и четвертый раз, то могут запомнить, а если запомнят, он станет им подозрителен.
Вечером он опять прошелся по Университетскому проезду, задержался под деревом, глядя на незанавешенные окна. Два первых этажа были темны, на третьем за чистыми стеклами шла обычная жизнь. Помещение было жилым, там горели свечи, мелькнул профиль какой-то молоденькой, хорошенькой женщины. Где там Альберт Малина, где Сакромозо? Очевидно, Белов стал произносить это вслух. Какой-то настырный молодой человек замер подле, с интересом глядя ему в рот.
— Что? — спросил Александр громко и нарочито удивленно…
Незнакомец хмыкнул и бодро зашагал прочь.
Когда Александр подходил к своему дому, ему показалось, что за кустами тиса кто-то прячется. Тис — это была уже его территория, и он никому не позволит… Он выхватил шпагу из ножен:
— Кто здесь? — не долго думая Александр проткнул ею один куст, второй, потом обежал третий и нос к носу столкнулся… с господином Цейхелем, собственной персоной. Он неторопливо шествовал по мостовой, в руках у него была трость. Он, казалось, не заметил, что Белов при обнаженной шпаге.
— Гуляете? — невозмутимо произнес Цейхель. На этот раз вопрос был задан по-немецки.
— Именно, — с ненавистью ответил Белов.
«Многовато на один день… Как сказал бы Никита — закон парности… Какого черта! Может, он за мной подсматривает? Может, он и есть Сакромозо? — так размышлял он, поднимаясь к себе на третий этаж по узкой и холодной лестнице, темнота была — глаз выколи. — Надо завести собаку… тогда частые прогулки ни у кого не вызовут подозрения… Дога… А можно шпица — белого. Назову его из свободомыслия Иваном Ивановичем и буду с ним прогуливаться… — Связанные с Никитой воспоминания так размягчили душу, что на повороте Александр потерял бдительность, и, если бы не подвесной канат, выполнявший роль поручней у лестницы, он непременно свалился бы вниз. — Фонарь нужен! Черт подери…» С этими мыслями он ввалился в свои апартаменты.
Новая квартира состояла из двух комнат плюс кладовка: узкая и холодная, в одно окно, выполняла роль спальни, узкая и теплая, тоже в одно окно, считалась гостиной, в узкой кладовке без окон спал денщик Тарас Федорович (так прозвали его в полку за степенный характер). Жить во всех трех комнатах было неудобно, некомфортабельно, как-то не с руки, зато чрезвычайно удобно бегать из угла в угол для успокоения нервов, если, конечно, Господь наградил вас такой привычкой. И вот незадача, вожделенный парадный подъезд дома Малина можно было увидеть из спальни только высунувшись из окна по пояс, мешал уступ карниза. Наверняка из соседней комнаты, которую занимала хозяйка, обзор был таким, какой требовался. Оставалось уговорить хозяйку поменяться комнатами, но это была задача для титана.