Потом начались нагромождения глупостей, череда неприятностей и неловких ситуаций.
Таких, например, как потеря месячного проездного билета. Не знаю, каким образом выскользнул он из моих рук. Разве бегущая к автобусной остановке женщина того самого (смотри выше) возраста, да еще после бесконечного трудового дня, в предвкушении долгожданной свободы…
Начнем строго по порядку. Тот факт, что не встретиться, не пересечься мы никак не могли, не подлежит сомнению. Каким образом могла я обойти стороной перевязанного кокетливой косыночкой-банданой, плотно сбитого мужчину с шальным взглядом голубых глаз?
Хорошо, предположим, я сделала вид, что не заметила, совершенно не заметила его заинтересованного, мягко говоря, взгляда и решительно двинулась в сторону пекарни Ицика на углу. В пекарне я некоторое время металась между усыпанными пудрой и облитыми глазурью марципанами и солеными слоеными пирожками. Я обожаю выпечку. Запах свежеиспеченного хлеба способен вдохнуть в меня жизнь.
Конечно же – каждым позвонком, хребтом ощущала я его присутствие, – конечно же, таинственный незнакомец последовал за мной.
Через какие-то четверть часа, сверкая глазами из-под сбившейся повязки, он поведал мне страшную тайну. И спросил, желаю ли я сопровождать его во время секретной поездки к резиденции Арафата?
То, что за всей этой удивительной историей тянется след ФСБ, не вызвало у меня никаких сомнений. Уже в однокомнатной подвальной квартирке с единственным крохотным окошком незнакомец решительно стащил со шкафа некий цилиндрический предмет.
– Это подзорная труба, – строго ответил он на мой немой вопрос и четкими, невыразимо прекрасными движениями развернул желтоватую тряпицу.
Упоминала ли я о том, что с детских лет питаю слабость к огнестрельному оружию? Все эти гладкие поверхности, изгибы, отверстия…
– Иди сюда, быстрее, – прошептал он и сдавил мое горло довольно крепкими пальцами.
Пошатываясь, я вышла из подъезда. Должна заметить, не в первый и не в последний раз убедилась я в удивительном свойстве моей психики.
Лабильность – кажется, именно так это называется.
Меня изнасиловали, тупо констатировала я, вдыхая вечернюю духоту полной грудью.
Дело в том, что акт изнасилования случался в моей жизни не раз и не два, и я, обладая той самой пресловутой лабильностью, прослеживаю определенные закономерности.
По улицам ходит немало красивых, молодых, сексапильных и просто хорошеньких женщин. Что же такого находят во мне эти разного возраста, вероисповедания и социального статуса мужчины?
Да, уши. У меня прекрасные уши, маленькие, изящные, как у породистого арабского скакуна. Уши эти расположены по обеим сторонам довольно милой головки, украшенной также замечательным ртом и задумчивыми глазами.
Уши мои чутки к малейшим, тончайшим нюансам и колебаниям, частотам и резонансам. Нежные, с бархатистой мочкой, они доверчиво тянутся в сторону всякого, кто произносит мое имя…
Кроме ушей, я обладаю зыбкой, неуравновешенной, плавающей походкой, выявляющей во мне человека сомневающегося, внушаемого, неуверенного в себе.
А насильники кто? Глупости, вовсе не брутальные мачо, альфа-самцы, – напротив, это люди с травмированной психикой, зачастую весьма болезненной.
При виде моих прижатых к голове ушей и зыбкой походки они, эти несчастные, видят якорь, мачту, в некотором роде спасение и утешение и несутся за мной, точно гончие по следу.
Где-то я упоминала уже о своей неистребимой внушаемости и – да – ужасном, гипертрофированном любопытстве!
Я всегда хочу знать, чем закончится история. Любая, самая невзрачная, самая плохонькая…
Один раз, ведомая собственным неуемным любопытством, я без малейшего сопротивления последовала за молодым человеком, который честно сознался, что совершил побег из тюрьмы и давно не слышал запаха женщины. А я как раз примерно в то же самое время находилась под неизгладимым впечатлением от игры Аль Пачино в фильме «Запах женщины» – помните? Конечно, мой новый знакомый несколько не дотягивал до харизматичного итальянца…
Меня изнасиловали – шаря по дну сумки в поисках проездного билета, я убедилась, что расплата не замедлила явиться в такой банальной форме. Пострадавший отделался легким испугом, заключила я, потирая шею, – но, кажется, в начале нашего повествования мы говорили о глупости?
Что-то непостижимо притягательное было в медвежьей сноровке и в этой не вызывающей сомнения властности, с которой он, слегка, совсем легонько подтолкнув меня в грудь, рявкнул: сидеть!
Он сбросил короткую куртку из пятнистой маскировочной ткани, и оказалось, что плечи у него пухлые, как у купчихи, а грудь обтянута видавшей виды полосатой майкой-тельняшкой в подозрительных разводах цвета засохшего кетчупа.
Голубоглазый назвался снайпером и с удовольствием поделился воспоминаниями о том, как вот этими вот руками – тут он выразительно развернул ладные мужские ладони, – вот этими вот руками стрелял и душил, стрелял и душил.
– Чечня, сама понимаешь, плановые зачистки.
Я втянула голову в плечи.
– Ребят наших жалко, – скрипнул зубами он и жадно затянулся.
Комнату заволокло сизым дымом, словно после взрыва.
– Я человек подневольный: куда пошлют, там и работаю. Сегодня – здесь, завтра – где угодно. Хоть в ЮАР, хоть в Танзании. Поедешь со мной?
Ослабив тиски, снайпер свернулся уютным калачиком и мирно засопел.
– Пожрать бы, – мечтательно зевнул он – так мог бы зевнуть изголодавшийся хищник – и, доверительно приобняв мои плечи, поведал грустную, трагическую даже историю необыкновенной любви к третьей жене, которую случайно обварил кипятком и которая буквально через пару недель после досадного происшествия разбилась на комфортабельном лайнере Сочи – Гудермес.
– Представляешь, я мыл ей голову, а голова у нее была крохотная, облепленная мокрыми волосами, почти младенческая, – мне так и хотелось сдавить ее и услышать хруст, я едва удержал себя, но вот не знаю, что на меня нашло – почему я забыл разбавить кипяток в чайнике…
Голубоглазый обхватил щеки руками и с силой потянул их вниз – будто бы вознамерившись оторвать совсем. Но щеки были довольно упитанные, переходящие в бычью шею, поросшую пегой щетиной.
Я чувствовала себя зрителем, в результате счастливой случайности попавшим на сцену в качестве главного героя, да что там – героини! Мне надлежало сыграть свою роль по всем законам жанра. В конце концов, Его Величество Случай избрал меня, именно меня для исполнения важной, по всей видимости, миссии.
И я осталась сидеть, осталась – повинуясь непреложному закону – увидеть, чем закончится история с русским шпионом, вербующим попутчиц в резиденцию Арафата.
– Гилель любил повторять: мое унижение – мое возвышение, – начал Иешуа очередную шабатную речь.
В углу комнаты мерцали свечи, стол был накрыт праздничной скатертью.
– Ибо и плохое – тоже хорошее. Всякому созиданию следует разрушение, – произнес он, не глядя в мою сторону. – В серебряных покровах, говорит рабейну Бахья, есть маленькие отверстия, и сквозь них мы видим золотые плоды.
Иешуа преломил лежащую на столе халу и посмотрел на сидящую рядом жену; напротив изгибались точеные фигурки, вырезанные из черного дерева: одна мужская и одна женская.
Шабатная звезда взошла над спящим городком, над домами, маколетами, детскими площадками.
Некто, чье имя не принято упоминать всуе, свесив ноги с пухлого облака, вырезал в серебряной фольге крошечные отверстия-глазки. Он ловко орудовал миниатюрными ножницами, воспользовавшись, по всей видимости, моим маникюрным набором.
– Что ты творишь, Отче! – вскричала я.
Но Отче подмигнул мне, совсем как Ицик из пекарни на углу, и тогда, приложив фольгу к левому глазу, я увидела автобусную остановку и семилетнюю девочку, улыбающуюся золотозубым ртом. На голове девочки блистала корона, а в руках она держала скрипку, похожую на покрытую черным лаком китайскую шкатулку. Вокруг девочки плясали и прихлопывали в ладоши плешивый царь Ахашверош, Аман и переодетая царица Вашти.
– Видишь? – обернулся Отче, и я отшатнулась, потому что лицо у него было покрыто кирпичным загаром, а на ногах красовались пыльные сандалии из кожи.
– Ты – Иешуа? – обрадовалась я, но Отче нахмурил перевязанный пестрой банданой лоб, и глаза его стали нестерпимо-голубыми.
Он рванул на груди полосатую майку и, скрипнув зубами, выдохнул в ставшее красным небо:
– Аллаху акбар!
Тропа любви
Я не люблю людей. Я поняла это как-то вдруг, подпрыгивая на заднем сиденье нарядного синего автобуса, принадлежащего компании «Дан».
Рядовая, ничем не примечательная поездка. Все как обычно. Проплывающие за окнами пальмы, утренняя сонливость и даже дурнота – явный предвестник надвигающейся жары.
Пассажиры – тоже часть пейзажа, впрочем, наверное, как и я сама.
Помятая блондинка в коротко обрезанных шортах, – всем блондинкам блондинка, – взбивая травленые перекисью водорода кудряшки, льнет к знойному малому за пятьдесят. Славный малый, оказывая даме знаки внимания, горделиво вертит ладно посаженной гладкой головой. Голова по форме напоминает репу, на вершине которой ерзает крохотная вязаная кипа.
Чем наши женщины не обделены на новой родине, так это вниманием. Оно (внимание) вездесуще и несколько чрезмерно. Объятая этим самым вниманием жертва – вечный источник сладострастия – гипотетического и реального. Сладострастием объята вся страна. Девяностолетние старцы ничуть не уступают юным отрокам. Сад наслаждений сулят все, от мала до велика.
Блондинка хохочет, извивается, изнемогает. Она почти задыхается, придерживаемая надежной рукой.
Я помню ее же, идущую из маколета вместе с дочерью, перекормленной девочкой лет девяти, наделенной ранними признаками женственности – мягким жемчужным жирком бедер и груди, полураскрытыми пухлыми губами, безгрешно обхватывающими фруктовое мороженное «Артик» ядовито-зеленого синтетического цвета и, по всей вероятности, вкуса.