— Здесь нельзя, — сказал Вадим. — Хочешь, чтоб милиция?.. И так уж по городу ищут.
«Неужели ищут? — подумала я. — Ходят по улицам, заглядывают во дворы, на лестницы, да? И ещё везде ездят на синей машине с красной полоской… А вдруг сюда приедут?»
Мне на минуту захотелось: пусть приедут. Я даже глаза закрыла, чтобы открыть и увидеть две фары, а за ними синий кузов и красную полоску…
Но когда открыла, вокруг было темно, как у нас в парадном, если ребята лампочку выкрутят.
— Я уже спал и проснулся, — сказал в темноте Ахмат.
— Правда, давайте ложиться, — сказал Вадим.
— Даже укрываться нечем, — сказала я.
— Ложись в середину, — сказал Вадим и лёг лицом к стенке.
Он не хотел брать свою куртку, но я отдала, легла на спину и сунула руки в рукава. Слева от меня устроился Ахмат.
Мы молчали. Я смотрела вверх и думала: как плохо, что звёзды не греют… Чуть было я не стала расплетать косы, но вспомнила, что ни к чему.
Было тихо. А потом я услышала, что вовсе не тихо, потому что лес шумел и шумел — как будто мимо нас всё время шёл поезд.
— Потуши свет, — сказал Вадим.
Я так и не знала, смеётся он или во сне.
…Я проснулась. Сначала не могла понять отчего, а потом поняла — от холода. Было темно.
— Вы спите? — сказала я.
— Нет, — ответил Ахмат.
— Холодно?
— Да. А Вадька спит.
— Не сплю, — сказал Вадим.
— Давайте костёр зажигать, — сказал Ахмат.
— Давайте, — сказала я.
Вадим молчал.
— Простынем, тогда ни в какой колхоз не дойдём, — сказал Ахмат.
— Конечно, — сказала я.
Вадим молчал.
— А где топливо? — потом сказал он.
— Найдём! — Ахмат вскочил и стал махать руками и приплясывать. — Сей-час най-дём, сейчас най-дём!
— Ты сиди, — сказал мне Вадим. — Мы сами… На́!
Он кинул мне куртку, и они с Ахматом вылезли из нашего дома.
Я слышала, как они ходят вокруг, спорят, спотыкаются…
Меня разбудил шум. Я испугалась и закричала.
— Чего ты, Светка? Это мы, — сказал Вадим.
Было всё так же темно, и в этой темноте трещали сучья, чиркали спички.
Потом огонёк полез, как настоящий червяк: откуда-то снизу… выше, выше… В костре что-то обрушилось, и вот он запылал вовсю. Хорошо!
— Давно бы, — сказал Ахмат.
Он сел, поджав ноги, как турецкий хан на картинках, и так уснул.
Вадим подтащил нашу постель поближе к огню и лёг. Я стала подкидывать хворост: боялась — погаснет…
— Вы что, беспризорники? — крикнул вдруг Вадим. — Что делаете? Откуда?
Он толкнул меня в плечо, и я открыла глаза. Это не Вадим!.. Над нами стояли два человека.
Костёр ещё горел, он освещал их снизу, и тени от них по стене уходили прямо в небо.
— Что тут делаете? — снова спросил один из них.
Он разворошил ногой костёр, стало светлее.
— Я-то смотрю, — сказал второй (он был в телогрейке), — пожар не пожар. Может, нехорошие люди какие, думаю… Тут всё-таки машины у нас. Механизмы.
— Глаза протёрли? — спросил первый. — Чего молчите?
— А что, нельзя костёр зажигать? — сказал Вадим. — Здесь камень, не загорится.
— Откуда сами-то? — спросил тот, что в телогрейке.
— Из Нальчика, — сказал Ахмат.
— Дурак. Из Ростова мы, — сказал Вадим.
— А здесь что делаете? — Это первый спросил.
— Экскурсия, — сказал Вадим.
— Где же ваша учительница или кто?
— Она… это… заболела, — сказал Ахмат. — Грипп.
— Не заболела, а нас послала с заданием… — сказал Вадим.
— Ага, — сказала я.
— Чудная какая. Таких малых-то? — сказал дяденька в телогрейке.
— Чего ты их слушаешь? — сказал первый. — Врут они всё. И девчонка тоже. Это дело надо проверить. Наверно, их ищут давно.
— Никто не ищет, — сказал Вадим. — Нам разрешили.
— Кто разрешил?
— Директор, — сказала я.
Интересно как получается: пока не пришли эти люди, мне ужасно хотелось домой, даже во сне. А теперь я жалела, что ничего не получилось, не будем мы жить в колхозе, ходить за телятами, таскать воду из колодца…
Я знала, что ври не ври, наш побег закончился: дяденьки ни за что не отвяжутся, особенно первый.
— Вставайте, пойдём с нами, — сказал он. — До рассвета недолго. Посидите в конторе. А мы пока позвоним куда надо.
— Куда? — спросил Ахмат.
— Никуда я не пойду, — сказал Вадим.
— Ну-ну, как не пойдёшь? Тогда часового прямо здесь поставим…
— С винтовкой? — спросил Ахмат.
— С пулемётом, — сказал мужчина, — Из-за вас не спи полночи… Так что, сами пойдёте или…
— Идём, Вадим. Всё равно… — сказал Ахмат.
Мне показалось, что голос у него какой-то радостный. А мне было обидно. Честное слово. Так бы здорово пожили… Ещё на птицеферме тоже интересно. Цыплята маленькие, пушистые. И куры — целое белое море. И я в белом халате…
Мы шли уже в сторону вышки.
— Ничего, — тихо сказала я Вадиму. — Можно ещё раз убежать. В Ростовскую область или лучше сразу в Сибирь.
— Отстань ты, — сказал он. — Тебе-то ничего. Тебя отец по головке погладит…
Как это ничего? Я даже обиделась — ведь, кажется, хорошего ему хотела!
Мы подошли к конторе. Мужчина, которого из-за нас разбудили, отпер дверь своим ключом и сказал:
— Садитесь. Будьте как дома.
Мы сели, и мне сразу захотелось спать.
— Орлы! — крикнул вдруг мужчина, которого разбудили. — Вы не удерёте, пока я звонить пойду? Не обманете дедушку?
Это он про того, который в телогрейке, — я теперь разглядела.
— Не обманем, — сказал Ахмат.
Но мужчина ему не поверил.
— Не подпускай их к окну, — сказал он дедушке, — а дверь я запру снаружи. Уж извините.
И он ушёл. Мне было не до разговоров, потому что я обиделась на Вадима и спать очень хотелось.
Ахмат тоже, наверно, заснул, только перед этим сказал мне:
— Помнишь, в лесу как затрещит, ты ещё испугалась? Это кабан был. Точно. Я видел.
— Врёшь ты, — сказал Вадим.
— Ну и не верь.
Сколько раз я за эту ночь засыпала и просыпалась — не сосчитать. Но когда проснулась последний раз, было почти светло и в комнате стояли два милиционера.
— Наделали вы дел, — говорил один из них. — Мамки плачут-убиваются, и нам покоя не было. Весь город на ноги подняли.
— Весь? — спросил Ахмат.
— А что, думаешь, половину? Вставайте, поехали. Нагулялись.
У конторы стояла милицейская машина, синяя с красной полоской…
Ещё я помню, как мама меня всё время спрашивала:
— Ты с ума сошла? Нет, скажи, ты с ума сошла?
Я объясняла им, что у Вадима дома очень плохо, и в школе придираются, и что я хотела помочь ему. И Ахмат тоже. Мы бы написали письмо из колхоза, ну что такого? Ломоносов тоже ушёл из дому, когда маленький был…
— То Ломоносов, а ты глупая, — сказала мама.
А папа сначала всё молчал, а потом вдруг улыбнулся и погрозил мне кулаком.
В школе мы в этот день тоже не были, потому что всё равно опоздали — пока милиция, пока за нами пришли. У Ахмата отца нет, а за Вадимом отец и мать приходили. Отец сразу как размахнётся…
— Не смей! — крикнула мать Вадима и заплакала. На всю комнату, как девчонка.
А вечером было классное собрание. В зале на третьем этаже. Родителей позвали, и Василий Степанович пришёл, наш директор.
Он сразу сказал, что мы поступили глупо и жестоко. Потому что не принесли пользы ни себе, ни другим, а зато много волнений доставили.
Дружба — лучшее, что может быть на свете, и за дружбу надо стоять, а не бегать от неё… И надо всем вместе… Думаете, учителя никогда не ошибаются? Ничего подобного. Они тоже люди, и с ними всякое может быть. Но главное — доверять друг другу. И помогать. Побегами тут не пособишь…
Это всё Василий Степанович говорил.
Потом, когда все шли по коридору, я спросила Райку:
— Скажи по правде, ты пожалела о нас?
— Пожалела.
Но это ответила Лида.
Мой марафон
Вас бил когда-нибудь папа?.. А меня бил… Целых три раза. Первый раз, когда я чуть под машину не попал. Мы переходили тогда улицу около ипподрома. У меня в одной руке лыжи, за другую папа держит. Я ещё маленький был — лет пяти. Вдруг я как вырвусь — и побежал на другую сторону. Сам не знаю зачем. А тут машина — старый «Москвич». Он затормозил, а было очень скользко — машина даже на месте полтора раза перевернулась и задела грузовую. Грузовой-то ничего, а «Москвич» правое крыло помял и фару выбил… Что тут было!
Шофёр выскочил, весь бледный, губы дрожат.
— Я бы таких отцов давил! — кричит.
И люди начали собираться. Одни за шофёра заступаются и папу ругают, а другие говорят, что у таких надо права отнимать, чтоб никогда за рулём не сидели.
Потом милиционер подошёл, стал у шофёра документы смотреть. А папа — у него губы тоже дрожали — говорит:
— Я готов заплатить за повреждения…
— Не надо мне вашей платы. Мне мои нервы дороже. Кто за них заплатит?
— На нервы пока расценок нет, — ответил милиционер и отдал шофёру документы. — А вы, гражданин… — Это он папе сказал.
— Знаю, — сказал папа и посмотрел на меня так, как будто первый раз увидел.
И вот тут он сунул руку мне под ушанку и больно дёрнул за ухо. Я заплакал.
Не знаю, может, раньше меня тоже драли за уши, но я хорошо запомнил только этот раз.
Папа не хотел, чтобы мама знала, что случилось, но я сам ей рассказал. И тогда папа стал так часто всем рассказывать — и соседке и дяде Володе, — что я выучил наизусть и до сих пор помню.
А второй раз совсем из-за чепухи. Мама сказала, чтобы я убрал со стола картонки, которые нарезал, а мне не хотелось. Мама ещё раз сказала и ещё. А я говорю: не хочу. Ну что тут такого? Разве я не могу не хотеть? Но мама почему-то очень разозлилась и пожаловалась папе. А папа с ней согласился, что это дурацкое упрямство и его надо выбивать, пока не поздно.
— Выбивать, — сказал я. — Как ковёр, да?
И тут папа схватил меня и несколько раз стукнул. Прямо по штанам. Я, помню, очень обиделся и стал надевать пальто.