Угроза убить выдающегося писателя Салмана Рушди — это лишь последний в длинном ряду печальных примеров. В тот самый день, когда я писал эти строки, японский переводчик «Сатанинских стихов» был найден мертвым — через неделю после нападения на итальянского переводчика той же книги, чудом избежавшего гибели. Кстати, казалось бы, противоположный симптом «сочувствия» этой «обиде» мусульман, выраженного архиепископом Кентерберийским и другими христианскими лидерами (реакция которых, в случае Ватикана, была на грани пособничества преступлению), это, разумеется, проявление симптома, диагностированного нами ранее: бредового убеждения в том, что вера, какими бы отвратительными ни были ее последствия, заслуживает уважения просто потому, что это вера.
Убийство — это, конечно, крайний случай. Но есть и симптом, демонстрирующий еще большую крайность: это самоубийство бойца за веру. Как муравей-солдат, запрограммированный жертвовать собой ради копий генов своей зародышевой линии, которые и осуществляют это программирование, молодой араб может быть обучен тому, что гибель в священной войне — кратчайший путь в рай. Верят в это или нет сами религиозные лидеры, которые его эксплуатируют, нисколько не умаляет той жестокой власти, которой этот «вирус верной смерти» пользуется от лица веры. Разумеется, самоубийство, как и убийство, это палка о двух концах: у потенциальных новообращенных может вызвать отвращение или презрение вера, которая настолько непрочна, что нуждается в подобной тактике.
Еще очевиднее, что если слишком много людей пожертвуют собой, то запас верующих может истощиться. Так и случилось в одном печально известном примере самоубийства ради веры, хотя в том случае это была не смерть камикадзе на поле боя. Секта «Храм народов» прекратила свое существование, когда ее лидер, преподобный Джим Джонс, увел основную массу своих последователей в обетованную землю «Джонстаун» в гайанских джунглях, где убедил более девятисот из них, детей в первую очередь, принять цианид. Эту жуткую историю во всех подробностях расследовала группа журналистов из газеты «Сан-Франциско кроникл».
Джонс («Отец») созвал свою паству и сказал, что настало время отправиться на небеса.
— Мы встретимся, — обещал он, — в другом месте.
Его слова лились из громкоговорителей лагеря.
— В том, чтобы умереть, есть великая честь. Умереть всем — это великая демонстрация[163].
Кстати, от бдительности профессиональных социобиологов не ускользнуло, что в своей секте Джонс поначалу «провозгласил, что лишь ему дозволено заниматься сексом» (видимо, его партнершам это тоже было дозволено). Устраивала связи Джонса его секретарша. Она звонила кому-нибудь и говорила: «Отец терпеть этого не может, но у него такое мощное влечение, так что не могли бы вы…» Его жертвами были не только женщины. Один семнадцатилетний юноша, входивший в его общину в те времена, когда она еще базировалась в Сан-Франциско, рассказал, что Джонс предавался с ним любовным утехам на выходных в отеле, где со скидкой для священников снимал номер на имя «преподобного Джима Джонса и его сына». Тот же юноша рассказывал:
Я относился к нему с настоящим благоговением. Он был для меня больше чем отец. Ради него я мог бы убить своих родителей.
В истории преподобного Джима Джонса примечательно не только своекорыстное поведение его самого, но и почти сверхчеловеческое легковерие его последователей. Учитывая такую поразительную доверчивость, может ли кто-то сомневаться, что человеческий разум — благодатная почва для злокачественных инфекций?
Джонсу удалось задурить головы всего нескольким тысячам человек. Но его случай — это лишь крайность, надводная часть айсберга. Эта готовность позволить религиозным лидерам морочить нам головы широко распространена. Большинство из нас готовы были бы спорить, что никому не сойдет с рук выступление по телевидению с таким, примерно, набором слов: «Посылайте мне свои деньги, чтобы я мог убеждать на них других таких же дураков посылать мне деньги». Однако сегодня почти в каждой большой городской агломерации Соединенных Штатов можно найти по крайней мере один проповеднический канал, целиком посвященный этому неприкрытому мошенничеству. И это сходит проповедникам с рук и приносит большой барыш. Сталкиваясь с одурачиванием такого фантастического масштаба, сложно не почувствовать невольную симпатию к этим мошенникам в блестящих костюмах, но лишь до тех пор, пока не понимаешь, что не все дураки богаты и что проповедники часто жируют на лепты вдовиц. Я даже слышал, как один из них открыто ссылался на принцип, который я теперь отождествляю с принципом дорогостоящего подтверждения Амоца Захави. Бог по-настоящему ценит пожертвование, сказал он с искренним пылом, лишь когда оно так велико, что его больно делать. После этого перед телезрителями выкатывали престарелых нищих, которые свидетельствовали, насколько счастливее они стали с тех пор, как пожертвовали то немногое, что имели, преподобному такому-то.
5. Пациент может заметить, что те конкретные убеждения, которых он придерживается, не имеют отношения к доказательствам, но кажутся сильно связанными с эпидемиологией. Почему, может он спросить себя, я придерживаюсь этого, а не того набора убеждений? Потому ли, что я изучил все веры мира и выбрал ту из них, положения которой казались самыми убедительными? Почти наверняка нет. Если вы верующий, то статистически ничтожна вероятность того, что ваша вера отличается от веры ваших родителей и дедушек и бабушек. Не приходится сомневаться, что величественные соборы, волнующая музыка, трогательные истории и притчи тоже играют какую-то роль. Но намного более важной переменной, определяющей вашу религию, будет случайный факт вашего рождения. Убеждения, в которые вы так пылко верите, были бы совершенно другими и во многом противоречили бы нынешним, доведись вам родиться где-то в другом месте. Это эпидемиология, а не доказательства.
6. Если пациент составляет одно из редких исключений, следуя иной религии, чем его родители, объяснение может быть тоже эпидемиологическим. Конечно, возможно, что он беспристрастно изучил разные веры мира и выбрал себе наиболее убедительную. Но статистически намного вероятнее, что он подвергся воздействию особенно сильного инфекционного возбудителя, такого как Джон Уэсли[164], Джим Джонс или св. Павел. Мы говорим здесь о горизонтальном переносе, как у кори. В предыдущем случае эпидемиология предполагала вертикальный перенос, как у хореи Хантингтона.
7. Внутренние ощущения пациента могут поразительно напоминать те, что обычно ассоциируются с сексуальностью.
Это слишком мощная сила в человеческом мозгу, и неудивительно, что некоторые вирусы выработали способность ее использовать. Знаменитое оргастическое видение св. Терезы Авильской слишком известно, чтобы его стоило лишний раз пересказывать[165]. В более серьезном ключе, и не на столь грубом чувственном уровне, написано трогательное свидетельство Энтони Кенни о том чистом наслаждении, которое ждет тех, кто сможет поверить в таинство пресуществления. Описав свое посвящение в сан католического священника рукоположением, дающим власть вести мессу, он живо вспоминает
восторженное состояние первых месяцев обладания властью читать мессу. Обычно встававший медленно и лениво, я рано выскакивал из постели вполне пробудившимся и исполненным волнения при мысли о том важном действе, которое я имел теперь право проводить. Я редко читал публичную общую мессу: в большинство дней я вел мессу один в приделе церкви, с одним из младших семинаристов в роли и прислужника, и паствы. Но это не имело значения для торжественности жертвы и для истинности освящения. Особенно покоряло меня прикосновение к телу Христову, близость священника к Иисусу Христу. Я смотрел на гостию после слов освящения нежным взором, как влюбленный смотрит в глаза своей возлюбленной… Та первая пора моего служения остается в моей памяти как время сбывшихся мечтаний и трепетного счастья, как нечто драгоценное, но слишком хрупкое, чтобы быть долговечным, как романтическая любовь, разбитая действительностью несчастливого брака[166].
Мы верим трогательному рассказу Кенни о том, что когда он был молодым священником, он чувствовал себя влюбленным в освященный хлеб причастия. Какой блестящий успех вируса! Кстати, на той же странице Кенни показывает нам, что этот вирус передается инфекционным путем (если не в буквальном, то хотя бы в некотором смысле) от ладони источника инфекции — епископа — через макушку новоиспеченного священника:
Если католическая доктрина верна, то каждый рукоположенный должным образом священник получает свой сан через непрерывный ряд рукоположений, от епископа, который рукополагает его и до одного из двенадцати апостолов… должны существовать многовековые, записанные где-то цепочки рукоположений. Меня удивляет, что священники, кажется, никогда не пытаются проследить свое духовное происхождение таким путем, узнав, кто рукоположил их епископа, и кто рукоположил того, и так далее, до Юлия II, или Целестина V, или Гильдебранда, или, быть может, Григория Великого.
Меня это тоже удивляет.
Нет. Только если не считать все компьютерные программы вирусами. Хорошие, полезные программы распространяются потому, что люди оценивают их, рекомендуют другим и передают дальше. Компьютерные вирусы распространяются исключительно потому, что содержат закодированную инструкцию: «Распространяй меня». Научные идеи, как и все мемы, подвержены своего рода естественному отбору, и на первый взгляд здесь можно усмотреть сходство с вирусами. Но силы отбора, проводящие проверку научных идей, не произвольны и не капризны. Это строгие, хорошо отточенные правила, и они не благоприятствуют бессмысленному своекорыстному поведению. Они благоприятствуют всем добродетелям, изложенным в учеб