инудить его остаться. И, если король Филипп отправится в Англию и поведет с собой графа Роберта, последний приведет с собой столь малый контингент войск, какой сможет, однако таким образом, чтобы избежать совершения преступления за фьеф, который держит от короля Франции[105].
Из этого видно, что вассал, восставший против короля, даже если этот король был таким слабым, как Филипп I, его опасался. Вассала стесняла клятва верности последнему; ибо, нарушая ее, он подавал опасный пример своим собственным вассалам. В самом деле, вся эта политическая система покоилась на вассалитете, и на вассалитете, располагавшем в определенном порядке всех от скромного держателя до крупного феодала, непосредственного вассала короля. Вся система покоилась и на передаче фьефа. Этот фьеф, конечно, королю отобрать было нельзя, ибо король обладал меньшей силой, чем сила вассала, которого он хотел наказать. Но сюзерен мог передать фьеф мятежного вассала другому сеньору, который может быть достаточно сильным, чтобы захватить земли, дарованные сувереном.
Если положение короля перед восставшим вассалом, когда этот вассал могущественнее, чем он, не всегда легкое, то положение восставшего вассала всегда таит некую опасность, которую названный вассал всегда сознает. В сущности, крепко связанные друг с другом юридическими связями оммажа и фьефа, вассал и сюзерен чувствуют, что не могут безнаказанно разрывать эти связи.
Именно это объясняет, как Капетинги сумели, будучи столь слабыми материально, продолжать существовать и теоретически доминировать над своими великими вассалами, намного могущественнее их. Сама их материальная слабость помешала вассалам отдать себе отчет в том, какую опасность представляли для них в будущем эти теоретические права — практика применения которых была лишь случайной, — когда политическая система замыкается на короля. Это также объясняет, как капетингская династия сразу после того, как овладела достаточной территориальной базой, стала наносить вред феодальному миру.
Эта преданность вассалов королю является великим делом, доминирующим на протяжении всей истории капетингской династии, особенно в первые два века. Они не очень хорошо изучены, за исключением того, что стал ясен истинный характер войн, в которых часто сталкиваются — но менее часто, чем думают — Капетинги со своими вассалами.
Каким бы неправдоподобным нам это ни показалось, но нам в самом деле следует допустить, что частные войны, те, что мы называем гражданской войной, как часто подчеркивал г-н Лот[106], рассматривались феодальной знатью как целиком законное средство. Опустошения, грабежи, убийства, пожары, бывшие следствием их, казались современникам Капетингов вполне допустимой процедурой. Вассал, предающийся подобным злоупотреблениям на землях суверена и против его людей, рассматривался, причем вполне чистосердечно, как пользующийся своим бесспорным правом. Сами короли очень долго разделяли подобное мнение. В самом деле, обычаи Франции признавали за осужденным вассалом право покинуть королевский суд и защищать свои права с оружием в руках. Отсюда ведет начало распространение юридического поединка, призыв к Божьему суду.
Эта концепция частных войн помимо того, что объясняет частые перемирия, показывает нам положение Капетингов по отношению к крупной знати или даже к феодалам домена. Ни крупные феодалы, ни мелкие непосредственные вассалы не питают враждебных чувств к королю. Их долго приводят к повиновению, но у них никогда не замечается ненависти или злобы.
Эд II, граф Блуасский по праву считается одним из самых недисциплинированных крупных феодалов в XI в., и история правления Роберта Благочестивого и Генриха I наполнена его мятежами и войнами с капетингскими суверенами. Однако вот как этот великий вассал, даже в момент нахождения в состоянии войны со своим сувереном, писал в 1023 г. Роберту Благочестивому, отказавшись повиноваться королевскому требованию явиться на суд: «Что меня в тебе очень удивляет, так это то, что, не выслушав меня, ты в великой поспешности считаешь меня недостойным твоей милости. Ибо если рассмотреть положение моего рода, то я милостью Божьей способен наследовать графство Мо и Труа. Ежели обратить внимание на статус бенефиция, данного тобой, то он не подвластен твоему фиску, но восходит ко мне по наследственному праву и твоей милостью. С другой стороны, посмотри на мою феодальную службу; тебе известно, сколько (поелику я был у тебя в милости) я служил тебе в твоем дворце, на войне, во время твоих поездок. Но когда «ты отвернул от меня свою милость, когда ты пожелал отобрать у меня данные тобою владения, я, защищая себя и свою честь т. е. фьефы, и совершил по-твоему некоторые неприятные действия, но я их совершил, мучимый оскорблениями и понуждаемый необходимостью. Как в самом деле я мог бы защитить свою честь? И клянусь Богом и своей душой, я предпочел бы умереть, защищая честь, чем жить без нее. Если тебе угодно прекратить меня бесчестить, то нет ничего на свете, чего бы я желал больше, чем снискать и заслужить твое расположение. Ибо для меня очень тягостно быть в ссоре с тобой, и эта ссора уносит у тебя, мой сеньор, основу и плоды твоей службы, я хочу сказать, правосудие и мир. Так что я прошу и умоляю, чтобы со свойственным тебе милосердием, которое может отвернуть единственно злой совет, ты прекратил бы меня преследовать и позволил бы мне помириться с тобой»[107].
Слушая эти слова, становится понятно, как Капетинги, слабые, одинокие в мятежном феодальном окружении, злоба которого исключительно проявлялась между большими и малыми сеньорами, оставляя невредимой особу короля, сумели выжить. Понятно и то, как Капетинг мог казаться, будучи еще очень слабым, единственным лицом, вокруг которого при некоторых обстоятельствах могли концентрироваться все силы королевства.
Мы видим, как в 1059 г. Генрих I ведет против Гийома (Вильгельма) Нормандского войско, в котором принимают участие рыцари из Ремуа, Суассона, Лаона, Вермандуа, Фландрии, Артуа, Амьена, Понтье, Нуайона, Орлеана, Берри, Бурбонне, Бургундии, Оверни и Гаскони. И Сугерий нам перечисляет не без некоторой эпической напыщенности «отряды», которые сформировал Людовик VI на равнинах Реймса в 1124 г. при угрозе вторжения императора Генриха V.
В свете сообщений Эда Блуасского понятно также и странное поведение английского короля Генриха II в 1159 г., когда, чтобы спасти графа Тулузского, король Людовик VII бросился защищать Тулузу. Английский король, бывший также графом Анжуйским, герцогом Нормандским и Аквитанским, а посему вассалом французского короля, решил снять осаду города, поскольку там находился его сюзерен. Людовик VII продолжал в нем упорно оставаться, и Генрих II отступил.
Так что Капетинг вследствие своих королевских функций пользовался реальным авторитетом в глазах крупных вассалов. Клятвы, приносимые ему и о которых он всегда заботился, чтобы их приносили, создавали вокруг него внушительную охрану, против которой не могли выступить самые могущественные сеньоры. Это не говорит о том, что с ним не вели войн и он не бывал разбит. Мало суверенов столь часто терпело поражение, как Капетинги до правления Филиппа-Августа. Но короля никогда не удавалось раздавить. Ибо, несмотря на свою слабость, он оставался королем, помазанником Божьим, сюзереном, «людьми» которого прямо или косвенно были все феодалы королевства.
Не одна знать вела себя так по отношению к королю. Подобное поведение разделяет и сильно феодализированная в эту эпоху церковь, никогда не отказывающаяся поставить на службу королевству духовное или светское войско, которым она располагает.
Капетинги были любимцами церкви, и особенно церкви своего королевства. Для их священников они представлялись если и не как истинные клирики с тонзурой, то, по крайней мере, как люди, бывшие почти церковниками[108]. Коронация, во время которой король одевает стихарь иподьякона, двояко причащает его путем помазания епископального характера, придавая ему видимость епископа.
Это вмешательство церкви в королевскую интронизацию регулярно воскрешается в сознании духовенства во время великих религиозных праздников, в ходе которых король снова получает корону из рук прелата, как явствует из письма епископа Ива Шартрского папе Урбану II[109], в котором Ив сообщает понтифику, что, несмотря на запрещение его легата, архиепископ Турский короновал короля Филиппа I на Рождество 1096 г.
Кроме того, все эти клирики, вскормленные Священным Писанием о Мелхиседеке, царе Салима, «бывшего священником Господа, создавшего небо и землю», и подобно тому как поэт Венанций Фортунат[110] обращался к Хильдеберту, они говорили о Капетингах: «Мелхиседек наш, по заслугам царь, а также первосвященник, наполнил мирское трудом благочестия»[111].
Этот суверен тоже носит церковный титул, даже если это только титул без выполнения функций. Он — аббат Сен-Дени, Сен-Мартен де Тур, Сент-Эньян д’Орлеан, и его предок Гуго Капет до 979 г. носил титул аббата Сен-Жермен-де-Пре.
Наконец, идеалом всех клириков был Град Божий, где правит порядок, распоряжения главы которого никому не вздумается обсуждать. В этом мире они мечтали увидеть воплощение этого идеального града с идеализированными ими королевскими функциями, окруженными ореолом их библейских воспоминаний, града, который им представляется единственным земным институтом, на который они могут перенести свои усилия, дабы приблизить великий час торжества. Так что все вело к тому, чтобы церковь увидела в королевстве принцип необходимого порядка при выполнении своих трудов, единственный сохраняющий и укрепляющий элемент в обществе, которое эта церковь хотела привести к христианскому миру.