Antequam essent clerici»[148], дал церкви опасное для духовной власти определение: «Святая мать церковь, супруга Христа, состоит не только из клириков; часть ее также составляют миряне и не только для клириков воскрес Христос»[149].
Впрочем, конфликт прекратился без обремененного деталями урегулирования. Но следующий инцидент — арест епископа Памье Бернара Сейссе — привел к окончательной встрече двух противников. Непосредственная причина этого второго конфликта — епископ Памье — быстро отошла на второй план, и на сей раз столкнулись принципы.
В булле «Внемли, сын» (Ausculta, fili) от 5 декабря 1301 г. говорится, что глава церкви стоит «над королями и королевствами», как сказал некогда Иеремия. Папа добавляет: «Пусть же никто не убеждает тебя, дражайший сын, что ты высший и подчинен высшему главе католической иерархии. Кто думает так, тот безумец, а кто упорствует в поддержке сего, является неверным, вышедшим из лона церкви Господа». И чтобы показать, что эти претензии Святого престола не являются исключительно теоретического порядка, папа, адресовав королю многочисленные упреки его поведению, упреки, не относящиеся исключительно к духовной сфере, сообщал ему в следующих словах свое намерение собрать в Риме, за пределами королевства, 1 ноября 1302 г. собор, на котором будут присутствовать французские прелаты: «Чтобы направить Вас на правый путь, мы считали бы себя вправе обратить против Вас Ваше оружие, лук и колчан. Но мы предпочитаем посоветоваться с церковными лицами Вашего королевства, прежде чем отдать приказ во исполнение того, что надлежит для установления мира, спасения и процветания названного королевства. Вы можете лично присутствовать на сей ассамблее или прислать представителей. Впрочем, мы приступим и в Ваше отсутствие. И Вы услышите, что угодно Богу сказать нашими устами»[150].
Годом позднее в булле «Единая Святая» (Unam Sanctam) от 18 ноября 1302 г. Бонифаций VIII в следующих выражениях закончил позицию относительно духовной и светской властей: «Святая католическая церковь — единая и апостолическая; в этом — догмат, в который предписывает нам верить и хранить его вера…; вне ее нет ни спасения, ни отпущения грехов… Сия церковь, единая и единственная — только одно тело и одна голова, а не две головы, что было бы чудовищным; это — Христос и викарий Христа, Петр и преемник Петра… В этой церкви и в ее власти есть, как нам известно из Евангелия, два меча, духовный и светский… Естественно, тот, кто отрицает, что светский меч принадлежит святому Петру, недостаточно воспринимает слова Господа: вложи свой меч в ножны. Так что два меча, духовный и светский, находятся во власти церкви; но один должно держать в руках для церкви, а другой церковью; один должен быть в руке священника, другой в руках короля и рыцарей, но по приказу священника и поскольку он позволяет. Ибо надо, чтобы меч был под мечом, а светская власть подчинена духовной. Духовное могущество торжествует достоинством и благородством над всяким мирским могуществом. Духовное могущество должно устанавливать светскую власть и судить ее, ежели она нарушает свой долг… Если светская власть отклоняется в сторону, ее должно судить духовной власти; но если низшая духовная власть сбивается с пути, она может быть судима своим вышестоящим; а если это высшая церковная власть, ее может судить только Бог… И наконец мы заявляем, говорим и определяем подчинение римскому понтифику, чтобы обрести спасение»[151].
И вот в интервале между двумя буллами в консистории 24 июня 1302 г. папа в речи перед членами Священной коллегии, в которой он желал оправдаться от упреков, направленных французским двором, заявил: «Ежели король не желает раскаяться, если не попытается пристать к нашему берегу, мы не будем его мучить; но в последующем мы ему ответим сообразно его безрассудству. Мы знаем положение в королевстве, нам известно все, мы знаем при всех обстоятельствах, что нам предпринять; мы знаем, какие чувства питают французы, немцы, жители Лангедока и бургундцы. Позвольте мне, братья мои, сказать, что наши предшественники сместили трех французских королей; они могут прочитать сие в своих хрониках, как мы читаем в наших декреталиях. И хотя мы не считаем достойными затевать скандалы, как наши предшественники, но поскольку король совершает подобные злоупотребления, мы сместим его как слугу»[152].
Таким образом, позиция Святого престола была выражена ясно. Папа объявлял себя выше короля в его королевстве. Он созывал в Риме епископов и прелатов, чтобы судить там короля присутствующего или отсутствующего. Он угрожал королю низложением и не только духовными молниями.
В этом папском наступлении против суверенитета французского короля самым ужасным было то, что оно опиралось на идеи, нисколько не внушавшие отвращения умам этого времени. Превосходство Святого престола в духовной области никем не оспаривалось. И то, что принимали, это последствия, которые это превосходство могло повлечь для светской власти.
Чтобы победоносно бороться против этой опасности, следовало сделать высшую духовную власть папы незащищенной и менее опасной для короля. Филипп и его советники преуспели в этом. Папе они в самом деле противопоставили всеобщую церковь, которая, как напоминал памфлетист, цитированный выше, «состоит не только из одних клириков; миряне также входят в нее». Папа может быть главой церкви, но есть нечто, перед чем склоняется его власть, — это решения церкви, собранной на ассамблеи, каноны соборов. Если папа признает власть соборных решений, то это означает, что собор выше папы. Папа обвиняет короля в дурном обращении с французской церковью, в том, что он не ведет себя как покорный сын. Король отвечает, обвиняя папу в том, что он — самозванец, еретик, прожорливый волк, что он неправо облекся апостольским достоинством, дабы сеять смерть в овчарне. И против этого самозванца созывается всеобщий собор.
Чтобы придать этому созыву силу, король заставляет его поддержать все население своего королевства, с которым советуются начиная с 15 июня 1303 г. по всей Франции, и поддержка короля почти единодушна. Затем, при такой поддержке французская королевская власть, заимствуя у римской процедуры расследования свой образ действий, обосновывает осуждение данного лица. 7 сентября 1303 г. в Ананьи папу задержал Гийом де Ногаре. Безусловный арест, ибо население Ананьи, перекинувшись в другой лагерь, предало его. Не перенеся удара, Бонифаций VIII, привезенный своими сторонниками в Рим, умер там 21 октября.
В продолжение этого дела мы припомним только один факт: дезавуирование церковью позиции, занятой Бонифацием VIII. 27 августа 1311 г. папа Климент V буллой «Царь Славы» (Rex gloriae)[153] приказал уничтожить в регистрах апостольской канцелярии все то, что могло опорочить французского короля. Так что из этих регистров исчезли тексты булл «Единая Святая», «Спаситель Мира», «Внемли Сын» (Unarn Sanctam, Salvator Mundi, Ausculta, fili) и другие. Наконец, было объявлено о «добром, искреннем и справедливом» рвении, проявленном Филиппом Красивым в его борьбе против Бонифация, и король был признан «абсолютно невинным и безгрешным».
Булла «Царь Славы» Rex gloriae обозначает точный момент, когда король Франции добился полного суверенитета, дата, начиная с которой он не признает никакого авторитета над собой. Отныне он, как говорит его окружение с 1300 г., «император в своем королевстве» и император, получивший свою корону только от Бога и по его законам.
Заметим, чтобы закончить, что в течение этого движения к абсолютной независимости французский король избежал провозглашения принципов в ордонансах, опубликованных его властью. Он предпочел заставить признать превосходство его положения теми, кто попытался его опротестовать. Это — епископы, объявляющие короля неловким и беспомощным для того, чтобы получить оммаж своих подданных. Именно папе, стоящему над императором, обязаны заявлениями об абсолютной независимости французского короля от императора. Наконец, если Святой престол смолчал на абсолютную независимость светской власти от власти духовной и ее превосходство над ней, то это означает, что церковь признала эту независимость и превосходство, уничтожив акты, которыми неосторожный понтифик имел смелость опротестовывать подобное положение вещей, опозорив память Бонифация VIII похвалами усердию его победителя.
Глава VIТерриториальная основаКапетингская патримония
Капетингам понадобилось три столетия, чтобы, не опасаясь насмешек, называться «императорами в своем королевстве». Они добились этого потому, что в обществе, где обладание землей являлось единственным источником могущества, они смогли создать более значительный домен, чем домены других суверенов в ту же эпоху, домен, в котором официальный документ, составленный в 1328 г, вследствие довольно точной переписи, насчитывал на тот момент, когда угасла первая капетингская династия 23 671 приход и 2 469 987 дворов, все, что в территориальном плане переводится как 313 663 квадратных километра; совокупность же апанажей и крупных фьефов вне домена достигала только приблизительно трети этой площади, то есть 110 721 квадратный километр[154].
Хорошо было бы оценить с такой же точностью королевский домен при избрании Гуго Капета в 987 г. и потом сравнить точно путь, пройденный династией. К сожалению, это невозможно. Только появление документа типа «Состояние приходов и дворов» 1328 г. дает такую точность, и появление его совпадает с концом династии.
Однако можно по картам исторического атласа Огюста Лоньона