хитительная и устрашающая Бланка Кастильская, предпочитавшая увидеть скорее своего сына мертвым, нежели выздоровевшим путем совершения смертного греха[55] поучала, что грешат не только сами по себе, но и посредством других, что грехи подданных становятся грехами короля и что король не может быть безгрешен, ежели подданные живут во грехе.
Так что, дабы уберечь народ от греха, королю следует быть сильным и повинующимся. Вдохновляемый верой, король может и должен принимать решения единолично. Итак, абсолютный суверен один должен вести свой народ к спасению. Так и трудился Людовик IX, не сомневаясь в последствиях своих трудов и ориентируя французскую монархию на абсолютизм.
Это, возможно, то, чего и желал Филипп-Август. Филипп Красивый, верный последователь своего деда, будет работать в том же духе. Другие французские суверены последуют той же идее, чтобы приблизить день королевства божественного права, наиболее совершенным представителем которого станет Людовик XIV. Но мотивы, вдохновлявшие этих более или менее сознательных творцов абсолютизма, не те же самые, которыми руководствовался Людовик Святой. Они думают о самих себе или о королевстве. Людовик Святой же думал о душах своего королевства.
Всегда в окружении францисканцев или доминиканцев, Людовик Святой пришел к повиновению, дисциплине, идеям, вырабатывающимся тогда этими орденами, глубоко проникнутыми духом своих основателей, прямое эхо которых мог слышать святой король. Он также был очень жестким сувереном для тех, кто не повиновался, какими бы знатными они ни были. Известны его слова к брату — Карлу Анжуйскому, — бросившему в темницу рыцаря в соответствии со своим правом и вызванному с анжуйского суда на суд королевский: «Во Франции только один король; и не думайте, что если вы мой брат, то я буду щадить вас супротив справедливому правосудию»[56]. И нам известен также его ответ Жану Туротту, который в раздражении от ареста Ангеррана де Куси, виновного в том, что вопреки правосудию повесил трех браконьеров, заявил, что королю остается только перевешать всех баронов: «Как Вы сказали, Жан? Что я велю повесить моих баронов? Конечно, я не прикажу их вешать, но накажу, ежели они причинят зло»[57]. И это не было просто пустыми словами. Все они, знатные, клирики, горожане или крестьяне, отказывающиеся исполнять королевскую волю, почувствовали на себе руку короля.
И, однако же, люди, которых он жестоко наказывал, безжалостно подавляя их мятежи, не держали на него зла при его жизни и жалели, когда его не стало, как никогда ни одного из суверенов, не ожидая, когда церковь поместит его в свои алтари, чтобы чтить его память, а его время, время доброго короля Людовика, осталось на века в памяти жителей королевства в виде золотого века, который никогда не вернется.
Объяснить эту популярность доводами целиком материального порядка, этот период мира, начавшийся в 1245 г. и продлившийся до самой смерти короля в 1270 г., процветание, которое повлек в королевстве этот мир, выразившийся в золотой монете хорошей пробы, очевидно, недостаточно. В истории Франции были и другие мирные периоды, другие периоды процветания, нисколько не благоволившие к суверенам или режимам, их вызвавшим.
Если время Людовика Святого и осталось таким известным, то, возможно, потому, что французы поняли, что впервые ими управляют справедливо. В своих «Наставлениях», составленных для сына, тому, кому доведется стать Филиппом III, Людовик Святой излагает нам концепцию справедливости: «Дорогой сын, если случится, что ты станешь королем, берегись, чтобы у тебя были качества, приличествующие королю, то есть чтобы ты был справедливым и не нарушал бы никакого права, что бы ни произошло. Ежели случится ссора бедного с богатым, поддерживай бедного скорее, чем богатого, и, когда узнаешь здесь правду, твори правосудие. А если случится ссора против другого, поддержи иноземца перед твоим Советом, и не уподобься тому, кто принимает свою сторону, покуда не узнаешь правды, ибо твой Совет может заколебаться, ежели придется выступить против тебя, чего ты допустить не должен. Если ты поймешь, что поддерживаешь неправого, будь то в твое время или во времена твоих предков, тотчас же верни издержки, какими бы большими они ни были, в деньгах или другими знаками внимания. Если дело неясное, такое, где ты не можешь узнать правду, заключи такой мир по совету достойных мужей, чтобы твоя душа и души твоих предков были бы спокойны, старайся узнать, нельзя ли сделать еще что-либо во имя спасения твоей души и душ твоих предков»[58].
И это не пустые слова, произнесенные Людовиком Святым. Для своего сына он резюмировал установленные для самого себя правила поведения в своем королевстве. Он должен стараться быть справедливым как по отношению к подданным, так и к соседям. Расследователи, разосланные им по всему королевству в январе 1247 г., получили задание «получить письменно и проверить жалобы, могущие возникнуть против нас или наших предков, и сведения, относящиеся к несправедливостям и злоупотреблениям, в которых бы оказались виновны наши бальи, прево, лесники, сержанты и их подчиненные с начала нашего правления»[59]. Ордоннансы, изданные королем своим бальи и сенешалям вследствие этих опросов в 1254 и 1256 гг., являются, как прекрасно сказал Ш. Пти-Дютайи, «моральным кодексом для чиновников и подданных»[60].
Он запретил проституцию и азартные игры, наказывал ордоннансом 1268–1269 гг. богохульников, запретил судебные поединки в 1258 г., а также в этом же году ношение оружия.
Дабы правили справедливость и мир, он не ограничивал свои действия одним доменом, он составляет законодательство для всего королевства. Он не пытается опираться только на одну королевскую юрисдикцию, он присматривает за сеньориальным правосудием. К нему имеют доступ все — великие и малые, и всем он творит правосудие. Так он любил себя, одновременно заставляя любить свою особу, так он любил свое призвание и понимал его в масштабах всего королевства. В его время во Франции, действительно, был один король.
И также был лишь один король в Европе, король справедливый, арбитража которого искали. По всем границам королевства, в Дофине, Савойе, в Лионе, в Барруа, Лотарингии, Фландрии противники обращаются к нему, прося их рассудить, и принимают его решения. В 1264 г. в Амьене он разбирался в раздорах между английским королем и его восставшими баронами. И если он не вмешался в ссору Иннокентия IV и императора Фридриха II, то только потому, что мало уважал обоих противников, полагая, что с каждой стороны злоупотребления были равны, зная, что, сознавая свою неправоту, они не осмеливаются апеллировать к нему.
Верный наставлениям, даваемым своему сыну («дорогой сын, наставляю тебя, чтобы ты, насколько это зависит от тебя, остерегался воевать против христиан»[61]), он заключает с соседями мирные договоры, которые подданные критикуют — Парижский трактат от 28 мая 1259 г. с английским королем, договор в Корбее от 11 мая 1258 г. с королем арагонским, по которым он оставляет земли и права, но которыми он также надеется «установить любовь» между своими потомками и потомками суверенов, с которыми он договаривается с таким великодушием и с помощью которых он также (ибо он никогда не упускает из виду интересы короны) получает признание прав, доселе оспариваемых.
Установив мир в королевстве и вокруг него, он становится одержим великой мечтой о крестовом походе, никогда не покидавшей его, и отправляется, чтобы принять смерть под стенами Туниса 25 августа 1270 г., снискав славу великого поборника справедливости и ореол мученика.
11 августа 1297 г. папа Бонифаций VIII торжественной буллой причислил Людовика IX к лику святых, почитаемых церковью; но жители королевства не дожидались решения церкви, чтобы уверовать в святость своего короля. Гийом де Сен-Патю рассказывает нам историю об одном чуде, приписываемом мощам Людовика Святого: даже до того, как последние достигли усыпальницы Сен-Дени, подле вяза у Бонней-сюр-Марн прикосновение к ним излечило больного ребенка[62]. Этот же автор нам показывает в 1272 г. бедную горбатую старуху, передвигающуюся на костылях, которая заявила своим соседям, «что хочет отправиться на могилу Людовика Святого, где надеется излечиться»[63].
Наследовать такому королю, очевидно, было нелегко, и репутация его сына Филиппа III Смелого несколько пострадала от этого блестящего соседства. По правде говоря, этот государь, не слишком умный, старался, но безуспешно, верно следовать по стопам своего отца. Все же надо отдать ему должное и не слишком упрекать сей посредственный ум. Он мог резко отрицательно отреагировать на отцовскую политику и подорвать дело Людовика Святого, Бланки Кастильской и Филиппа-Августа. И более умный достиг бы этого. Он же довольствовался тем, что удержал хороших слуг, оставленных ему отцом, собирая плоды мудрой политики своих родителей, а эти плоды включали огромное наследство его дяди Альфонса де Пуатье, т. е. почти целиком лангедокский Юг, присоединенный к домену в 1271 г. Также во время его правления был заключен брак, ведущий к расширению домена за счет графств Шампанского и Бри. В общем, этот столь хулимый монарх является одновременно тем, в правление которого королевский домен вырос более всего. И в целом в течение пятнадцати лет его правления поддерживался мир. Но мы не смогли бы приписать ему иной заслуги, кроме той, что он оставил служить старых советников Людовика Святого в течение некоторого времени. Его же личные действия в целом расцениваются как полностью негативные.