Правление Людовика VII (1137–1180): скромное утверждение королевской власти(Франсуа Менан)
Родившемуся в 1120 или 1121 г. второму сыну Людовика VI и Аделаиды Савойской, Людовику Молодому, вероятно, было предназначено стать служителем церкви. Он учился в школе при соборе Нотр-Дам в Париже, когда случайная гибель его старшего брата Филиппа (13 октября 1131 г.) изменила его судьбу. Людовика тотчас же провозгласили соправителем его отца и препроводили в Реймс, где его миропомазал папа Иннокентий, собравший в этом городе церковный собор (25 октября). Сугерий объясняет спешку опасениями, которые вызывало здоровье старого короля. Мимоходом аббат Сен-Дени отмечает, что принц был «красивым ребенком», — и мы больше ничего не знаем о нем в юношеском возрасте. В ноябре 1135 г. король, думая, что умирает, дал наследнику свои последние рекомендации и вручил кольцо, которое считал символом своей власти. Впрочем, Людовик наследовал корону лишь спустя два года: его отец скончался в то время, когда юноша возвращался из Бордо, где женился на Алиеноре Аквитанской.
Таким образом, к тому моменту, как он взошел на престол, Людовик VII не был полностью лишен политического опыта, поскольку вот уже шесть лет как был приобщен к власти. Но новому королю исполнилось всего шестнадцать лет, и ему не пришлось взрослеть прежде времени из-за интриг и войн, как его отцу. К тому же, кажется, что слабеющий Людовик VI до последнего сохранял руководство делами. В первые годы юность и фактическая неопытность нового короля, его желание поддержать политические достижения своего отца подтолкнули его к несколько сумбурной активности. К тридцати годам, после великой эпопеи с крестовым походом и истории развода с Алиенорой, это был уже совсем иной человек, зрелый и благоразумный — уставший, говорили некоторые, — которому предстояло бороться с угрозой, исходившей от Плантагенета[148].
Правивший между одинаково прославленными отцом и сыном, подпекаемый куда более могущественным королем Англии, Людовик VII казался историкам прошлого блеклым персонажем. Ныне наиболее беспристрастные ученые расценивают его как «государя средних способностей», «определенно здравомыслящего, обладавшего реалистичным взглядом на вещи», но «явно склонного к апатии или по меньшей мере не испытывавшего особого пристрастия к управлению» (Марсель Пако) или «степенного и нуждающегося в средствах» (Ив Сассье). Слабые с троны характера навлекли на Людовика немало критики: сначала он был излишне деятелен, стремясь упрочить свою власть, но при этом вел себя неосторожно и задиристо по отношению к Церкви. Затем он полностью изменился — как говорили, под глубоким впечатлением от поджога церкви в Витри-ан-Пертуа, где укрылось свыше тысячи человек, во время шампанского похода 1142–1143 гг. Всю оставшуюся жизнь король будет до крайности религиозен, кроток, послушен священникам — короче, превратится в полумонаха, если верить Алиеноре. Его привычка затягивать дела, нежелание действовать, особенно военным путем, лишь усилятся по достижении пятидесятилетия, когда силы Людовика начнут слабеть. Однако внимательный анализ показывает, что, невзирая на невзрачную внешнюю сторону, правление Людовика VII представляет важный этап утверждения капетингской монархии.
Правление молодого короля(1137–1149)
Королевское окружение и соперничество
При дворе не было недостатка в людях, которые рассчитывали влиять на молодого человека. Они принадлежали к двум лагерям, и первые годы правления Людовика прошли под знаком их соперничества. С одной стороны, королева-мать Аделаида Морьенская и сенешаль Рауль де Вермандуа, которых король изгнал от двора после ссоры — Аделаида упрекнула своего сына за расточительность, — но призвал обратно в конце 1138 г. Аделаида, снова вышедшая замуж за коннетабля Матье де Монморанси, до самой своей смерти в 1154 г. больше не будет играть значимой роли, но Рауль еще окажется в центре важных политических событий. С другой стороны — Сугерий, убеждавший короля благоволить Церкви и выступавший за дружбу с Тибо Шампанским, к которой он уже подтолкнул Людовика VI. Успех Сугерия был недолог: он устроил встречу короля с Тибо, который принес Людовику VII оммаж в Оксере в начале 1138 г. Но граф Шампани отказался помочь королю во время его походов на Пуатье, а затем на Тулузу: то был разрыв, а потом началась война. При дворе Сугерий, по всей видимости, был отстранен от дел (1140 г.?), как и его друг канцлер Альгрен; Рауль же, напротив, упрочил свое положение. В то же время новая фигура стала оказывать влияние на короля: Людовик, страстно влюбленный в свою жену, охотно следовал советам Алиеноры, которую окружала группа аквитанцев. Вместо Сугерия в доверие короля вошел клирик, куда менее бескорыстный, чем его предшественник — Кадюрк. Он получил пост канцлера, отнятый у Альгрена (1140 г.), и прибрал к рукам немало церковных бенефициев. За этим исключением, церковнослужители высокого ранга также редко встречались в окружении Людовика VII, как и его отца. На первом этапе его правления (до начала 50-x гг.) при короле состояли те же самые линьяжи великих чинов, что служили его предшественнику; однако, возможно, уже наметилась тенденция — впоследствии она станет определяющей — заменять их куда менее значимыми лицами.
Первые шаги Людовика VII. Распри с Римом
Начало правления Людовика VII прошло тем легче, что англо-нормандское королевство и германскую империю раздирали династические кризисы, не дававшие им возможности вмешаться в события за границей. Поэтому на протяжении долгих лет новый король мог спокойно заниматься своим королевством. После вмешательства в дела коммуны, созданной жителями Орлеана, и поездок в Бургундию и Аквитанию, во время которых Людовик принял — и ему это удалось сделать проще, чем отцу — оммаж от крупных сеньоров, новый король устроил поход во владения Алиеноры, чтобы подавить бунт в Пуатье и волнения некоторых сеньоров во главе с сеньором Тальмона (лето 1138 г.). Спустя три года Людовик вернулся в Аквитанию, чтобы военным путем добиться прав на графство Тулузское, полученных им от Алиеноры — отняв его у своего вассала Альфонса-Иордана. За исключением этих двух поездок Аквитания жила сама по себе, под властью некоторых доверенных людей.
На протяжении этих первых лет правления Людовик все более твердо подчеркивал, что не собирается ничего уступать из королевских прерогатив в церковной сфере. Он проявил в вопросе церковных выборов непреклонность — отчасти она оправдывалась бесцеремонностью прелатов-реформаторов, — что, впрочем, иногда приводило к неловким ситуациям. Ряд инцидентов произошел во время выборов на епископские кафедры Лангра (1138 г.), Пуатье (1141 г.), посты аббата Мориньи (1140 г.) и архиепископа Реймса (1138–1139 гг.). Король пытался сделать так, чтобы церковные посты как можно дольше оставались незаняты, и он бы мог заправлять церковным имуществом: поэтому он не давал своего согласия, если процедура выборов не была соблюдена в точности. В Реймсе после смерти архиепископа он разрешил создать коммуну (прежде чем запретить ее в 1140 г.), которая покусилась на прерогативы церквей. Неудивительно, что Иннокентий II и святой Бернард были недовольны.
По-настоящему серьезный конфликт вспыхнул в 1141 г. из-за выборов на архиепископскую кафедру Буржа. На этот раз король выдвинул своего ставленника — им был не кто иной, как королевский канцлер Кадюрк, — и запретил избирать кандидата папы, Пьера де ла Шатра. Выборщики проигнорировали мнение короля, конфликт обострился, Иннокентий II отлучил Людовика от церкви; новоизбранный архиепископ, которого не пускали в его город, укрылся подле графа Шампанского. Другое дело подлило масла в огонь, придав распре политическую окраску: аннуляция брака Рауля де Вермандуа, вознамерившегося жениться на сестре Алиеноры, Петронилле. Но отвергнутая супруга Рауля, Элеонора, приходилась племянницей Тибо Шампанскому: она бежала к своему дяде, который обратился с жалобой к папе. Папский легат возобновил процесс, приговор об аннуляции брака отменили на соборе, заседавшем в Шампани, а вынесшие его епископы — родственники и друзья Алиеноры — были наказаны. Король горой встал за Рауля, отлученного от церкви за свой отказ подчиниться, и начал войну против Тибо, который и без того слишком часто вел себя враждебно по отношению к своему государю. «Аквитанская» и «вермандуаская» партии при дворе взяли вверх над «шампанской» партией; и королевская власть стала еще более неприязненно относиться к самым рьяным клирикам-реформаторам — большим друзьям графа Шампанского.
Война с Шампанью (1142–1144)
Военные действия разворачивались крайне удачно для короля: он захватил большую часть земель Тибо, который так и не смог организовать должную оборону. Разгул насилия достиг своего апогея во время взятия Витри-ан-Пертуа, когда — вероятно, вопреки воле короля, но на его глазах — были заживо сожжены тысяча триста человек, укрывшихся в церкви. Тибо выглядел побежденным, хотя он сохранил под своим контролем шампанские города, за исключением Реймса и Шалона. Первый мирный договор, устроенный стараниями Сугерия и святого Бернарда, продемонстрировал, как тесно распри из-за религиозных вопросов были связаны с войной; эвакуация королевских войск с захваченных территорий должна была произойти в обмен на снятие отлучения с Рауля и Петрониллы. Однако договор стал прелюдией ко «дню одураченных»: после того как Тибо вернул свои владения, Иннокентий II возобновил отлучение; дело о Буржском архиепископстве оставалось нерешенным. Поэтому война вспыхнула вновь, и лишь смерть Иннокентия II позволила сторонам прийти к компромиссу весной 1144 г.: королевские войска ушли из Шампани, Пьер де ла Шатр воссел на архиепископском престоле в Бурже, а с короля был снят интердикт. Одним лишь Раулю и Петронилле предстояло дожидаться кончины Элеоноры Шампанской, чтобы их союз был признан официально. Так снова сложились условия для того, чтобы капетингская монархия после короткого перерыва вернула себе расположение церкви; также начался период длительного сближения королевской власти с шампанской династией, намеченного десятью годами ранее.
Вторжение в Нормандию
Сначала Людовик встал на сторону Стефана Блуаского, выдав свою родную сестру Констанцию за сына английского короля, Евстахия Булонского (1140 г.) и пожаловав ему Нормандию (1141 г.). Однако занятые в Англии борьбой с Матильдой, Стефан и Евстахий не смогли помешать ее мужу, Жоффруа Плантагенету, завоевать нормандское герцогство (1143–1144 гг.); в этом ему помог Тьерри Эльзасский. Так, в 1144 г. ситуация вокруг капетингского домена складывалась не лучшим образом: он оказался зажат между Шампанью, где шла война, и крупным союзом, складывавшимся на его западной окраине. Людовик VII отреагировал рассудительно: после того как с Церковью и шампанцами на востоке был заключен мир, он посчитал, что уже не успеет помешать завоеванию Нормандии, но зато сможет извлечь из этого выгоду; он двинулся со своим войском к границе и осадил одну из крепостей. Чтобы избежать столкновения еще и с этим противником, Жоффруа Плантагенет согласился уступить королю Жизор, власть над которым Капетинги и англо-нормандцы так часто оспаривали друг у друга, а также несколько других замков в Вексене (май 1144 г.).
Итак, можно задаться вопросом: а что к тому времени, когда король отправился в крестовый поход, осталось от десяти лет этой интенсивной политической деятельности, притязаний и войн? Никакого существенного приобретения (поскольку уступка Жизора окажется эфемерной) и возврат к прежним позициям по всем пунктам: например, отношения с Церковью и некоторыми крупными вассалами или равновесие сил на западной окраине королевства. Возможно, энергия, проявленная молодым королем, заставила подданных лучше его уважать и подчиняться: но это был единственный результат, к тому же непостоянный, которого ему удалось добиться.
Призыв к крестовому походу
Год 1144-й стал для королевства годом вновь обретенного мира, разрешенных проблем, возрожденной дружбы монархии и Церкви. Королева ждала долгожданного ребенка — правда, она родит девочку, а не наследника престола. Торжественное освящение хоров в Сен-Дени (1 ноября), посреди огромного стечения народа, было лучшим отражением наступившей гармонии. Но этот год завершился событием совсем иной тональности, которое, хоть и произошло далеко, возымеет серьезные последствия для королевства: накануне Рождества Зенги, правитель Мосула, захватил Эдессу, один из ключевых городов христианских государств в Святой Земле. Эта катастрофа напрямую угрожала другим христианским государствам на Востоке, начиная с Антиохии, которой управлял дядя Алиеноры. Спустя год папа Евгений III, приняв посольства от франков и армян Святой Земли, призвал государей Запада — особенно французов — прийти им на помощь.
Король тут же решил сам принять крест: неожиданная инициатива, удивившая французскую знать и папу, но не вызвавшая у них особого восторга. Король отправлялся в крестовый поход, впервые Капетинг покидал пределы королевства ради крупномасштабного предприятия. Сама поспешность решения Людовика наталкивает на мысль о давно вынашиваемом плане, современники, пытаясь понять этот поступок, вспоминали об обращении Людовика к покаянной жизни после взятия Витри и, быть может, о возобновленном обете, принесенном в свое время его старшим братом. Осознание королевского долга, надежда повысить престиж тоже могли сыграть свою роль — равно как и родственные связи князя Антиохийского с королевой.
Но когда король поделился своим замыслом (на Рождество 1145 г.) с собранием, созванным в Бурже, его заявление встретили весьма сдержанно; даже Сугерий и святой Бернард замялись. Но папа, боровшийся в э го время с римской коммуной, дал себя уговорить. На Пасху 1146 г. Бернард Клервоский, обратившись к толпе, собравшейся на холме в Безеле, красноречиво живописал замысел короля, представив его от своего имени; и ему удалось пробудить дремавший до того энтузиазм. На Рождество он в свою очередь убедил Конрада III примкнуть к крестоносцам, затем призвал еще к двум походам — на мусульман, обосновавшихся в Португалии, и приэльбских язычников. В феврале 1147 г. на собрании в Этампе Людовик VII, который только что в последний раз объехал всю южную часть своего государства, принял решение о маршруте для крестоносцев (как и во время Первого крестового похода, выбрали путь по суше) и занимался организационными делами; при этом кажется, что в вопросе цели и стратегии ясности достигнуто не было. 11 июня король взял орифламму в Сен-Дени, спустя несколько дней войска, стянутые под Мец, двинулись в путь. Их возглавляло немало крупных вассалов: графы Фландрии, Невера, Тулузы, брат короля Роберт (тогда граф Першский), сын графа Шампани. Без сомнения, это была одна из самых многочисленных армий, что собирались в ту эпоху; но ее обременяло множество людей, воинами не являвшихся — скорее паломники, чем крестоносцы, которым разрешили присоединиться к войску. Сам король вез с собой жену.
Поход и его последствия для королевской власти
В этом томе еще будет рассказано про Второй крестовый поход; поэтому мы остановимся лишь на тех аспектах, которые имели для королевства важные последствия. Для нас главное — что поход не удался. Но в свое время этот фундаментальный итог никак не запятнал образ короля. Недопонимание с германцами, византийцами, христианами Святой Земли, подчас переходившее в стычки и, возможно, подкрепленное предательством, не оставило никакого шанса на успех. В большинстве случаев, делая стратегический выбор, руководители похода ошибались и, что важнее, — постоянно колебались. Нескончаемый переход через Малую Азию, перемежаемый кровопролитными поражениями, стал настоящей дорогой на Голгофу для двух больших армий — германской и французской. Плачевное отступление от Дамаска увенчало эту вереницу напрасных страданий и неудач.
Хотя в провале Второго крестового похода сурово упрекали Бернара Клервоского, его пламенного пропагандиста, это поражение практически не ставили в вину королю Франции — и это притом, что именно он первым захотел отправиться в экспедицию, увлек за собой своих вассалов и командовал ими. Конечно, он не стяжал в походе воинской славы, на которую мог рассчитывать; однако лишь горстка злопыхателей вроде его брата Роберта еще до возвращения домой возлагала на короля ответственность за катастрофу; к тому же эта попытка очернить Людовика не имела долгосрочных последствий. Она была самой незначительной из тех обвинений и порочащих слухов, что циркулировали в этот печальный 1149 г, об Алиеноре, Бернарде, Сугерии и франкских правителях Святой Земли. Ко всему прочему король отправился в поход «скорее как паломник, нежели как политик или воин»[149], в надежде совершить акт покаяния — как и прочие крестоносцы, привлеченные проповедью Бернарда. Современники особенно отмечали безупречное поведение Людовика VII в крестовом походе, как вождя и как воина, так же как и возвышенную сцену посещения им Святых мест за шесть месяцев экспедиции. Другое важное достижение: французская знать, массово участвовавшая в походе, научилась признавать своего короля и подчиняться ему. Это продолжительное военное товарищество сложилось в тот самый момент, когда капетингские короли начинали оказывать все более серьезное влияние на львиную долю королевства.
Регентство Сугерия
В известной степени уже само отсутствие Людовика VII пошло на пользу королевской власти, показав: она уже достаточно окрепла для того, чтобы функционировать даже когда король находится далеко в отъезде: конечно, это был невольный, но знаковый тест в истории капетингской монархии. Правда, регентом, которому Людовик поручил управлять королевством, был исключительно способный человек — Сугерий. Когда его выбрали регентом на собрании в Этампле, Сугерий дал свое согласие лишь при том условии, что будет представлять не только короля, но и папу римского, под чьей опекой должно было пребывать королевство на время крестового похода. Эта особая опека со стороны Церкви полностью соответствовала привилегиям, которыми традиционно пользовались паломники и крестоносцы. Таким образом, на протяжении двух с половиной лет регент мог так же действовать, как папский легат, — без титула, но зато с постоянной поддержкой Рима. Сугерий получил всю полноту власти над королевством — как светскую, гак и духовную. Конечно, к нему приставили еще двух сорегентов, графа Рауля де Вермандуа и архиепископа Реймсского Самсона де Мавуазена, но правил Сугерий один. Архиепископ вообще не вмешивался, а сенешаль своими интригами принес больше затруднений, нежели пользы.
Сугерию пришлось столкнуться со сложностями двух разновидностей: финансовыми проблемами и беспорядками. Он блестяще справился и с первыми, и со вторыми. Крестовый поход стоил очень дорого: еще до того, как отправиться в дорогу, король собрал экстраординарный налог, который, по-видимому, был довольно тяжелым и вызвал недовольство подданных. Король также неоднократно — как до, так и во время похода — брал крупные суммы взаймы, и, сверх того, Сугерию приходилось посылать ему еще денег. Бремя этих затрат тяжко сказалось на финансах королевства, но Сугерий был как раз тем человеком, кто мог выпутаться из подобной ситуации. В 1149 г. он отправил королю отчет — свидетельство его успешного правления: деньги найдены, жалованье заплачено, королевские здания содержатся в надлежащем порядке, причем Сугерий даже снова накопил денежный резерв, который король получит после своего возвращения.
Вторую разновидность сложностей представляли собой волнения, которые не могли не вспыхнуть в различных местностях королевства из-за продолжительного отсутствия короля и большинства крупных сеньоров: частные войны, разбойные нападения, движения с целью добиться самоуправления в некоторых городах. В общем, в этом не было ничего серьезного, возможно даже, что беспорядков произошло не больше, чем в обычное время. Некоторые крупные сеньоры, не принявшие участие в крестовом походе — из числа самых строптивых — Тибо Шампанский и Жоффруа Плантагенет, — даже не попытались воспользоваться сложившейся ситуацией в своих интересах. Самые серьезные неприятности доставили как раз те, на чью помощь королевская власть должна была рассчитывать. Рауль де Вермандуа ввязался в войну со своим тестем и занял двусмысленную позицию во всех интригах, которые плелись в то время. Канцлер Кадюрк, временно снятый со своей должности, вымогал деньги с Аквитании под предлогом, что возвращает займ, сделанный королю, а затем устроил в Бурже заговор против своего старого соперника, архиепископа Пьера де ла Шатра. Наконец, родной брат короля, граф Роберт, вернувшийся из крестового похода (в конце 1148 или начале 1149 г.) после ссоры с Людовиком VII, принялся распространять клеветнические слухи о поведении государя; он также занялся интригами, возможно, в надежде сменить Людовика на троне и, во всяком случае, подготовить феодальный мятеж, в который более-менее прямо были вовлечены сенешаль Вермандуа, сын Тибо Шампанского Генрих и несколько других сеньоров. Но Сугерий, при немалой поддержке папы и таких крупных вассалов, как Тьерри Эльзасский, сохранил контроль над ситуацией, созвав собрание знати королевства в Суассоне (8 марта 1149 г.) и умоляя короля ускорить свое возвращение. Уже первой же встречи с королем хватило, чтобы показать надуманность всех обвинений, выдвинутых против Сугерия. В общем, тридцать месяцев регентства продемонстрировали, насколько уверенно чувствовала себя королевская власть по прошествии полувека. В отсутствии короля и почти всей правящей верхушки королевства ситуация в целом складывалась куда более спокойная, чем в любой средний год начала столетия. Те волнения, которые все же начались на различных уровнях, были погашены без применения силы и не привели к настоящему кризису. Как показали итоги правления Сугерия, организация королевства функционировала по-прежнему. После этого испытания оказалось, что положение капетингской монархии стало куда более устойчивым, как на практике (деньги поступали в казну, беспорядки не распространялись дальше), так и в концептуальном плане: понятие королевской власти, символом которой Сугерий впервые сделал корону, теперь четко отделялось от персоны государя. Отсутствие монарха больше не приводило к безвластию и не освобождало подданных от их обязанности подчиняться.
Борьба против Генриха II Плантагенета
Возвышение Плантагенетов
Провал крестового похода надолго отбил у короля и его вассалов всякую охоту снова воевать с мусульманами. Планы подобного рода, составленные в ответ на предложения Рожера II Сицилийского, были встречены более чем прохладно на ассамблее, собравшейся в Шартре, чтобы их рассмотреть (7 мая 1150 г.). Лишь несколько упрямцев — такие как Сугерий или Тьерри Эльзасский — все еще подумывали отправиться в Святую Землю. Для остальных же эта страница была перевернута. Кроме того, внимания короля настоятельно требовала новая серьезная угроза — стремительно растущее могущество дома Плантагенетов. Мы еще коснемся в этом томе перипетий затяжной междоусобной войны, практически без перерыва терзавшей Англию в 1136–1153 гг. Достаточно будет напомнить, что эту войну за наследство Генриха I вели между собой племянник покойного короля, Стефан Блуаский, и его дочь Матильда, вдова императора Генриха V, которая во второй раз вышла замуж за сына графа Анжуйского, Жоффруа Плантагенета. Победив в Англии, Стефан, наоборот, проиграл в Нормандии. Плантагенеты, которые еще до этого после долгой борьбы захватили Мэн, таким образом прибрали к рукам всю западную часть королевства. Ловкость Жоффруа и его сына Генриха вкупе с целой серией благоприятных обстоятельств принесет им еще больше.
Первое столкновение (1150–1151)
Людовик VII, занятый войной с Шампанью, слишком поздно обеспокоился завоеванием Нормандии. И только после возвращения из крестового похода его не на шутку встревожили действия Жоффруа. В начале 1150 г. тот пожаловал герцогство своему сыну, не спросив согласия своего сюзерена. Людовик был готов тут же начать войну из-за этого серьезного нарушения феодальных обычаев, которое граничило с притязаниями на независимость, которые нередко высказывали нормандские герцоги: столкновение удалось отсрочить благодаря вмешательству Тьерри Эльзасского и сдерживающему посредничеству Сугерия, но после смерти последнего король заявил, что собирается отдать Нормандию сыну Стефана Блуаского Евстахию, и перешел в наступление (весна 1151 г.). В конце августа в Париже был заключен мир, по которому Жоффруа и его наследник вновь подтвердили, что уступают Людовику Жизор; Генрих принес Людовику оммаж за Нормандию. Дело завершилось полным успехом для французского короля, который совсем не горел желанием ввязываться в рискованную авантюру. Несколькими неделями позже Жоффруа скоропостижно скончался, оставив все свои владения Генриху, который, в принципе, должен был отдать часть из них своему младшему брату, после того как сам завоюет Англию.
Развод Людовика VII
Во время пребывания в Париже Генриху Плантагенету, этому двадцатилетнему юноше, посчастливилось понравиться Алиеноре, которая была старше его на десять лет — и как раз в тот момент, когда Людовик уже практически решился с нею расстаться. Четырнадцати лет брака с лихвой хватило, чтобы показать — супруги просто не созданы для того, чтобы ладить друг с другом. На протяжении последующих восьми столетий хронисты и историки наперебой живописали характер (фривольный) и нрав (легкомысленный) Алиеноры, прирожденной дочери Юга и куртуазной цивилизации, попавшей в более грубую среду, ставшей супругой человека, который хоть поначалу и был в нее влюблен, но вскоре стал «целомудренным, как монах» (если верить самой Алиеноре). Отсутствие наследника мужского пола, этот классический «подводный камень» для коронованных пар Средневековья, уже предвещал близкий развод, когда вроде бы вскрылась неверность королевы. Это событие произошло во время пребывания супружеской пары в Антиохии в 1148 г.; виновником был не кто иной, как родной дядя Алиеноры, красавец Раймунд де Пуатье, который повел себя с племянницей по меньшей мере подозрительно. Вдобавок Алиенора заявила, что не может быть женой Людовика, поскольку приходится ему родственницей, и отказалась ехать вместе с ним в Иерусалим. Слухи о произошедшем вскоре достигли Рима и Франции, а королю пришлось силой увозить с собой жену. Настоятельные уговоры папы Евгения III во время остановки Людовика и Алиеноры в Риме не помогли: супруги так и не помирились. Нам неизвестно (несмотря на явный интерес хронистов к подобным проступкам королевских особ), как далеко зашел флирт королевы с Генрихом Плантагенетом летом 1151 г. Тем не менее именно тогда король решил в свою очередь воспользоваться аргументом о кровном родстве, чтобы добиться развода. И Людовик, и Алиенора были потомками Роберта Благочестивого и приходились друг другу родственниками в колене, запрещенном тогда церковными канонами. Собрание епископов, созванное в Божанси 21 марта 1152 г., без возражений приступило к аннуляции брака. Меньше, чем два месяца спустя Алиенора, вернувшаяся в свои владения, вышла замуж за Генриха Плантагенета в Пуатье. Из-за этого брака (в котором родилось восемь детей) западная половина королевства на целых полвека вышла из-под контроля Капетингов.
Перечисление роковых последствий этого развода для Франции стало еще одним обязательным моментом для хронистов и историков, которые в подробностях повествовали, как король своим неосмотрительным поступком отказался от огромных территорий, тем самым усилив своего опасного противника. Однако тщательный анализ сложившейся ситуации, сделанный некоторыми добросовестными историками, показывает, что у Людовика не было другого выхода: он не мог больше позволить скандалам продолжаться и наносить урон королевскому престижу. С другой стороны, проблема наследия тоже была неразрешимой: если бы у королевы каким-то чудом родился бы сын, то его законность оказалась бы под сомнением; если же Алиенора так и не смогла бы произвести на свет ребенка мужского пола, то преемственность династии была бы прервана и возможные наследники во главе с Робертом де Дре не стали бы приемлемым выходом. Да и как, наконец, можно было предвидеть серию смертей (Евстахия, наследника Стефана Блуаского, самого Стефана и Жоффруа Анжуйского, брата Генриха Плантагенета), позволившую герцогу Нормандскому надолго собрать под своей властью столько земель? Кто мог ожидать запоздалой плодовитости от Алиеноры? Что же касается утраты Аквитании, то даже можно было сказать — пусть и с некоторым преувеличением — что оно ниспослано самим провидением. Еще не пришло время маленькому королевскому домену «переварить» такую прибавку; поэтому только к лучшему было, что еще слабая капетингская монархия не стала и дальше возиться с этим огромным неуправляемым придатком[150].
Положение противников
Как бы то ни было, спустя восемь месяцев после развода Генрих II стал королем Англии и за несколько лет поднял эту страну из руин и анархии, куда ее ввергла междоусобная война. Развив неутомимую активность, без конца переезжая из одного конца своих земель в другой, Генрих смог придать этому разобщенному конгломерату владений не однородность — что было невозможно, — но некоторую сплоченность, что придало ему особый вес в дипломатической игре. Молодой человек, преисполненный амбициозных замыслов, новый король стал проводить крайне энергичную, если не сказать агрессивную, внешнюю политику на всех границах, от Шотландии до Гаскони.
По отношению к этому деятельному соседу, которому фортуна улыбалась снова и снова, Людовик VII придерживался оборонительной политики. За несколько лет, прошедших после возвращения из крестового похода, он потерял всех своих близких и доверенных советников; старые советники, перешедшие к нему от отца: Сугерий, Рауль де Вермандуа и другие — умерли; новые люди были назначены на все крупные коронные должности, поскольку все, кто занимал их раньше, либо также умерли, либо были отстранены. В те же самые годы скончались и Бернард Клервоский, Евгений III, Тибо Шампанский, Конрад III: все они вместе с Людовиком являлись ведущими партнерами дипломатической игры — иногда, правда, довольно острой, — но при этом были для французского короля абсолютно понятными и привычными людьми. Стараясь справиться с такими крупномасштабными переменами, король утратил присущий ему некогда динамизм: он колебался, делая выбор, склонялся к маловыгодным для него компромиссам. Пусть проводимая им в те годы политика внешне и смотрелась блекло, но на деле она была проницательной; ее последствия в будущем окажутся плодотворными во многих отношениях.
Начало «первой Столетней войны» (1152–1160)
Отныне во внешней политике королевства преобладала война с англо-нормандцами, перемежаемая многочисленными и без конца возобновляемыми перемириями. Эти враждебные действия положили начало тому, что иногда называют «первой Столетней войной», которая в действительности прекратилась только с заключением Парижского мира в 1259 г. Летом 1152 г. Людовик VII вступил в союз с Евстахием Булонским, Жоффруа Анжуйским и юным графом Шампанским Генрихом; позднее к ним примкнул Тьерри Эльзасский. С другой стороны, второй брак с дочерью Альфонса VII Кастильского Констанцией позволил Людовику снова заняться дипломатией в южном направлении. Начав воевать в Нормандии и Вексене, союзники сумели захватить несколько замков, но так и не перешли в крупномасштабное наступление. В августе 1154 г. был заключен мир; Людовик возвращал все, что им было завоевано, окончательно отказывался от Аквитании и соглашался на денежную компенсацию. В феврале 1156 г. Генрих, которому пришлось столкнуться с последним восстанием своего брата (тот умер на следующий год), согласился принести оммаж «на границе» за все свои континентальные владения. За этим жестом доброй воли последовало сближение между двумя королями, которое продержалось четыре года. В августе 1158 г. стороны достигли договоренности о женитьбе сына английского короля, Генриха Младшего, на Маргарите, дочери Людовика, который отдавал за ней в качестве приданого Вексен (ту самую область, которую сам Генрих уступил ему во время завоевания Нормандии); оба помолвленных были еще совсем маленькими детьми. Затем английский и французский короли подготовили совместный поход на герцога Бретани; Генрих самостоятельно завершит это предприятие, закрепив за собой Нант — который был отдан его брату — и подготовив почву для аннексии всего герцогства, которую он реализует спустя два года. Во время пребывания в Париже Плантагенет отчасти добился удовлетворения одного своего требования, которое могло бы возыметь значимые политические последствия: должность сенешаля королевства, на которую анжуйские графы претендовали уже давно, основываясь на более чем спорных аргументах. Генрих тут же воспользовался полууступкой Людовика для похода на Бретань, устроенного от имени французского короля; но иных ощутимых выгод английский король не получил: Генрих Младший всего лишь дважды по случайным поводам прислуживал своему сюзерену за столом, и настоящий сенешаль, Тибо Блуаский, сохранил свой пост.
Этот период сотрудничества, особенно выгодный Плантагенету, завершился к концу года, когда английский король заявил о правах Алиеноры на графство Тулузское — точь-в-точь как в свое время сделал Людовик VII. За этой претензией прослеживались и другие территориальные амбиции — на Керси, Руэг, быть может, Овернь. Однако уже некоторые инициативы, принятые Людовиком VII после развода, свидетельствуют об интересе, проявленном им к южной части королевства. Поэтому ссора была неизбежна. В июне 1159 г. Генрих собрал огромное войско в Пуатье и занял почти весь Керси и Руэг. Французский король во главе горстки всадников ринулся в Тулузу. Генрих осадил город, но в конце концов снял осаду в октябре, так и не решившись пойти на приступ: уважение, которое он питал к своему сюзерену, помешало ему сойтись с ним в прямом бою. Оставив войска, чтобы охранять завоеванные им земли, он отправился на другой фронт войны, в Вексен; после стычек противники заключили эфемерный мир в мае 1160 г., на принципах status quo (Шинонский договор): Генрих сохранил за собой только Кагор и несколько замков в Керси.
Вторая фаза войны (1160–1169)
В октябре 1160 г. король Англии обошел договор, сыграв свадьбу Генриха Младшего и Маргариты и прибрав к рукам приданое дочери французского короля, Вексен, который до того был отдан под охрану госпитальерам. Война тотчас вспыхнула вновь, особенно на границе Мэна и Анжу. Граф Тибо Блуаский, ненадолго перешедший в лагерь англичанина в предыдущем году, снова стал сражаться на стороне Людовика VII, для которого военные действия в целом приняли неблагоприятный оборот. В конце 1161 г. перемирие приостановило столкновения до 1166 г. Но оба противника продолжали бороться исподволь: Генрих вторгся в Тулузен, Людовик ответил походом в помощь оверньскому духовенству в лучших традициях Людовика VI, подстрекал мятежи в Бретани и Пуату, укрепил союз с Фландрией и Шампанью, принял изгнанного из Англии Томаса Бекета (ноябрь 1164 г.) и извлек выгоду из пребывания Александра III на французской земле (1163–1165). В 1166 г. Генрих II возобновил открытую войну, завоевав Бретань, а затем устремившись в Овернь; потом он вернулся, чтобы защитить Вексен от нападения французов (лето-осень 1167 г.). В следующем году противники теряли очки в разных областях: Генрих пострадал от дела Бекета, но лишил Людовика некоторых из оказывавших тому поддержку лиц (например, купив нейтралитет графа Булонского) и заключил союз с Фридрихом Барбароссой. После длительных переговоров оба короля заключили соглашение на встрече в Монмирайе (6 января 1169 г.). Генрих сохранил Бретань, Людовик принял оммаж от его сыновей за континентальные владения (от Ричарда за Аквитанию, от Генриха Младшего за все остальное). Наконец, Ричард был помолвлен с Алисой, второй дочерью Людовика. Проблемы, связанные с южными землями, в договоре не поднимались. Это соглашение серьезно не нарушалось до 1172 г.: в августе его возобновили, однако долго оно гак не продлилось.
В целом же, равновесие сил медленно изменялось на протяжении этих фаз чередования мелкомасштабных боев и настороженного мира. Хотя военные действия и не привели ни к какому решающему результату, события скорее пошли на пользу Капетингу: теперь у него появился сын-наследник (1165 г.), его все больше уважали на восточных и южных границах королевства, его поддерживали папа римский и французская Церковь. В то же самое время Плантагенету немало повредило сопротивление, а затем убийство архиепископа Кентерберийского Томаса Бекета (29 декабря 1170 г.), ему часто приходилось подавлять мятежи, которые впоследствии только будут усиливаться. Тем не менее могущество Генриха оставалось огромным, и оно еще выросло после его завоеваний в кельтских областях. Впрочем, оба противника противостояли друг другу на юге Франции, который подходил для масштабных дипломатических маневров.
Последние сражения (1173–1174) и мир
Уже стареющим королям пришлось сойтись в рамках еще одного конфликта. Генрих II все еще не умерил свои территориальные аппетиты. В январе 1173 г. он добился долгожданного успеха, когда его сын Ричард, герцог Аквитании, получил тесный оммаж от графа Тулузского, неосторожно ослабившего свои связи с Францией. Но Людовик VII ответил тем же, добившись оммажа от беспокойного графа Маконского и его вассалов. В феврале 1173 г. Генриху пришлось столкнуться с серьезным мятежом, в котором участвовали его сыновья, супруга, шотландский король и многочисленные пуатевинские, анжуйские и бретонские вассалы. Людовик поддержал восставших, правда, не очень энергично: в конце концов он вошел с войском в Нормандию, но затем отступил при приближении наемников Генриха II (лето 1173 г.). Короли заключили перемирие, что позволило Генриху подавить все очаги восстания. Весной 1174 г. Людовик предпринял более серьезное военное усилие, отправившись осаждать Руан, но потерпел неудачу из-за стремительного отпора со стороны Генриха (август). 24 сентября Плантагенет примирился со своими сыновьями при посредничестве Людовика (договор в Монлуи).
Мир между двумя королевствами был заключен лишь 21 сентября 1177 г., в Нонанкуре, после того как Людовик — при благожелательной поддержке Святого престола- ловко устранил новую угрозу войны. В который раз Генрих признал себя вассалом французского короля, и территориальный статус-кво было восстановлен. Непростой вопрос о браке между Маргаритой и Ричардом наконец был урегулирован. По настоянию Александра III оба государя, невзирая на свой возраст, обещали отправиться в крестовый поход. Этот последний договор увенчал успехом сопротивление Капетинга: за четверть века, проведенных в интригах и войнах, король Англии заполучил лишь Бретань — которая, по правде сказать, и так уже отдалилась от королевства, — несколько южных замков, оммаж графа Тулузского — но не само графство, — и вернул себе Вексен. Сам король Франции ничего не завоевал: но он существенно расширил влияние на своих крупных вассалов, их духовенство, их подданных: авторитет монархии возрос как внутри королевского домена, так и к северу и югу от него.
Людовик VII в своём королевстве
Этот заголовок, своего рода вариация названия монографии Марселя Пако, призван подчеркнуть то, что, вероятно, было фундаментальным достижением царствования: усиление власти короля и ее постепенную экспансию за пределы королевского домена.
Обновление персонального состава и развитие институтов
Можно только сказать, что при Людовике VII произошло настоящее развитие институтов: ведь при его сыне, и почти сразу, станет заметно, что службы двора специализированы и что администрация робко пытается рационализировать себя. Но начало этому развитию, иногда едва заметными движениями, положило царствование Людовика VII. Так, тогда впервые упоминаются бальи, еще с неопределенными функциями. Королевская юстиция больше не встречала противодействия в домене и начала вмешиваться в дела, которые касались крупных вассалов (чаще всего их отношений с церквями) и которые королевская курия считала подлежащими своей юрисдикции. Иногда суд выносил даже настоящие приговоры, открыто указывавшие на обвиняемого, — огромный шаг вперед по сравнению с осторожными решениями третейских судов, какими ограничивалась феодальная юстиция. Впервые говорится, что в заседании курии принял участие профессиональный юрист (iurisperitus) — мэтр Монье, крупная фигура в парижских школах, и он, конечно, был не один. Автором одного трактата по уголовному праву, основанного на трудах болонских романистов, мог быть королевский нотарий Гиральд Буржский, и в актах, выходивших из стен канцелярии, то тут, то там можно заметить влияние ученого права. Дело не ограничивалось юридической сферой: королевский совет (consilium, curia In consilio) начал приобретать облик учреждения, где постоянно заседало несколько человек (consiliarii), мнения которых влияли на решения короля. Наряду с очень знатными особами: родственниками короля, прелатами или крупными вассалами (архиепископами Реймсскими — Генрихом, потом Вильгельмом Белоруким, сенешалем Тибо, Филиппом Эльзасским) — там попадались люди, возвысившиеся только за заслуги: клирики, как Тьерри Галеран или бессменный Кадюрк, рыцари, как Бушар ле Вотр, куриальные чиновники, как камергеры Адам и Готье. Конечно, исходя из того, что росло число этих «верных», игравших важные роли, не имевших иной поддержки, кроме доверия короля, но еще отнюдь не специализированных, еще слишком рано утверждать, что совет стал профессиональным. Однако решительные перемены в королевском окружении начались.
С другой стороны, мы видели, что главные советники и высшие сановники предыдущего царствования исчезли (умерли или были отстранены) на рубеже 1150 г. Процедура замещения не столь значительных постов — кравчего, казначея и коннетабля — изменений не претерпела. Обе первых должности сохранили наследственный характер, оставшись соответственно в семьях Ле Бутелье де Санлисов и Бомонов, третья не вышла за пределы круга одних и тех же фамилий, хорошо нам знакомых с тех пор, и после Гуго де Шомона досталась Матье де Монморанси, потом четыре года оставалась вакантной и далее перешла к Раулю де Клермону. Зато назначения на два ключевых поста, канцлера и сенешаля, заслуживают комментария, так как предвещали существенное изменение установок власти. Канцлерскую должность, окончательно отнятую у беспокойного Кадюрка, с 1150 по 1172 г. занимал Гуго де Шанфлери, епископ Суассонский. Этот второстепенный прелат, которому на этом посту полагалось играть очень важную роль, через двадцать два года был удален от дел — может быть, именно из-за веса, какой он приобрел, и еще семь лет ему не находилось преемника. Новый канцлер, Гуго дю Пюизе, был столь же неприметным, каким в начале карьеры был епископ Суассонский. Что касается сенешаля Рауля де Вермандуа, то на эту должность только через два года после его смерти, в 1154 г., был назначен граф Тибо Блуаский, сохранявший ее до своей смерти в 1191 г., несмотря на временный переход на сторону Генриха II в 1159 г.
Выбор епископа Суассонского был, конечно, выбором «технического специалиста». Выбор графа Блуаского, наоборот, — чисто политическое решение, с которого началось укрепление связей короны с Блуа-Шампанским домом. Появление такого нового сенешаля также означало, что ко двору возвращаются знатные бароны, давно покинувшие его; это стало одним из самых явных признаков роста престижа Капетингов. Наконец, оба назначения имеют и общее черты: они показывали, что больше не осталось приближенных советников высокого полета, какими были, например, Сугерий и Рауль де Вермандуа, а в более низком стилистическом регистре — Кадюрк и Этьен де Гарланд. При дворе отныне находились либо незаметные люди, облеченные королевским доверием и эффективно делавшие свое дело, либо знатные вельможи, которые не жили близ монарха постоянно и иногда занимали посты, имевшие в основном почетный характер (ведь на пост сенешаля претендовал даже английский король). Промежуточный эшелон, то есть высокопоставленные чиновники из высшей аристократии Иль-де-Франса, обладавшие реальным влиянием, понемногу исчезал. Это перераспределение ролей дополнялось еще одной институциональной переменой: на периодические собрания магнатов королевства, при Людовике VI очень мало посещаемые, теперь собирались самые знатные сеньоры, обсуждавшие и утверждавшие важные королевские решения (в Безеле в 1146 г., в Этампе в 1147 г., в Суассоне в 1155 г., в Париже в 1177 г.). Эта тенденция к объединению крупных вассалов изменила лексикон канцелярии, которая стала называть их словом «бароны», вероятно, ассоциируя с соратниками Карла Великого; начало появляться и название «пэры» как реминисценция из той же эпохи. Таким образом, трансформации куриальной среды выглядят одним из отсветов прогрессивного развития, какое претерпевали королевская власть, отношения между сувереном и территориальными князьями и осознание функции монарха, усваиваемое различными группами общества.
Расширение королевской власти
Это осознание, а также укрепление связей, давно ослабших, какие соединяли крупных вассалов со своим королем, было одним из элементов, и не самым ничтожным, того обширного феномена, который, возможно, стал крупнейшим достижением эпохи Людовика VII, — «расширения моральной власти короля» (Ашиль Люшер), которое непосредственно подготавливало расширение его власти физической.
Людовик VII старался выполнять важнейшие обязанности короля, как раз те, к выполнению которых было особо чувствительно общественное сознание, — вершить суд и сохранять мир. Людовик VI в свое время добился, чтобы правосудие и мир царили в его домене, и, если его сыну еще приходилось бороться с отдельными непокорными шателенами Иль-де-Франса, эти походы уже не имели эпического облика, какой обретали ранее; область, которую напрямую контролировал король, была прочно замиренной. Теперь он взялся распространять свою власть на все королевство — на совокупность территорий, подчиненных ему опосредованно. Мы рассказывали, что он вызывал крупных вассалов к себе на суд, чтобы они ответили за свои бесчинства. Он выступал в Оверни против графов, в Веле — против виконтов Полиньяка, против графов Неверских, нападавших на аббатство Безеле, и против врагов Клюни. Его покровительства искали многие епископы и церкви Юга, сожалевшие, что в этих краях, слишком далеких от Парижа, оно едва ли могло проявиться по-иному, кроме как в форме грамот. Почти повсюду изъявляли уважение королю и доверие к нему. Еще одним проявлением этого феномена были попытки арьер-вассалов короны, иногда очень далеких в географическом плане, сблизиться с королевской властью непосредственно или хотя бы получить от короля помощь.
По меньшей мере в моральном, если пока не в фактическом отношении, королевство вновь обрело границы Francia occidentalism[151] 843 г. Сближение с Шампанским домом, походы в Бургундию, установление связей с Дофине и долиной Соны (входившими в состав Арелатского королевства и принадлежавшими императору) вполне явственно означали неприятие претензий на верховенство, которые с момента вступления на престол выдвигал Барбаросса. Десять лет (1152–1162) император предпринимал все новые поездки на эти западные и юго-западные окраины своего государства, заключал там союзы и оказывал давление, притом что его предшественников они заботили мало; наивысшую угрозу для Франции создал подписанный в 1157 г. союз между Генрихом II и Фридрихом I; но проблемы, с которыми Фридрих столкнулся в Италии, и схизма привели к тому, что тиски, грозившие сомкнуться, разжались, и Капетинг смог позволить себе настоящее дипломатическое наступление на Юго-Восток, на имперскую землю, несколько улучшив отношения с Фридрихом (встреча в Вокулере в 1171 г.).
На Юге утрата Аквитании в 1152 г. ничуть не остановила распространения капетингского влияния; каналом для него были особые отношения с графами Тулузскими, часто нуждавшимися в королевской помощи, выражалось оно и в прямых связях с городом Тулузой, церквями, виконтессой Нарбоннской и другими крупными и мелкими сеньорами (см. карта 9). Здесь, как и в других местах, знакомству с королем способствовали его поездки — он пересек Юг зимой 1154–1155 г., возвращаясь из Компостелы, а позже проехал через Юго-Восток, направляясь в Гранд-Шартрез. Еще немало переездов напомнило подданным всего королевства о существовании их государя: времена изменились, и Франция стала куда менее разъединенной из-за трудности проезда, чем век-два назад. Во всех направлениях тянулись «длинные руки короля с целью защитить всех и оказать им покровительство» — так в 1154 г, выражалась королевская канцелярия. Только Запад, который заблокировала экспансия Плантагенета, оставался почти непроницаемым для распространения престижа французского монарха.
Кроме осуществления бесчисленных отдельных акций, король, стремясь насадить мир, начал искать некое общее и нормативное его выражение во время подготовки к крестовому походу: папа и король совместно возложили на Сугерия обязанность хранить мир в королевстве. Но уже собрание 10 июня 1155 г. в Суассоне торжественно провозгласило, что король вновь взял на себя ответственность за мир во всем королевстве, который его предшественники были неспособны обеспечить; десять лет после этого церкви, крестьяне, купцы и все жители королевства должны были наслаждаться полным миром и безопасностью, а нарушители мира — держать ответ перед королевским судом, если решений судей на местах окажется недостаточно. Этот авторитетный тон, это притязание на участие в делах всего королевства были присущи уже Людовику VI, но еще естественней усвоил их Людовик VII[152]. Что касается самого факта издания закона, это был совершенно новый феномен для капетингской Франции; последователем Людовика VII в этом станет Людовик Святой. Другой вопрос, был ли монарх вполне уверен, что располагает средствами, позволяющими провести его эдикт в жизнь; в северо-восточной четверти страны, князья которой (герцог Бургундский, графы Шампанский, Труаский, Неверский) присутствовали в Суассоне, — вероятно, да; в других местах — вероятно, нет. Не суть: этот текст все равно стал важным этапом в процессе утверждения монархической власти во Франции. Он очень четко обозначает момент, когда Божий мир, который с тысячного года худо-бедно обеспечивала церковь, стал миром короля[153].
Новое укрепление главных королевских функций начало искать себе и другую форму выражения — литературную и историческую. До тех пор Капетинги предпочитали хранить молчание о своем происхождении, которое не давало им права вступать на престол, за что некоторые противники не упускали случая их упрекнуть. Зато в царствование Людовика VII династическое чувство усилилось и начало искать себе подтверждения в двух взаимоисключающих направлениях. С одной стороны, укреплялась «гордость за то, что ты Капетинг»: французские короли, отныне прочно утвердившиеся, больше не скрывали, что их предками были Робертины и Оттоны[154]. С другой стороны, появились поползновения связать династию с Каролингами и тем самым придать ей единственную форму легитимности, по-настоящему признанную коллективной памятью[155]. Любопытно, что все первые попытки такого рода, еще при Людовике VI, предпринимались не в королевском домене и не при дворе. Лишь в начале следующего царствования главный центр капетингской историографии, аббатство Сен-Дени, сделало первые шаги к сближению монархии с капетингской моделью, выпустив переработанную версию «Истории Карла Великого и Роланда» — очень фантастической хроники, приписываемой Турпину, легендарному соратнику Карла Великого. Этот текст, изначально связанный с паломничеством в Компостелу, имел большой успех во второй половине века. Монахи Сен-Дени использовали его и с тем, чтобы сфабриковать подложную грамоту Карла Великого, укреплявшую особую связь их аббатства с королевской властью. Разработка представления о более или менее легендарных каролингских истоках династии происходила в конце века очень активно, а недолгое возвеличивание ее настоящих предков прекратилось.
Итак, на всех уровнях — на уровне коллективного воображаемого, на законодательном уровне, как и на уровне очень ощутимого участия в мелких делах страны, — Людовик VII постепенно укреплял свою власть и, возможно, прежде всего престиж короны. Эта деятельность опиралась на ограниченную, но надежную материальную базу — ресурсы домена.
Управление доменом и доходы короля
Королевский домен, значительно расширенный Филиппом I и немного — Людовиком VI, требовал от Людовика VII пристального внимания, особенно после 1152 г. Он практически не увеличил домен, но усердно эксплуатировал его. Впрочем, эта перемена отношения (которую можно было предчувствовать еще в царствование Людовика VI) соответствовала общим тенденциям развития: времена создания новых сеньорий, внезапных изменений территориальных границ миновали, настало время для организации земледелия и приумножения доходов. Король, наученный примером Сугерия, взялся за дела, где экономические интересы и политическое утверждение, как при Людовике VI, оставались неразделимы. Собирать людей и использовать земли значило также демонстрировать королевское присутствие, ослаблять или сокрушать соседних сеньоров, контролировать жизненно важные маршруты. Но военные акции были уже не столь настоятельно необходимы, как в прошлое царствование, потому что домен почти замирили. С другой стороны, напомним, что понятие «королевский домен» означало вовсе не компактную территорию, а совокупность земель и всевозможных налогов: дорожных и мостовых пошлин, податей с городов, судебных прибылей, сеньориальных податей, доходов от покровительства церквям и т. д.; этот разнородный набор от Лана до Орлеана и был главным источником королевских ресурсов.
Интенсификация эксплуатации домена выразилась прежде всего в росте количества превотств: этих базовых территориальных единиц королевской администрации вместо 21 или 22 стало 37. Больше всего новых превотств создали в Гатине — области, где, как мы скоро увидим, больше всего было и новых деревень. Некоторые города получили по второму прево, а в Париже этих чиновников было трое. Зато принципы местного управления остались неизменными: прево брали свою должность на откуп, иногда даже получали во фьеф, а король пока с большим трудом сдерживал их притязания на наследственную передачу должности — как и в большинстве европейских государств, во Франции Людовика VII администрация Нового времени переживала лишь стадию предыстории. Остается выяснить, какие ресурсы домен предоставлял королю. Долгое время считали, что они были очень богатыми и превосходили 200 тыс. ливров в год, основываясь на ошибочном толковании единственного текста, содержащего конкретные цифры, — записей Конона, прево Лозаннской церкви, о разговоре, который он услышал на похоронах Филиппа Августа. Сегодня известно, что эта цифра — 19 тыс. ливров — равнялась годовому доходу, а не месячному; вероятно, это была откупная плата прево — основной твердый ресурс короля. Это очень мало, но, должно быть, эта сумма составляла лишь часть (почти треть) обычного дохода, а экстраординарные доходы, размер которых нам остается неизвестен, представляли собой, конечно, не просто скромную добавку[156]. Историки считали и пересчитывали цифры, сугубо гипотетические, чтобы оценить вероятный объем ресурсов Людовика VII. Все сошлись на одном принципиальном утверждении: эти ресурсы были намного больше, чем у любого из его вассалов, за исключением Генриха II. В остальном, кроме этого, мнения разошлись: на взгляд Джона Болдуина, «такой доход (который Филипп II унаследовал от отца) был недостаточно существенным, чтобы вести сильную королевскую политику в противовес крупным баронам и прежде всего Генриху II»[157]. На взгляд Карла Ф. Вернера и других, доходы французского короля ставили его на очень почетное место среди европейских монархов, доходы же самого Генриха II, несомненно превосходившие доходы Людовика, тем не менее были сопоставимы с ними.
Сельская местность
Королевская активность в сфере организации земледелия в ту эпоху особо проявлялась в Гатине, то есть на юго-востоке домена; это была область, где владения короны располагались плотней всего, а также одна из марок (в данном случае — на границе Франции и Шампани), которые были сравнительно мало населены и в которых тогда наибольший размах получили расчистки. За двадцать последних лет царствования Людовик VII пожаловал много хартий поселения и вольности, как, впрочем, со своей стороны поступали граф Шампанский, архиепископ Сансский и более мелкие сеньоры. Крупнейшими населенными пунктами, заложенными королем в этой области, были Вильнев-сюр-Йонн (1163–1164) и Флажи (1177–1178). Из Вильневов, разбросанных на остальной территории домена, упомянем также Вильнев-жукст-Этамп (1170), дополнивший начинания Людовика VI. Что касается содержимого пожалованных хартий, то они оставались очень далеки от всякой идеи коллективной автономии. Впрочем, многие из них просто воспроизводили кутюмы Лорриса. Король предоставлял привилегии и своим людям, но нельзя сказать, чтобы он, как и Людовик VI, много делал для освобождения сервов. Действительно важные коллективные вольные, предоставленные сервам десятка деревень в Орлеанской области, датируются только последним годом царствования, когда старый монарх сам практически не правил.
Города
Что касается городского населения, жаждавшего свободы, то Людовик VII охотно соглашался уступать ему некоторые подати, какие взимал с города или профессии. Именно при нем в документации стали упоминаться организации ремесленников — менял, пекарей и, может быть, кожевников Парижа, мясников Этампа, пекарей Понтуаза. Привилегии, получаемые ими, предоставляли им монополию, облегчали (не всегда) налоговое бремя, но также были рассчитаны на то, чтобы лучше контролировать основные виды деятельности городского населения. 15 силу других привилегий снижение податей или уступка королевских прав распространялись на всех бюргеров города — в Шатонеф-ле-Тур (1141 и 1144 г.), Орлеане (1147 г.), Санлисе и Мелене (1173 г.), Компьене (1152 и 1179 г.), Лане и несколько раз в Бурже. В большинстве городов, облагодетельствованных таким образом, были постоянные королевские резиденции — король старался крепче связать себя с бюргерами, стимулировать их активность, а его отказ от доходов компенсировали особые выплаты, вполне возмещавшие ему ущерб. Действиями в том же направлении была и организация рынков и ярмарок с выгодными условиями обложения — в Этампе, Орлеане, Манте, Монлери и т. д. Париж, все более выглядевший столицей во время долгих пребываний короля и его служащих, выиграл от нескольких мер, самой известной из которых стала привилегия «ганзе речных купцов», которая подтвердила и расширила в 1170–1171 гг. привилегию, пожалованную Людовиком VI, и стала основой развития парижского муниципалитета.
Зато Людовик старался, чтобы в городах, принадлежавших непосредственно ему, как можно меньше развивалось коммунальное движение. В начале царствования инициативы такого рода были подавлены в Орлеане и Пуатье; коммуна в Турню была запрещена в 1171 или 1172 г., а в Сансе распущена в 1147 г., после того как ее разрешили в 1141 г. Во многих случаях частичные вольности, о предоставлении которых только что шла речь, становились компенсацией запрета коммуны (в Орлеане, в Шатонеф-ле-Тур) или наименьшим злом в ситуации разгула насилия (в Компьене). К коммунам, учрежденным в предыдущем поколении, на которое в большей степени, чем на поколение Людовика VII, пришелся подъем этого движения, отношение было иным — к их существованию уже привыкли, и они стали факторами поддержания порядка: в Нуайоне, Бове, Лане, Суассоне и, несомненно, в Манте король мог лишь подтвердить признание коммун. Что касается новых движений, грозивших власти епископов, которых король опекал, то к ним он относился откровенно негативно. Мы, конечно, видели, что в Реймсе он сначала (в 1138–1139 гг.) утвердил образование коммуны вопреки протестам духовенства, но это был политический маневр, который он в 1140 г. прекратил, и в дальнейшем, хоть и не слишком энергично, поддерживал своего брата Генриха, ставшего архиепископом, в борьбе с притязаниями горожан. В Безеле он с помощью оружия защищал аббатство против подвластных ему горожан, организовавших в 1155 г. коммуну при поддержке графа Неверского; когда другой граф Неверский так же поступил в 1176 г. в Оксере, король тоже запретил эту коммуну, невыгодную епископу.
Позиция Людовика VII по отношению к коммунальному движению в целом представляется более сдержанной, чем писали о ней историки, старавшиеся найти в его царствование «начало объединения народных классов с тем, кто в их глазах олицетворял порядок, справедливость и сопротивление феодалам» (Ашиль Люшер). Шарль Пти-Дютайи, более проницательный, уже заметил, что Людовик «испытывал нерешительность, колебался» и «как будто чувствовал те же отвращение и страх, какие самостоятельность бюргеров внушала церкви». В целом он был прямым продолжателем линии отца. Как и тот, он иногда благосклонно относился к коммунам в городах, не принадлежавших ему, но не в своих городах. Так же как и тот, он одобрял их в качестве факторов сохранения общественного порядка и в качестве сообществ, непосредственно связанных с королевской властью; так, он охотно подтверждал признание тех из них, которые хорошо себя зарекомендовали, но обуздывал и подавлял те, которые выходили за границы, установленные им самим. Наконец, как и тот, он совсем не любил (после того как угасли фрондерские поползновения, вдохновлявшие его в молодости, например, в Реймсском деле), чтобы горожане, борясь за свои требования, посягали на привилегии духовенства, которому он покровительствовал и которое его поддерживало.
Царствование Людовика VII пришлось на период сравнительного религиозного мира: столкновения, вызванные реформой духовенства и спором об инвеституре, утихли, а насилие, которое породит борьба с ересью, еще почти не предчувствовалось. Однако за этим спокойствием крылась интенсивная деятельность: строительство больших зданий в стиле первого готического искусства шло на капетингских землях полным ходом, схоластическое мышление достигло зрелости, а объединение парижских магистров предвещало появление университета. Цистерцианцы закрепляли результаты чрезвычайно активного развития, какого достигли за полвека, коллегиальные церкви регулярных каноников в свою очередь переживали пик экспансии, а способные, достойные и самостоятельные епископы пожинали плоды реформы. Личность французского короля, благочестивого, пропитанного религиозной культурой, друга клириков, живших святой жизнью, не диссонировала с этой эпохой углубления религиозного чувства и совершенствования образования духовенства.
Отношения с французской церковью
У себя в королевстве Людовик VII, может быть, в первую очередь представал защитником церквей- епископства, монастыри, коллегиальные и простые сельские церкви пользовались привилегиями, какие он им щедро раздавал: Марсель Пако насчитал таких документов не менее 452. Правда, 275 из них были просто подтверждениями прежних; остальные представляли собой отказы от пошлин или рент, дарения королевских имуществ или (очень часто) официальное предоставление королевского покровительства владениям какой-либо церкви. Эти грамоты жаловали не только церквям, непосредственно зависимым от монарха, — мы видели, что подобные привилегии давали, например, церквям Юга. Поэтому ему приходилось выступать, иногда с оружием в руках, в защиту церквей, которым он предоставил свою гарантию, от их светских соседей. Тем самым традиция, какую в своих доменах заложил Людовик VI, распространилась на добрую часть королевства и стала эффективным орудием расширения королевской власти. Действия Людовика VII, конечно, прежде всего затрагивали Иль-де-Франс и окружавшие его земли, но добирался он и до Оверни, Ниверне, Везеле, Клюни и других мест.
Забота короля о религиозных учреждениях выходила за пределы мирского покровительства и дарений: несколько раз он брался реформировать монастыри и особенно коллегиальные церкви. Самые важные, а также самые трудные из этих действий имели отношение к секулярным каноникам Святой Женевьевы в Париже и Святого Корнелия в Компьене. Действуя согласованно, чтобы преодолеть их упорное сопротивление, Людовик VII и Евгений III заменили их соответственно регулярными канониками и монахами Сен-Дени (в 1148 г. и 1150 г.). Тем самым король продемонстрировал заботу о духовном здоровье церкви и интерес к черному духовенству. Последнему, прежде всего новым орденам (во главе с цистерцианцами и тамплиерами), эффектная экспансия которых начала терять темп, король предоставил и щедрые дары, в частности освобождение от дорожных и мостовых пошлин, необходимое для их экономической деятельности (см. карта 10).
Особенно хорошо нам знакома для царствования Людовика VII еще одна большая область отношений между королевской властью и церковью — осуществление в двадцати двух «королевских» епископствах (которых в его царствование стало двадцать пять) регального права (regale), разрешение избирать нового епископа и утверждение его избрания[158]. Регальное право (прерогатива, позволявшая королю управлять епархией и присваивать ее доходы, пока кафедра вакантна) оказывало существенное влияние на королевские финансы, выбор епископов был элементом решающей важности для контроля над королевством. После инцидентов, которые ознаменовали начало царствования, Людовик проявлял примечательную осторожность в использовании этих прерогатив. Тем не менее благодаря ловкости и тому, что ключевые кафедры занимали такие прелаты, как его брат Генрих или шурин Вильгельм, он сумел провести немало кандидатур епископов, согласие которых на сотрудничество было ему обеспечено. Он распространил свое влияние и на четыре епископства Нарбоннской провинции, связи с которой установил во время поездки 1154–1155 гг. Таким образом, «стиль Людовика VII», воплощение гибкости и респектабельности, принес особо удовлетворительные результаты в том, что касалось отношений с церковной иерархией.
Отношения с папством
В этой сфере Людовик VII тоже с 1144 г. сохранил и улучшил превосходные отношения, какие его отец поддерживал с Римом. Первый период пришелся в основном на понтификат Евгения III (1145–1153) и прежде всего на его пребывание во Франции во время подготовки к крестовому походу; взаимопонимание между папой, королем и Сугерием было безупречным и продолжилось во время регентства, когда папа усердно выполнял свое обещание контролировать королевство и даже пытался примирить короля с королевой. Второй особый период начался после того, как осенью 1160 г. Людовик признал Александра III, а в 1163–1165 гг. папа снова жил во Франции, в Сансе. Как и в 1147–1148 гг., монарх получил от присутствия папы большую выгоду: оно, как и в первый раз, позволило укрепить власть короля (в данном случае благодаря ряду его выступлений против расхитителей церковных имуществ), а также усилило его позицию по сравнению с Плантагенетом, который тоже поддержал Александра, но скоро потерял достигнутые преимущества, вступив в конфликт с Томасом Бекетом. Кроме того, во время, когда император погряз в схизме и итальянских проблемах, французский король благодаря этому «хорошему выбору» приобрел некоторый международный престиж. Поскольку его встреча с Барбароссой в Сен-Жан-де-Лон дважды (29 августа и 22 сентября 1162 г.) так и не состоялась, это удачно избавило его от трудной дипломатической ситуации, которая была создана оплошностью его собственных послов и грозила обойтись ему дорого: ведь предполагался не менее чем третейский суд для выбора между двумя папами (и он явно оказался бы не в пользу Александра) в присутствии обоих монархов. Впоследствии отношения между Людовиком VII и Александром остались наилучшими. В 1177 г. король при угрозе нового нападения Англии, с которой он не хотел воевать, сумел добиться вмешательства папы — тот нуждался в нем, желая организовать новый крестовый поход. И папа вынудил Генриха II заключить Нонанкурский договор.
Таким образом, в плане отношений с церковью царствование завершилось заметными достижениями. После трудностей начала правления Людовик VII смягчил отношение к свободам церкви. Не отказываясь от притязаний на светскую власть, он стал более сговорчивым и больше не пытался заходить слишком далеко в использовании своих прерогатив. Это стремление к доброму согласию с церковной иерархией многие современники и историки осуждали, видя в нем слабость короля — святоши и клерикала. Тщательный анализ, произведенный Марселем Пако[159], напротив, показал, что Людовик VII сумел, щепетильно соблюдая приобретенные церковью свободы, отстоять королевскую прерогативу и даже, более скрытно, но более эффективно, чем отец, влиять на решения прелатов. О той же мудрости и ловкости свидетельствуют его отношения с Евгением III и Александром III. Впрочем, его церковную политику следует рассматривать с учетом его глубокой набожности и его представлений о королевской функции, в его понимании, что бы ни говорили, обязанности христианского государя никогда не смешивались со слепой покорностью главам церкви: он занимает достойное место между Сугерием и Людовиком Святым.
События последних десяти лет царствования во многом объясняются тем, что король состарился: ему пошел лишь шестой десяток, но усталость, а потом болезнь все более мешали ему действовать, а тем более воевать. После нормандских походов 1173 и 1174 г., закончившихся поспешными отступлениями, и большого восстания против Генриха II, которым Людовик VII не сумел воспользоваться, он больше почти не покидал домен. Благодаря вмешательству папы он ловко избежал последнего нападения Генриха II, но даже дипломатия в конце его жизни выглядит менее активной. В 1177 г. он тяжело заболел, а в сентябре 1 179 г. по возвращении из последней поездки, паломничества на могилу Томаса Бекета ради выздоровления сына, его разбил односторонний паралич. Умер он только 18 сентября 1180 г., но к тому времени уже более года не имел никакой реальной власти. Филипп, коронованный 1 ноября 1179 г., следующей весной отобрал у него королевскую печать, опасаясь, как бы его ослаблением не воспользовались шампанские дядья. Ведь в политической жизни последних лет царствования доминировала борьба Фландрского и Шампанского домов за влияние. С одной стороны — Филипп Эльзасский, с другой — королева и ее братья торопились обеспечить себе выгодную позицию, пока король не сменился. Первый стал самым приближенным лицом к старому государю, вторые сохраняли почти господствующее положение при дворе. После того как 23 апреля 1180 г. Филипп II женился на племяннице Филиппа Эльзасского, соперничество обоих кланов быстро вылилось в войну — сначала между собой, потом против молодого короля. Ожесточенность соперничества крупных феодалов, сравнительный упадок власти короля, который позволил втянуть себя в их распри и вступал с этими людьми в союзы, вместо того чтобы поискать жену в какой-нибудь царствующей фамилии, характерны для атмосферы конца царствования, тяжело сказавшейся на французском дворе. Несмотря на вполне удовлетворительное завершение борьбы с Плантагенетом, несмотря на авторитет, приобретенный среди подданных, король как будто выпал из европейской дипломатии, погрязнув в придворных раздорах, каких не бывало уже давно. Однако новый король скоро сумеет развеять это гнетущее впечатление.
Реальную важность этого царствования, которую слишком часто трудно разглядеть из-за дипломатических проблем и недостаточно яркой личности короля, можно было бы показать, задав несколько таких вопросов, ответ на которые будет один и тот же, но часто неожиданный. Кто из капетингских монархов начал распространять королевскую власть за пределы Иль-де-Франса, до Бургундии, до южных границ Центрального массива и даже до Лангедока? Не Филипп Август, а Людовик VII. Кто из капетингских монархов издал первый ордонанс о мире в королевстве? Не Филипп Август и не Людовик IX, а Людовик VII. Кто из суверенов Западной Европы первым отправился в крестовый поход, придав династии величайший престиж? Людовик VII. А кому из Капетингов образцовый христианский и почти монашеский образ жизни принес всеобщее уважение и благосклонность церкви? Не Людовику Святому, а Людовику VII.
Эти вопросы, конечно, маскируют слабые стороны царствования: великим монархом во Франции в тот период был, по меньшей мере на первый взгляд, Генрих II; крестовый поход потерпел неудачу; ограниченные ресурсы домена исключали какую-либо масштабную внешнюю политику; мир, провозглашенный королем, и уважение к его власти все еще зависели от доброй воли его крупных вассалов. Но мы также полагаем, что показали: поведение Людовика VII, зиждившееся на глубоко христианском представлении о королевском сане, предвосхитившем представления Людовика Святого, принесло ему прочные симпатии духовенства и населения и тем самым укрепило и расширило авторитет, какой приобрел для династии его отец. Этого нельзя сказать о его непоследовательной и нерешительной внешней политике или о его неудачном крестовом походе, хотя в оправдание первой можно сказать, что она представляла собой меньшее зло, а второго — что это был важный этап упрочения власти Капетингов. Во всяком случае, можно утверждать, что король, наученный горьким опытом (возможно — пожаром в Витри, разумеется — крестовым походом, разводом, а также усилением Плантагенета), опираясь на процветание домена, добрые отношения с церковью и вассалами, после 1152 г. проводил мудрую и осмотрительную, пусть не всегда динамичную политику. Его преемники пожнут плоды его кропотливого труда, повысив престиж и расширив власть капетингской монархии.