Филипп Август (1180–1223): «Время перемен» для капетингской власти(Франсуа Менан)
Рождение Филиппа (21 августа 1165 г.) было встречено бурным всплеском народного ликования, а король объявил, что счастлив наконец обрести сына, поскольку был «устрашен таким множеством дочерей». Он ждал этого сына со времен своего первого брака, на протяжении примерно тридцати лет, и отсутствие отпрыска мужского пола могло бы создать ему серьезные сложности. Филипп оправдает возложенные на него надежды — он вознесет Францию в первый ряд великих держав Западной Европы. Названия двух значимых современных работ, посвященных его правлению, говорят сами за себя: одна книга называется «Время перемен», во второй король представлен как человек, заложивший «фундамент королевской власти». Нельзя лучше подытожить всю важность этого периода в истории капетингской монархии и Франции.
Обстоятельства помогли Филиппу реализовать этот великий замысел: он унаследовал державу, которая, хоть и была небольшой, но стала сильной благодаря упорным стараниям его отца и деда. У него в запасе было много времени — Филипп правил на протяжении сорока трех лет, — и ему повезло, что его главный противник, Иоанн Безземельный, совершал ошибки одну за другой и страдал психической неуравновешенностью. Но прежде всего Филиппу помогли его качества государственного деятеля. Один каноник монастыря Сен-Мартен в Туре оставил нам очень живой портрет этого государя: «Красивый и ладно скроенный, он был лысым; краснолицый и жизнерадостный, он любил вино, вкусно поесть и женщин. Щедрый к друзьям, он был жаден до имущества своих врагов и слыл наиопытнейшим человеком в искусстве интриги. Благочестивый и мудрый в совете, он никогда не изменял своему слову и выносил быстрые и справедливые приговоры. Окрыленный победой, он боялся за свою жизнь и выходил из себя так же легко, как успокаивался. Он обуздал злокозненность магнатов королевства и подстрекал их к распрям, но никогда не казнил никого из тех, кого держал в тюрьме. Прибегая к совету людей безродных, он не испытывал ненависти ни к кому, разве что на краткий миг, и показал себя укротителем гордецов, защитником Церкви и кормильцем бедных»[160]. В общем, Филипп был хорошим товарищем, унаследовавшим от предков вкус в жизни, но прежде всего прирожденным правителем: умный (но не очень образованный), ловкий до беспринципности дипломат, человек, способный прийти к быстрому решению (правда, в отдельных случаях несколько поспешному) и упорно его выполнять, прагматик — не особенно щепетильный, но и не злобный или циничный. Что касается войны, которая занимала большую часть его царствования, то он посвящал себя ей с усердием и некоторым талантом, но не проявил при этом ни особой страсти, ни гения. Франция вряд ли могла бы попасть в лучшие руки, чтобы пережить тот опасный, но многообещающий период, каким был рубеж двух столетий.
Трудные годы(1180–1203)
Победа над феодальными коалициями и расширение королевского домена (1180–1185)
Филипп взял власть в свои руки за год до смерти своего отца, когда тот, разбитый параличом, не мог больше править самостоятельно (сентябрь 1179 г.). Коронация (1 ноября 1179 г.) и женитьба (23 апреля 1180 г.) наследника, передача королевской печати от старого короля (весна 1180 г.) стали этапами пути, который привел Филиппа к официальному наследованию, когда 18 сентября 1180 г. прикованный к постели Людовик скончался. Несмотря на свой юный возраст, Филипп сразу же — хотя и не без некоторых затруднений — обеспечил себе свободу действий по отношению к своему окружению, навязав ему несколько решений, возымевших важные последствия.
Два семейных клана делили между собой влияние при дворе в последние годы предыдущего царствования: дом Блуа-Шампань, пребывавший при власти вот уже как двадцать лет, и граф Фландрии Филипп Эльзасский, который пошел на сближение с Людовиком в последние годы его правления и считался наставником Филиппа. Он упрочил свое влияние, устроив свадьбу Филиппа — раз уж у него не было собственной дочери — со своей племянницей Изабеллой де Эно, которой едва исполнилось десять лет. В утешение принцу, которому могла бы достаться невеста из какого-либо королевского рода, Изабелла принесла великолепное приданое, состоявшее из земель, которые вскоре сольются в единый удел под названием Артуа, с богатыми городами Аррасом, Сент-Омером, Бопомом и Эром — важными центрами североевропейской торговли (см. карта 11).
С помощью этого брачного союза Филипп Эльзасский мог надеяться занять при дворе такое же верховенствующее положение, что ранее занимали шампанцы благодаря королеве Адели. Однако последние отреагировали очень резко, перейдя к активному сопротивлению: Адель покинула двор и нашла пристанище у брата Тибо; конфликт прекратился благодаря неожиданному посредничеству Генриха II Плантагенета, которого призвала на помощь Адель и который, казалось, поначалу намеревался ее поддержать. Ради того, чтобы сохранить мир, Генрих договорился с юным королем (встреча в Жизоре в июне 1180 г.) и добился, чтобы Филипп вернул свое расположение королеве-матери и ее братьям (Иври, 28 июня). На протяжении нескольких лет Генрих будет придерживаться этой примирительной, даже, можно сказать, дружественной линии поведения по отношению к Филиппу; его благожелательный нейтралитет позволит французскому королю преодолеть интриги его крупных вассалов и родственников.
На самом деле ни граф Фландрии, ни шампанцы не были довольны достигнутым соглашением: ведь было ясно, что новый король, воспользовавшись поддержкой Генриха II, намерен избавиться от любой опеки — и одного, и другого клана. Поэтому вчерашние противники нашли общий язык: 14 мая 1181 г. четверо братьев блуа-шампанского дома, Филипп Эльзасский, Балдуин де Эно (тесть короля), герцог Бургундский Гуго III и прочие лица заключили между собой союз. Но из шампанцев лишь Этьен де Сансерр, горячая голова, остался верен участникам коалиции и взялся за оружие вместе с ними. На протяжении двух лет король при поддержке опытных военачальников противостоял одновременному натиску своих противников: летом 1181 г. он по очереди отбросил Этьена, угрожавшего захватить Орлеан, и армию фламандцев, которая появилась в двадцати километрах от Парижа. В 1182 г. смерть Элизабет де Вермандуа предоставила королю шанс вернуть земли, отошедшие ее мужу Филиппу Эльзасскому. После перемирия война возобновилась в 1184 г. и закончилась в июле 1185 г.: Филипп Эльзасский, видя, что интриги французского короля посеяли рознь между его союзниками, попытался в последний раз перейти в наступление, но в конце концов отказался вступать в решающее сражение и предпочел принять тяжелые условия мира в Бове. Король сохранил приданое супруги и приобрел большую часть Вермандуа с Амьеном: то было первое из впечатляющих прибавлений к королевскому домену, осуществленных за время его правления. Вермандуа, находившееся совсем близко от Парижа, чуть было не ускользнуло от Капетингов — но отныне оно им принадлежало.
Война с Плантагенетами: общие черты, первый этап (1186–1189)
Разобравшись с претензиями фламандцев, Филипп мог заняться Плантагенетами. Его борьба сначала с Генрихом II, потом его сыновьями, Ричардом и Иоанном, была естественным продолжением долгого конфликта, начавшегося в правление Людовика VII. Мир стал невозможным из-за соседства с обширным территориальным комплексом Плантагенетов, их стремления распространить свою власть па юг Франции и особенно из-за их нежелания признавать себя полноправными вассалами французского короля, который таким обратом терял большую часть своих прав сюзерена. Капетинги не могли примириться с тем, чтобы собирание королевства, ставшее важной тенденцией западной политической истории, было бы блокировано, а может быть, и сведено на нет из-за существования этой огромной «кисты». Однако при Филиппе столкновение с Плантагенетами приобретает совсем иную форму: конечно, соотношение сил осталось неравным, но психологические условия полностью изменились по сравнению с тем временем, когда неутомимый Генрих II беспрестанно тревожил Людовика VII, а тот лишь оборонялся в ответ. Теперь у династии Плантагенетов возникли серьезные трудности: Генрих постарел и устал; споры из-за раздела наследства вызвали между его сыновьями трения, вскоре переросшие в ожесточенное соперничество, которое было только на руку центробежным силам этого скопления разнородных земель. Лишь несколько лет, в недолгое правление Ричарда, «империя Плантагенетов» функционировала как относительно спаянное пространство. В сравнении с этим семейным и территориальным расколом капетингская Франция — хоть и не смогла избежать изъянов, присущих всем феодальным монархиям, — находилась под управлением ловкого и энергичного государя, чью власть всерьез никто не оспаривал. Молодой человек, не имевший соперников, Филипп мог спокойно ждать, пока время работало на него: сын монарха, кропотливо трудившегося во имя усиления королевской власти, он располагал ресурсами, без всякого сомнения, меньшими, чем Плантагенеты, но зато контролировал их гораздо лучше. Он умел мастерски извлекать пользу из слабостей противника, играя на распрях, раздиравших вражеский линьяж. Но французский король также сполна использовал военные и финансовые ресурсы, полученные в результате начатой им административной реорганизации. Наконец, Филипп прибег к законным средствам, на которые имел право благодаря достигшим завершенности феодальным институтам. Непокорные вассалы французского короля, Плантагенеты были легкой целью для юридических нападок, которые оказывали немалый эффект на их собственных вассалов, пока еще всецело проникнутых феодальной концепцией государства и политической моралью.
В военном плане операции практически не прекращались и часто мобилизовали довольно значительные силы; однако велись они практически всегда в одних и тех же пограничных областях. Сражения были скорее стычками, нежели настоящими битвами и проходили всегда в одних и тех же районах, которые противники без конца завоевывали и отвоевывали. Лишь дважды Филиппу Августу удалось захватить обширные территории: в 1187–1189 гг. (Берри, Анжу, Мэн) и в 1193–1194 гг. (Верхняя Нормандия). В остальное время двумя главными зонами сражений были нормандский Вексен, уже несколько поколений служивший классическим местом для столкновений и встреч, с его ключевой крепостью Жизор, и Берри, где противники оспаривали друг у друга прежде всего Иссуден и его окрестности (см. карту 12). Военные действия также часто затрагивали Турень, Анжу, Мэн и Вермандуа. В каждом из этих регионов передвижения войск были привязаны к нескольким очень крупным замкам: Жизор, Лош, Шинон и позднее Шато-Гайяр контролировали основные пути. Вся стратегия, как и дипломатия, была нацелена на то, чтобы захватить их в первую очередь, и государи тратили деньги, не считая, на укрепление своих твердынь. Вокруг этих огромных цитаделей была создана сеть мелких замков: из-за этого большинство военных кампаний превращалось в череду осад, которые прерывались стычками и налетами, разорявшими окрестности. Так, оборона нормандской границы, как это явствует из счетов 1202–1203 гг., была организована вокруг пяти больших крепостей, каждую из которых окружали три или четыре замка поменьше. Эти войны с Плантагенетами были очень жестокими, как из-за обращения с воинами — нередко пленников убивали, — так и из-за почти систематических грабежей и поджогов. Обе воюющие стороны, особенно Плантагенеты, у которых было больше денег, во множестве нанимали наемников («рутьеров» или «коттеро»), и присутствие на войне этой солдатни, безжалостной, не привыкшей уважать кодекс рыцарской чести, солдатни, которую презирали даже ее наниматели, немало поспособствовало тому, что конфликты этого периода отличались крайней жестокостью; наемники не играли такой важной роли ни до 1160 г., ни после битвы при Бувине. Таким образом, роль крупных крепостей, серьезно повлиявших на военную стратегию, и участие в боевых действиях наемников — что изменило поведение сражавшихся — ощутимо отличают войны Филиппа Августа от войн первых Капетингов: от феодальной войны, которая была на пути к тому, чтобы превратиться в войну государств. Армия Филиппа Августа все еще оставалась феодальным войском, но трансформация военных обычаев шла вровень с реформой административной организации, которая в ту пору была в самом разгаре как у Плантагенетов, так и в капетингском королевстве.
В 1186 г. Филипп вспомнил о старых спорах по поводу Вексена, о браке и приданом своей сестры Алисы и об оммаже за Аквитанию. В мае 1187 г. он открыл боевые действия, захватив Берри. С того времени столкновения чередовались с бесплодными переговорами и быстро нарушаемыми перемириями. Как и в случае войны с крупными вассалами, Филипп сеял распри между своими противниками, льстя и поддерживая сыновей против их отца: это было совсем не сложно, гак как семейство Плантагенетов уже давно раздирали соперничество и зависть. Сначала французский король близко сошелся с Жоффруа, третьим сыном Генриха II, графом Бретани, но тот погиб на турнире в 1186 г.; старший, Генрих Молодой, уже умер в 1183 г. Оставались Ричард и Иоанн; Филипп привлек обоих на свою сторону — первого открыто, второго втайне. В 1186 г. Филипп стал большим другом Ричарда и поддержал его требования к отцу: Ричард хотел, чтобы отец признал его наследником короны, допустил к власти и дал наконец жениться на сестре Филиппа Алисе — она уже давно была ему обещана, но ее удерживал у себя его отец, Генрих II. Ричард также хотел сохранить за собой Аквитанию, которую его отец собирался передать Иоанну.
В ноябре 1188 г. во время переговоров в Бонмулене Ричард публично оставил своего отца и принес оммаж Филиппу. Они оба затем воевали со старым королем в Мэне и Анжу, и тому пришлось бежать из Манса; заболев, Генрих отказался продолжать борьбу. После долгого отступления он согласился на навязанные ему условия (договор в Азе, 4 июля), но сразу же после этого скончался (6 июля 1189 г.). Ричард получил все свое наследство. По договору, заключенному им с Филиппом в Жизоре в конце июня, французский король получил из всех завоеваний, на которые мог рассчитывать, только Иссуден и Грассе в Берри, захваченные им во время войны; на протяжении пятнадцати лет Филипп и Плантагенеты не перестанут с остервенением оспаривать их друг у друга. Ричард был противником совсем иного масштаба, чем старый Генрих, и у него не было слабостей, которыми ловкий король Франции мог бы воспользоваться.
Экспедиция
Иерусалим и почти вся Святая земля попали в руки Саладина в 1187 г., и призыв о помощи взбудоражил все дворы Западной Европы. Во время одной из встреч в январе 1188 г. Филипп и Генрих дали обет крестоносцев по настоянию папского легата и тут же воспользовались этим, чтобы собрать экстраординарный налог. Ричард взял крест несколькими месяцами позже, и император Фридрих Барбаросса был первым из всех, кто выступил в крестовый поход. В августе 1189 г. первые крестоносцы прибыли в Святую землю и осадили Акру, город, занимавший ключевое место в коммуникациях крестоносных государств. Короли больше не могли откладывать свой отъезд, но никто из них не хотел выступать первым, оставив свободное поле действия другому. В конце концов они вместе отбыли из Везеле в июле 1190 г., но в море вышли по отдельности. Почти все крупные вассалы сопровождали Филиппа. Многие из них так и не вернулись из этого недолгого, но смертоносного похода.
Крестовый поход не положил конец переговорам и соперничеству между двумя государями. Во время остановки на Сицилии они разрешили вопрос о помолвке Ричарда с Алисой, который вызывал столько споров и пересудов. Первым подоспев под стены Акры (20 апреля 1191 г.), Филипп взял на себя руководство осадой; Ричард присоединился к нему в июне, и город сдался 12 июля после кровопролитных штурмов. На всем протяжении похода Филипп, несмотря на все дружеские заверения, страдал от присутствия Ричарда: неустрашимый, купавшийся в роскоши, вот-вот готовый стать героем легенды, английский король затмевал своего сеньора, который неоднократно демонстрировал свою зависть. Споры из-за наследия Иерусалимского королевства дали им новый повод для вражды, так как каждый поддержал своего кандидата на престол. 31 июля Филипп прервал свой крестовый поход, который по сути только начинался: он заболел, его выводил из себя Ричард, но к тому же Филипп рвался уладить вопрос о наследстве Филиппа Эльзасского, умершего во время осады. Проехав через Рим, французский король вернулся в Париж 27 декабря 1191 г.
Управление королевством во время крестового похода
В отсутствие государя королевством управляли королева-мать и ее брат, архиепископ Реймсский. Этот выбор был практически неизбежен, поскольку речь шла о самых высокопоставленных лицах королевства, доступных на тот момент: место канцлера было тогда не занято, сенешаль Тибо Блуаский отправился в крестовый поход вместе с другими крупными баронами, а королева Изабелла умерла в 1187 г. С другой стороны, конфликт между королем и шампанским домом вот уже десять лет как завершился, и Филипп чувствовал себя достаточно уверенно на троне, чтобы не бояться подобных делегаций полномочий. Знаменитый текст, который организовывал управление королевством в отсутствие государя, обычно принято называть «завещанием Филиппа Августа», по тому названию, что дал ему Ригор; к тому же в него включены статьи действительно завещательного характера, в которых король отдавал распоряжения касательно своей казны. Но на самом деле речь идет о первом большом ордонансе Капетингов, где получил новый размах тот жанр текста, к которому первым вернулся Людовик VII. В первых же строках этого документа было намечено определение государства — новаторское для того времени: «королевское служение заключается в том, чтобы всеми силами позаботиться о нуждах подданных и превознести общественную пользу над личной выгодой государя». Другие статьи тоже очень интересны: впервые (если не считать одного беглого упоминания в правление Людовика VII) речь идет о бальи и разъясняется суть их обязанностей. Роль, сыгранная при Филиппе людьми скромного происхождения, вряд ли освещена где-нибудь лучше, чем в этом документе, который вводил на время горожан в совет и прикреплял их к управленцам на местах. Множество предосторожностей было принято, чтобы ограничить инициативы регентов — предыдущий крестовый поход показал, что даже близкие короля могут повести себя дурно в его отсутствие, — и власть бальи и прево: контроль над управленцами на местах являлся извечной проблемой капетингской монархии. Регентство — тем более такое недолгое — пройдет без каких-либо проблем. Функционирование институтов еще более улучшилось со Второго крестового похода, который ознаменовал собой этап в утверждении монархической власти. Но решающий прогресс был еще только намечен в тексте 1190 г.: он по-настоящему начнется только после возвращения короля.
Фламандское наследство и развод
Прежде чем снова встретиться лицом к лицу с Плантагенетом, французский король по возвращении в свое королевство устроил великолепное дело — уладил к собственной выгоде наследование Фландрии. Тотчас же после смерти Филиппа Эльзасского он приказал регентам захватить приданое Изабеллы де Эно — Артуа и часть Вермандуа, — на которое покойный располагал правом пожизненного пользования. Затем он передал графине Элеоноре, последней из представителей дома Вермандуа, то, что осталось от этого графства и Валуа. Причем король должен был унаследовать эти земли, если Элеонора умрет бездетной, что было крайне вероятным после четырех бездетных браков. Он также обеспечил себе контроль над графством Булонским и тем самым завершил задачу по подчинению этого региона между Фландрией и королевским доменом, который начал прибирать к рукам еще при жизни Филиппа Эльзасского.
Тем временем король Филипп сам загнал себя в ловушку, из которой ему так и не удастся выбраться: ради иллюзорных перспектив союза против Англии он женился на датской принцессе Ингебурге. Внезапно охваченный болезненным отвращением к невесте после свадебной ночи (14 августа 1193 г.), король отказался от всякого общения с нею и повелел аннулировать брак на собрании услужливых епископов (5 ноября). Однако папа римский Целестин III, вникнув в суть дела, затягивал с ответом. Тем временем Филипп снова женился (июнь 1196 г.), на этот раз на германской княгине Агнессе Меранской (более престижной партии не нашлось из-за двусмысленного матримониального положения, в котором находился Филипп): позднее она родит ему дочь и сына. Но с избранием понтификом Иннокентия III дело о разводе снова вышло на первый план: новый папа, человек нрава непреклонного, сразу же приказал королю вернуть к себе Ингебургу, прежде чем возобновить процедуру аннулирования брака. Поскольку Филипп не подчинился, на его королевство был наложен интердикт (13 января 1200 г.). В сентябре король воссоединился с Ингебургой — по крайней мере внешне. В марте 1201 г. процесс вновь начался в Суассоне: устав от проволочек судей и опасаясь невыгодного для себя приговора, Филипп уехал, забрав с собой Ингебургу, как будто бы передумав с ней разводиться. В июле Агнесса умерла во время родов, дав королю сына. С этого момента положение Филиппа стало более определенным. В ноябре Иннокентий согласился узаконить детей короля от Агнессы. Проблема Ингебурги по-прежнему оставалась предметом запутанного разбирательства, поскольку Филипп все так же жаждал от нее избавиться: но теперь его дипломатические последствия уже не были такими тяжелыми, как раньше.
Ричард Львиное Сердце
Столкновение политических амбиций и личное соперничество английского и французского королей сделали неотвратимым возобновление конфликта, который еще до крестового похода свел в борьбе Капетингов и Плантагенетов. На протяжении одиннадцати лет, с 1193 по 1204 г., война, практически не прекращавшаяся и более интенсивная, чем было принято в то время, бушевала на приграничных землях от Вексена до Берри, втягивая в борьбу соседние княжества. В распоряжении Ричарда было больше людей и денег — и его неудержимая отвага: все сражения и большинство дипломатических маневров обернулись к его выгоде. Однако, как и во времена Генриха II, Филипп имел на руках козырь, которым он пользовался с необычайной ловкостью: распри между Плантагенетами, сначала между Иоанном и Ричардом, потом между Артуром и Иоанном.
Продолжительное отсутствие Ричарда развязало Филиппу руки на два с половиной года: король Англии вернулся из крестового похода и последовавшего за ним плена лишь в марте 1194 г. Известно, что французский король сделал все, чтобы продлить этот плен, пришедшийся для него как нельзя более кстати. Пока Ричард оставался в Святой Земле, Филипп все же соблюдал клятву о ненападении, которую дал английскому государю. Но как только он узнал о пленении Ричарда, Филипп попытался захватить как можно больше земель, до того как, по его собственному выражению, «дьявол не вырвется на волю». Слабовольный Иоанн Безземельный принес ему оммаж и даже по тайному договору уступил всю Нормандию к северу от Сены, кроме Руана, равно как Вексен, Эвре, Тур, Лош, Амбуаз, Монришар (январь 1194 г.). На самом деле Филипп уже захватил большинство этих земель предыдущим летом и принялся дополнять свои завоевания весной 1194 г. Но Ричард, высадившись во Франции в мае 1194 г., собрал крупный отряд наемников и стремительно прервал операции французского короля, нанося ему поражение за поражением. Он вынудил Филиппа спешно снять осаду с Вернея, вернул себе Эвре, переданный ему Иоанном Безземельным, который бросил короля Франции так же быстро, как в свое время примкнул к нему, настиг Филиппа в Вандомуа и еще раз разбил его при Фретевале. Мир, заключенный в январе 1196 г. между противниками в Гайоне, подтвердил разгром французов, оставив Филиппу из всех его завоеваний только Жизор.
Тем не менее враждебные действия возобновились почти сразу же: от Вексена до Берри войска сходились в бою без решающего результата, но при этом жестоко разоряли сельские местности. На этот раз Филипп потерпел крах на дипломатическом поприще. За немалую цену Ричард переманил на свою сторону нового графа Фландрии и Эно Балдуина IX, графа Булонского Рено де Даммартена и почти всех менее важных вассалов франко-фламандского пограничья, чьей верности Филипп Август добивался на протяжении нескольких лет. Граф Тулузский, граф Блуа, герцогство Бретонское заключили мир с Плантагенетом. Избрание германским императором Оттона Брауншвейгского, племянника и креатуры Ричарда, стало еще одним значимым событием, ознаменовавшим неудачу Филиппа Августа: со своей стороны, Капетинг придерживался союза с Филиппом Швабским, соперником Оттона, который казался тогда более слабой кандидатурой. Ричард усилил свои позиции и другим способом: он возвел огромную крепость Шато-Гайяр, которая должна была преградить французам дорогу в Нормандию; 1197 и 1198 г. снова были отмечены поражениями французов: за провальным походом во Фландрию последовало контрнаступление фламандцев, захвативших Сент-Омер, Эр и Турне (1197 г.), новая неудача в столкновении с Ричардом (у Курселя под Жизором, сентябрь 1198 г.) и другое поражение при Верноне. В начале 1199 г. Филипп согласился на переговоры. Он добился перемирия сроком на пять лет и сохранил Жизор, но должен был подтвердить свой отказ от прежних завоеваний и обещать женить своего сына на племяннице Ричарда, Бланке Кастильской. Самым унизительным условием перемирия стал отказ от союза с Филиппом Швабским и Пероннский договор, по которому Филипп Август уступал Балдуину Фландрскому все завоеванные тем укрепления. Таким образом, перед лицом государства Плантагенетов король Франции оказался практически в том же положении, что и двадцать лет тому назад, в самом начале своего правления: ни шедевры дипломатического искусства, продемонстрированные им за все эти годы, ни практически непрестанные войны, разорявшие обширные области, так ни к чему и не привели; более того, именно он выглядел побежденным. На северной границе дела обстояли еще хуже: графство Фландрия стряхнуло капетингскую опеку и вернуло себе часть земель, утраченных по договору в Бове; терпеливо накопленные территориальные присоединения были потеряны, преданность людей — подорвана. Но этот мрачный период завершился неожиданным событием, разом изменившим параметры политической игры, событием, из которого Филипп Август сумел извлечь наибольшую выгоду: 26 марта 1199 г. Ричард Львиное Сердце был смертельно ранен во время осады одного лимузенского замка.
Иоанн Безземельный
Иоанн наследовал своему брату и точно так же стал противником своего прежнего союзника Филиппа Августа, как и его брат Ричард после смерти своего отца. К счастью для Филиппа, то был враг совсем иной закалки, нежели Ричард. И хотя Иоанн был правителем умным, способным принимать великолепные решения как на войне, так и на поприще дипломатических интриг, серьезные недостатки его характера негативно сказывались на всех его начинаниях; неуравновешенный и малодушный человек, он вел себя неумело и оскорбительно по отношению к своим союзникам и вассалам, переходя от бурной активности к полной бездеятельности. В борьбе с таким противником, пусть и располагавшим огромными ресурсами государства Плантагенетов, Филипп Август мог продемонстрировать весь свой талант. Внутренние проблемы, в которых завяз Иоанн, измены крупных континентальных вассалов, которых английскому королю словно нравилось задирать, только облегчили задачу Капетингу.
Французский государь сразу же нашел союзника, который позволил ему вновь стравить между собой представителей рода Плантагенетов: племянник Иоанна, Артур, как сын его старшего брата выдвинул свои претензии на часть наследства, доставшегося новому английскому королю. Бретонцы массово перешли на его сторону, как и множество анжуйских сеньоров во главе с Гильомом де Рошем. Филипп принял оммаж от Артура (весна 1199 г.) и вместе ним предпринял поход на Мэн. Но Гильом де Рош и его друзья, которых волновали виды короля Франции на их регион, покинули его лагерь, вынудив Филиппа спешно отступить. Интердикт, наложенный папой римским на Французское королевство из-за дела о разводе (январь 1200 г.), убедил короля договориться с его противниками: Балдуином Фландрским (Пероннский договор, январь 1200 г.), Рено де Даммартеном и особенно Иоанном Безземельным (Тульский договор, 22 мая 1200 г.). Оба короля пошли на серьезные уступки: Филипп перестал поддерживать Артура и признал за Иоанном права на все наследство Ричарда и сюзеренитет над Бретанью; взамен он получил спорные области Вексена, Эвре и Иссудена, добился от английского короля признания его сюзеренитета над всеми континентальными владениями Плантагенетов с выплатой рельефа в 20 000 марок и тесный оммаж от графа Фландрии. Было принято окончательное решение о свадьбе будущего Людовика VIII и Бланки Кастильской, племянницы Иоанна, о которой зашла речь еще в предыдущее царствование. Таким образом, Капетинг отказался от раздела «империи Плантагенетов», по крайней мере временно, и взамен добился территориальных приобретений, которых не сумел заполучить с помощью оружия.
Так завершился — скорее с позитивным итогом для Франции — почти непрерывный двадцатилетний конфликт. В беспорядочных и повторяющихся столкновениях тем не менее можно проследить эволюцию соотношения сил между двумя крупными державами: практически на протяжении всего периода наступательной тактики придерживался именно Капетинг. Его воинственность — следствие не только юношеской горячности, но и все возраставшей мощи Французского королевства. Правда, все нападения Филиппа Августа на Плантагенетов регулярно заканчивались неудачами, за исключением тех случаев, когда поражения Плантагенетов были вызваны их распрями друг с другом. Капетингская монархия становилась все сильнее — дальше мы увидим, как именно, — но баланс сил все еще был бы не в ее пользу, если бы противник не совершил серьезную ошибку, а именно это произошло в 1200 г. Последний же урок, который можно извлечь из этих конфликтов — та весомая роль, которая принадлежала крупным вассалам: граф Фландрии, герцог Бретани, но также Рено Булонский, Гильом де Рош, Эмери де Туар и прочие бароны Запада могли склонить чашу весов в вооруженном конфликте либо в одну, либо в другую сторону в зависимости от своего выбора — и на этот выбор принесенная клятва верности оказывала отнюдь не решающее влияние. Квазиравновесие между двумя воюющими сторонами объясняет выдвижение крупных феодалов на первый план политических отношений.
Славные годы(1203–1223)
Конфискация фьефов Плантагенетов, убийство Артура
Мир продержался меньше двух лет: с 1201 г. короли так или иначе нарушали договор. Мотивом или предлогом для решающего разрыва стало оскорбление, нанесенное Иоанном крупному пуатевинскому линьяжу Лузиньянов. Гуго де Лузиньян должен был жениться на наследнице графа Ангулемского Изабелле; это слияние двух крупных и непокорных родов грозило стать обременительным для Плантагенета. Иоанн решил проблему: он похитил невесту, которая ему понравилась, и сам женился на ней (1200 г.). Такое поведение было привычным для феодального мира, и вполне возможно, что Лузиньяны довольствовались справедливым возмещением; но Иоанн с его умением наживать себе врагов лишь усугубил нанесенную им обиду. Тогда Лузиньяны пожаловались своему сюзерену, французскому королю, и тот воспользовался случаем, чтобы применить феодальное право во всей его строгости. Иоанна призвали предстать перед курией пэров: когда же он не явился, его приговорили к конфискации всех его фьефов (28 апреля 1202 г.). Этот приговор, вскоре возымевший серьезные последствия, предельно ярко иллюстрирует намерение Капетингов обратить в свою пользу феодальные обычаи, от которых они так пострадали в XI; теперь же эти обычаи могли благоприятствовать французским королям, поскольку те становились все сильнее, а феодальные кутюмы, фиксировавшиеся все более подробно, предельно ясно очерчивали прерогативы сеньора. На самом деле у Филиппа хватало и других причин для возобновления враждебных действий; и, кроме того, теперь, когда его ссора с Римом была улажена, он снова располагал средствами, чтобы продолжать борьбу. Другим благоприятным фактором стало отбытие в крестовый поход возможных союзников Англии — графов Фландрии, Труа и Блуа.
Филипп вторгся в Нормандию в 1202 г., в то время как Артур, снова ставший его союзником, непосредственным вассалом и даже будущим зятем, открыл кампанию в Анжу. Однако из-за нового предательства Гильома де Роша Артур и все поддерживавшие его бароны попали в плен (Мирбо, между Анжером и Пуатье, 1 августа). Но в который раз оплошности и неискренность английского короля все испортили. Он не сдержал ни одного обещания, которые дал Гильому де Рошу в обмен на поддержку, и грубо обошелся с анжуйской знатью. Что до Артура, то сначала его заточили в Фалезе, потом перевели в Руан, где он пропал; возможно, что Иоанн собственноручно прикончил своего племянника, несмотря на то что пообещал Гильому де Рошу его освободить. Слухи о смерти Артура, которая имела место, без сомнения, в апреле
1203 г. — появились зимой 1202–1203 гг. и привели в лагерь французского короля большое число бретонских, анжуйских, пуатевинских и даже нормандских сеньоров. Движение достигло своего апогея в марте, когда Гильом де Рош и группа других крупных баронов принесли оммаж Филиппу, заключив с ним настоящий договор, который на этот раз они больше не нарушали.
Завоевание Анжу и Нормандии
Всеобщее отступничество крупных феодалов стало роковым ударом для «империи Плантагенетов», В то время как король Франции напал на Нормандию, Гильом де Рош со своими друзьями завоевывали от имени Филиппа Мэн и Анжу и остановились только у самой Луары. Другой крупный луарский сеньор, также не славившийся чрезмерной преданностью, Ги де Туар, во главе бретонцев напал на Нормандию, с другой стороны. Задержавшись на десять месяцев под стенами осажденного Шато-Гайяра этого «засова от ворот области» французское войско завладело крепостью 6 марта 1204 г., тогда как Иоанн, охваченный одним из своих приступов апатии, не сделал ни одной попытки ее спасти. Укрывшись на другом конце Нормандии, он отплыл в Англию в декабре 1203 г. Многочисленные и хорошо укрепленные твердыни герцогства больше не сопротивлялись; один Руан продержался немного. Иннокентий напрасно предпринимал многочисленные демарши в надежде остановить французское наступление. В конце июня 1204 г. король Франции стал хозяином всей Нормандии.
Таким образом, в руки Капетингов попали все земли Плантагенетов к северу от Луары — либо присоединились сами, либо были захвачены. Никогда еще с начала своей династии Капетинги столько не завоевывали и отныне, еще в большей степени, чем после территориальных захватов во Фландрии, Филипп заслуживал прозвища Август (тот, кто увеличивает, auget, согласно более правдоподобной этимологии), которым его впоследствии наградят. Впрочем, заметим, что завоеванные провинции и так были частью королевства: они представляли собой фьефы, которые Плантагенеты держали от короля Франции (как это подтвердил Тульский договор). Многие из этих фьефов только сменили своего владельца: больше не было графов Анжуйских или Мэнских, ни герцогов Нормандских, поскольку король сохранил за собой эти титулы с прилагавшимися к ним обширными угодьями. Напротив, многие из вассалов второго уровня, вовремя примкнув к новому сеньору, сохранили свои фьефы, как, например, анжуйские бароны, сплотившиеся вокруг Гильома де Роша. Другие фьефы король конфисковал и раздал своим сторонникам; вернув себе королевское расположение, Рено де Даммартен также получил от Филиппа несколько нормандских графств. В целом, несмотря на эти уступки, монархия извлекла из завоевания двойную выгоду: королевский домен вырос в разы, особенно в Нормандии, где герцогу принадлежали очень обширные права и огромные владения; король также укрепил свою власть над сетью вассалов, от которой не получал практически ничего, пока ее возглавлял англо-нормандский король, создававший своего рода экран между королем Франции и его подвассалами (кстати, один из пунктов приговора, вынесенного Иоанну его пэрами, гласил, что он и его предки не выполняли никакой службы и не подчинялись более своему сеньору). Главным из фьефов, вернувшихся в орбиту Капетингов, была Бретань; ни один король Франции не обладал над этой территорией такой властью, как Филипп (см. карта 13).
Напротив, сеньоры Пуату повели себя строптиво в отношении французских начинаний. Еще сильнее, чем в Анжу, крупные феодалы — Лузиньяны, виконты Туара, Лиможа, Шательро, Савари де Молеон и прочие — ценили свою независимость и непостоянство. Плантагенеты осуществляли над ними лишь теоретическую власть, и они вовсе не намеревались отрекаться от собственной свободы. Находясь в отдалении от своих баз, ожидая английского контрнаступления, король Франции так и не сможет по-настоящему навязать им свою власть. Летом 1204 г. Филипп покинул едва подчиненную Нормандию, чтобы отправиться в поход к югу от Луары. Он захватил Пуатье, занял Сентонж и блокировал две крупных крепости Плантагенетов, Лош и Шинон, которые сдались только после годичной осады. Но в 1206 г. сенешаль Пуату Эмери де Туар вместе с Савари де Молеоном и прочими сеньорами перешел в другой лагерь, открыв двери Иоанну Безземельному, который высадился в Ла-Рошели. Все завоевания французов к югу от Луары были потеряны. Это положение после боев, не принесших никому решающего перевеса, и было зафиксировано в Туарском перемирии, заключенном на два года 13 октября 1206 г. Новый французский поход, предпринятый в 1208 г., тоже не принес ожидаемых результатов.
Эволюция обеих держав
С 1206 по 1213 г. французские и английские войска не встречались в бою. Эта долгая пауза прервала период почти не прекращавшихся войн, длившихся четверть века. С одной стороны, этот перерыв объясняется все возраставшим сопротивлением, которое вызвали методы управления Иоанна. Английский король вступил в открытый конфликт со Святым престолом и церковной иерархией Англии (1206 г.); в конце концов папа римский наложил на английское королевство интердикт (1212 г.), что стало причиной всеобщего недовольства и ослабило позиции Иоанна в политическом плане. Своими оплошностями Иоанн оттолкнул от себя значительную часть знати, причем далеко не один крупный сеньор соблазнился посулами, расточаемыми королем Франции.
Напротив, Филипп Август воспользовался перемирием, чтобы продолжить усиливать свою власть: завоеванные провинции были интегрированы в королевство, особенно Нормандия, чьи великолепные институты с выгодой использовали французские чиновники. После первой фазы подъема, вызванного мудрым правлением предыдущего десятилетия, ресурсы короля ждал новый и существенный рост. Благодаря череде случайностей Филипп получил шанс расширить свою власть и доходы иным способом: герцогство Бретонское, графства Фландрия-Эно и Шампань перешли под его опеку после смерти Артура, Балдуина IX и Тибо III — оба последних сеньора не вернулись из Четвертого крестового похода. Опираясь на феодальные кутюмы, которые его могущество позволяло теперь навязать крупным вассалам — чего не делали его предки, — Филипп потребовал значительных выплат по праву рельефа, возмещения издержек за опеку и подчинил бдительному надзору юных наследников. С другой стороны, он воспользовался бездеятельностью Иоанна Безземельного, чтобы завершить завоевание Оверни, которое его предшественники начали под видом защиты епископов Клермона от графов Клермона и Рьома, но были вынуждены приостановить из-за давления со стороны короля-герцога Аквитании. Графы Клермонские подчинились в 1199 г., графы Рьома были лишены своих владений, перешедших к преданному Ги де Дампьеру, сеньору Бурбонскому (1213 г.). Наконец, крестовый поход французских баронов в Альбижуа открыл широкие перспективы для политических потрясений на юге, из которых король Франции — пусть он и отказался встать во главе своих вассалов, — не мог не извлечь выгоды.
Новые приготовления к войне
Ситуация стремительно менялась на протяжении 1213 г.: хотя Иоанну и не удалось снискать уважение своих подданных, он добился блистательного дипломатического прорыва. Поддержка, которую он расточал своему племяннику Оттону Брауншвейгскому, в конце концов увенчалась успехом: в 1209 г., после смерти Филиппа Швабского, Оттон получил императорскую корону. Капетингская дипломатия, напротив, оказалась в деликатном положении, поскольку ей пришлось искать нового кандидата. Иоанн также приобрел двух ценных союзников: Рено Булонский поднял мятеж против французского короля в 1211 г. и принес оммаж королю Англии; и новый граф Фландрии, который посчитал, что король обделил его во время восшествия на графский престол, постепенно склонялся к разрыву в мае-апреле 1213 г., когда он воздержался от того, чтобы оказать своему сеньору феодальную помощь, и затем также принес оммаж Иоанну (июль 1213 г. — январь 1214 г.). Многие фламандские города, опасавшиеся посягательств со стороны французского короля, в 1212 г. самостоятельно заключили союз с Плантагенетом. Некоторые князья, в том числе граф Голландии и герцог Лимбургский, сделали то же самое, соблазнившись деньгами, щедро раздаваемыми Иоанном. Дело дошло до того, что перед искушением не смогли устоять даже ближайшие вассалы французского короля, такие как Эрве, граф Неверский, и Филипп де Куртене. Наконец, Иоанн сделал мастерский ход — он примирился с Иннокентием III 13–15 мая 1213 г., тогда как французский флот уже готовился высадить войска в Англии с папского благословения. Иоанн не только покорился папе римскому и добился снятия интердикта, но и объявил себя вассалом Святого престола, которому обещал выплачивать ежегодную подать. Таким образом, папа вновь стал играть роль, которая так долго ему принадлежала — роль покровителя Англии; но военные приготовления слишком далеко зашли, чтобы посредничество папы могло оказать какое-нибудь воздействие на врагов. Как и в 1204 г., оно не сможет помешать французам победить.
Между тем король Франции действительно задумал вторгнуться в Англию и посадить на ее трон своего сына Людовика. Уже один такой проект способен показать, насколько изменилось соотношение сил с начала царствования Филиппа. С другой стороны, Филиппа подталкивали к войне дипломатические маневры англичан; кажется даже, что Иннокентий III в самом начале 1213 г. поручил ему низложить Иоанна, упорствовавшего в своих заблуждениях. Как бы то ни было, 8 апреля 1213 г. король собрал магнатов королевства в Суассоне, чтобы познакомить их со своим планом по вторжению в Англию и оговорить прерогативы, которыми будет пользоваться принц Людовик после завоевания. В мае он собрал большой флот в фламандских портах; 22 мая папский легат доставил ему весть о примирении Иоанна с понтификом; однако это известие не повлияло на планы Филиппа. 24 мая он окончательно порвал с Ферраном Фландрским и направился в отказавшийся ему подчиниться Гент, который он собирался захватить до выхода в море. Но 30 мая английские войска, неожиданно высадившись на суше вместе с Рено Булонским, сожгли часть флота, стоявшего на якоре в Дамме. Их тотчас же отбросили, но зло уже свершилось: выйти в море теперь было невозможно, и Филипп сжег все оставшиеся корабли. Король вернулся к оборонительной тактике, ожидая нападения союзников. На протяжении одного года два войска разоряли Фландрию, тогда как все сеньоры региона воспользовались этими событиями, чтобы свести между собой счеты.
Победа при ла Рош-о-Муэне
Эти операции, разорительные для Фландрии и ее окрестностей, не принесли противникам решающего перевеса. Но Иоанн со своими союзниками, преисполненные надежд, подготовили крупномасштабный план, предусматривавший крах капетингского могущества. Если верить хронистам, все они были воодушевлены стойкой ненавистью к королю Франции и собирались в союзе покончить со слишком быстро возраставшим могуществом Филиппа Августа. Враги намеревались взять его в тиски: Иоанн с юга, остальные с севера. Первый после долгих проволочек высадился в Ла-Рошели 16 февраля 1214 г., и к нему незамедлительно примкнула знать Пуату, Сентонжа, Ангумуа и Лимузена. В апреле Филипп попытался затормозить это движение, предприняв поход, но, как кажется, так и не вышел за южные границы Берри. Не приняв боя, Плантагенет бежал на юг, «словно уж», по выражению Вильгельма Бретонца. Филипп не мог себе позволить ни оторваться от своих тылов, ни оставить надолго фронт во Фландрии, где вот-вот должна была начаться решающая партия. Поэтому король поручил принцу Людовику остановить англичан на Луаре. Обе армии встретились 2 июля под стенами замка ла Рош-о-Муэн (возле Анжера), который осадил Иоанн. Настоящего сражения так и не произошло: английский король поспешно отступил, бросив свои войска еще до того, как французы появились на горизонте, и остановился только в Ла-Рошели. У Людовика же не было достаточно сил, чтобы преследовать врага.
Победа при Бувине и ее последствия
Решающее столкновение произошло спустя чуть менее месяца во Фландрии. 27 июля Филипп Август в большой битве разгромил коалицию, состоявшую из всех союзников Иоанна Безземельного: императора Оттона IV, графа Феррана Фландрского, Рено Булонского, герцога Брабантского и прочих крупных германских сеньоров, ополчения многих фламандских городов, графа Солсбери и наемников на английском жалованье во главе с Гуго де Бовом. Это было самое крупное сражение из тех, что когда-либо давали Капетинги, и победа в нем была безоговорочной. Политические последствия были огромны и сказались далеко за пределами французских границ. Оттон IV закончил свой путь государственного деятеля, оставив поле свободным для Фридриха И; его поражение стало настоящим подарком для Иннокентия III, который избавился от своего главного врага. Иоанн Безземельный окончательно вернулся в Англию, где подданные все сильнее оспаривали власть этого полностью дискредитировавшего себя государя и вскоре вынудили его пойти на серьезные уступки. Фландрия, чей граф оставался в плену на протяжении долгих тринадцати лет, вновь перешла под контроль французского короля, даже если города испытывали к нему стойкую неприязнь. Что касается самого короля, то он раз и навсегда избавился от угрозы со стороны Плантагенета, все территориальные проблемы, тяготевшие над северной границей королевства, были решены, и среди главных вассалов уже и речи не шло ни о какой «фронде».
Последствия победы были по меньшей мере также важны в вопросах престижа. Отныне Капетинг мог заслуженно считаться великим государем, поскольку он одолел правителей двух самых больших государств Западной Европы, заключивших против него союз. Отметим мимоходом исключительный характер столкновения между Францией и империей, ведь эти государства существовали в двух разных, не соприкасавшихся между собой сферах деятельности и потому обычно не имели повода воевать друг с другом. Все претензии императоров главенствовать над остальными государями Западной Европы, и особенно над Капетингами, оказались тщетными — и этот факт добавил славы королю Филиппу. Кроме того, если верить хронистам, коалиция вызвала тревогу у подданных французского государя; и их ликование после известия о победе было соизмеримо с прежним беспокойством. Вильгельм Бретонец составил знаменитое описание триумфального возвращения в Париж короля вместе его пленниками. Так монархия миновала новый важный этап в процессе своего утверждения. Напротив, победа не принесла никакой выгоды в Аквитании; тотчас же после битвы при Бувине Филипп двинулся со своим войском на Луару, но так и не рискнул начинать новый поход — опыт подсказывал, что в этом регионе, полном переменчивых феодалов, он будет безрезультатным. Король ограничился тем, что заключил с Иоанном перемирие сроком на пять лет, мало чем отличавшееся от туарского перемирия 1206 г. (Шинон, 18 сентября 1214 г.). Французские завоевания к северу от Луары были подтверждены, но пуатевинские бароны, которым позволили самим выбирать себе сеньора, во множестве примкнули к Иоанну, который не представлял угрозы для их независимости. Кроме того, король Англии выплатил 60 000 ливров. Продленный в 1220 г. Шинонский договор обеспечил статус-кво на этой последней общей границе, оставшейся между двумя королевствами.
Благодаря победам, одержанным на всех направлениях, последнее десятилетие правления Филиппа прошло без тревог и опасностей, характерных для подавляющего большинства предыдущих периодов. Теперь Филиппу Августу не нужно было ни защищать свое королевство, ни сражаться в пограничных областях, он больше мог не опасаться измены своих вассалов. Отныне войны будут вестись на внешних территориях; в Англии, затем на юге; и войсками командовать будет не сам король, а его старший сын.
Поход в Англию
Восстав против Иоанна Безземельного, английские феодалы и их союзники, горожане и прелаты, избрали королем принца Людовика, который выступал от имени своей супруги Бланки Кастильской, имевшей права на корону (1215 г.). Отец позволил ему вновь приступить к проекту похода за Ла-Манш; этот план был свернут двумя годами ранее, но на этот раз Людовик отчалил в Англию в ответ на зов значительной части своих будущих подданных. Папа попытался защитить Иоанна, своего вассала, и отлучил от церкви участников экспедиции; поэтому французский король придерживался как можно более нейтральной позиции, одновременно оказывая своему сыну материальную поддержку. Поход начался удачно; высадившись на английском побережье 21 мая 1216 г., Людовик вступил в Лондон и захватил весь восток острова; наемники, набранные Иоанном, его бросили; казалось, что ожидания Людовика вот-вот сбудутся. Но смерть Иоанна (19 октября 1216 г.) все изменила: регентский совет, где решающий голос принадлежал папскому легату и старому вассалу Плантагенетов, Вильгельму Маршалу, короновал сына умершего короля — восьмилетнего Генриха III. Ловкая политика Святого престола, который провозгласил крестовый поход против французов, привела к массированному переходу англичан на сторону Генриха. Военные поражения довершили остальное: пленение многих вождей французской партии и четырехсот рыцарей в битве при Линкольне в апреле 1217 г., а также корабля Эсташа Монаха, знаменитого пирата на службе у Людовика, еще с сотней рыцарей на борту в августе. 11 сентября 1217 г. Людовик отказался от борьбы, заключив мирный договор в Ламбете.
Альбигойский крестовый поход
Вскоре другая экспедиция — и с более серьезными последствиями — привлекла внимание принца Людовика. Несмотря на предложения, которые папа повторял с 1204 г., Филипп Август постоянно отказывался лично возглавить крестовый поход против альбигойцев. Король ссылался на невозможность оставить свое королевство перед лицом опасности, грозившей со стороны Иоанна Безземельного; кроме того, он сильно сомневался в том, что следует разрушать феодальный порядок графства Тулузского исходя из предполагаемого обвинения в ереси и приравнивания к истинным катарам простых симпатизировавших или безразличных южан. В 1209 г. крупные и мелкие сеньоры королевского домена отправились в крестовый поход с согласия короля, но без его участия. В 1213 г. вопреки всему принц Людовик уже готовился присоединиться к крестоносцам, но отец предпочел возложить на него задачу по высадке в Англии. И только после Бувина Людовик смог присоединиться к войску Симона де Монфора, и то всего лишь на сорок дней.
В остальном замена графа Тулузского и его вассалов на Симона и северофранцузских сеньоров привела к неоспоримому усилению королевской власти. Теперь Филипп имел дело с людьми, которые привыкли ему повиноваться — и считали, что это в их интересах, — а не с крупными далекими сеньорами, традиционно очень независимыми, какими являлись южные феодалы. К тому же вероятно, что в это время король ясно сознавал, что ему представился исключительный случай расширить свой домен, и сознательно дал ситуации дозреть. Во всяком случае, ни один современный источник не позволяет четко объяснить его выжидательную политику. Лишь после смерти Симона де Монфора, когда вся завоеванная территория вот-вот могла выскользнуть из рук крестоносцев, король разрешил сыну снова вмешаться. Главным, что случилось во время похода 1219 г., была резня жителей Марманда. После того как он напрасно осаждал Тулузу, Людовик вернулся на север, как и в первый раз, через сорок дней после начала экспедиции. В 1221 г. король послал на юг другой отряд, и тоже без убедительных результатов. Его наследники окончательно уладят проблему ереси и южный вопрос в целом, с наибольшей выгодой для династии. Однако еще до смерти Филиппа развязка уже была близка: столкнувшись с нехваткой ресурсов, Амори де Монфор завещал королю свои владения на юге.
Походы в Англию и на юг нисколько не потревожили мир, который воцарился в королевстве после триумфа 1214 г. Отказавшись напрямую ввязываться в новые авантюры, Филипп провел последние годы, округляя свои владения за счет кропотливых присоединений по случаю того или иного феодального наследства и совершенствуя созданную им администрацию. Итак, наследство, обеспеченное благодаря наличию одаренного наследника, хорошо управляемое и существенно выросшее в размерах королевство, поверженные враги, постоянно увеличивающиеся ресурсы: какой еще государь может похвастаться более позитивным итогом своего царствования?
Королевская идеология
Победы Филиппа, так же как его мудрое и умелое правление, окончательно обеспечили капетингской монархии неоспоримую власть, следы которой прослеживаются во всех деталях. Например, Филипп изменил традиционную титулатуру «король франков» на «король Франции». В 1202 г. папа мимоходом, объясняя в булле «Per Venerabilem», почему он узаконил детей Агнессы Меранской, признал, что над французским королем нет никакой высшей мирской власти; это подразумевало, что Филипп ни в коей мере не является ни подчиненным императора, ни даже ниже его по положению, на что последний постоянно претендовал. Историки охотно приводят в подтверждение устойчивости монархии тот факт, что Филипп не стал при жизни короновать сына, как это делали первые Капетинги, — и больше так поступать не будут; по мнению большинства авторов, это свидетельствует, что передаче короны по наследству отныне ничто не угрожало. Но не все так однозначно: Людовик был единственным сыном, чьи права на корону были неоспоримы, у него не было потенциальных соперников, а потому и спешить с его коронацией при жизни отца смысла не имело; скорее сложившийся обычай изменил Людовик VII, у которого тоже был один законный сын; но Филипп был коронован лишь тогда, когда его отец стал неспособен править самостоятельно[161].
Рассмотрим ореол, окружавший монархию, и развитие символики власти на другом примере: погребение Филиппа, эпизод, с которого во Франции вошла в обиход новая практика, навеянная Византией или Плантагенетами. Тело короля с инсигниями его власти выставлялось для почитания его подданным, прежде чем предать его земле согласно торжественному церемониалу; и местом погребения отныне стало Сен-Дени, без других вариантов, таких как в случае с Филиппом I (Флери) и Людовиком VII (Барбо). Престиж усопшего был настолько высок, что даже собрали несколько доказательств, свидетельствующих о его святости; однако эта попытка, в общем-то нередкая для государей гой эпохи, мало вязалась с личностью Филиппа; придется подождать царствования его сына, чтобы капетингская династия могла обзавестись этим весомым козырем.
Это спокойное утверждение династии не могло обойтись без перемен в сфере воображаемого. Вновь обретенное могущество королевства лишь подстегнуло тех, кто желал оправдать сохранение власти в руках потомков Гуго Капета, которых, случалось, упрекали в узурпации каролингского наследия. Немало сюжетов, известных уже с давних пор, снова были введены в оборот, чтобы прославить древность династии и узаконить ее власть. Вспомнили о пророчестве, которое святой Валерий якобы сделал Гуго Капету: его потомки сохранят власть на протяжении семи поколений. Приближение означенного срока счастливо совпало с тем, что другие современники называли «возвращением королевства роду Каролингов»: женитьба Филиппа на Изабелле де Эно, — которая действительно принадлежала к потомству великого императора, — позволила заявить, что в лице их сына Людовика VIII корона вернулась к Каролингам, но без того, чтобы Капетинги ее потеряли. На самом деле этот брак был далеко не первым из тех, что смешали кровь обоих семейств, и некоторые люди вспоминали, что и мать Филиппа принадлежала к потомкам Каролингов. Другая схема уходила еще дальше, превращая франков в потомков троянцев, бежавших после падения их города. В XIV–XV вв. этот миф станет официальной и широко распространенной доктриной происхождения французской знати и ее королей. Таким образом царствование Филиппа стало решающим этапом в становлении этой доктрины — и ярко это видно на примере пассажей Ригора. Впрочем, похоже, что сам король и его окружение не придавали особой важности этим реконструкциям. Еще в большей степени, чем его предки, образцом для подражания служили Карл Великий и другие предшественники династии, с которыми Филиппа более или менее открыто сравнивали. Именно такого взгляда придерживался Эгидий Парижский в своей большой поэме «Кагolinus», вспоминая применительно к принцу Людовику о доблести и подвигах Карла Великого. Такие символические шаги, как учреждение подле короля двенадцати пэров или использование во время коронации меча, якобы принадлежавшего Карлу Великому, — тоже относятся к представлениям того же порядка. Подобные ссылки на каролингское прошлое также позволяли пробить брешь в императорской пропаганде, утверждавшей, что лишь Фридрих Барбаросса и его преемники являлись достойными и исключительными наследниками Карла Великого. Такая позиция не была полностью лишена политической целесообразности (в 1204 г. Иннокентий III упоминал о каролингских корнях Филиппа), но королевская власть черпала источники для своей легитимизации по большей части в ином: наследственности, миропомазании, победе и поддержке со стороны подданных.
Именно на этих моментах еще больше, чем на происхождении династии, делали упор биографы, когда сохраняли память о великих свершениях короля: с правления Филиппа в Сен-Дени расцвела королевская историография, которую начал развивать еще Сугерий. Два великих имени выделяются среди группы сочинителей, которые в то время посвятили себя повествованию о капетингской истории. Первый из них, Ригор, врач, ставший монахом, довел королевскую биографию (Gesta Philippi Augusti) до момента своей смерти в 1206 г.; его труд продолжил Вильгельм Бретонец, духовник Филиппа Августа, который, как и Ригор, черпал сведения в королевских архивах и архивах Сен-Дени. Вильгельм прибавил к «Gesta» стихотворную версию, «Филиппиды», где прославлял короля таким же образом, как Эгидий Парижский восхвалял подвиги Карла Великого, а Пьер Рига, самый выдающийся из этого сообщества поэтов, — Александра в своей знаменитой «Александриде» (ок. 1176–1182 гг.). Не будучи слишком многочисленной, историография царствования Филиппа отличается полнотой и однополностью повествования; она основана на первосортной информации и не всегда хвалит короля. Даже несмотря на свое безразличие к словесности, Филипп Август сумел встроить память о своих достижениях в латинскую литературу, которая переживала в то время свой последний великий расцвет.
Административные преобразования
Если и есть область, в которой правление Филиппа заслуживает названия «времени перемен» (temps de mutation), которое ему присвоили на коллоквиуме 1980 г., то эта область — администрация. Без сомнения, перемены, которые пережила королевская администрация на рубеже XII и XIII вв., менее зрелищны, чем крупные победы и территориальная экспансия, но от этого они не становятся менее решающими; более того, именно эти перемены позволили королю одержать его победы и осуществить завоевания, а затем и значительно облегчить интеграцию присоединенных земель.
Долгое время историки датировали эти административные преобразования периодом после завоевания Нормандии. Это объясняли по большей части влиянием, которое оказали нормандские институты — действительно, очень эффективные — на королевское окружение, искавшее образцы для того, чтобы улучшить свои методы управления. Но Джон Болдуин, проведя куда более тщательный анализ, чем его предшественники, показал, что в реальности «решающим десятилетием» являются 1190–1203 гг.[162] Именно тогда началось систематическое собирание королевских архивов, редакция реестров, сохранявших важные сведения, составление счетов, что потребовало учреждения специализированного ведомства; также были определены обязанности бальи, вокруг которых происходило становление местной администрации. В последующие годы правления Филипп усовершенствовал свой великий организаторский труд, программа которого была в общих чертах намечена в ордонансе 1190 г. Труд систематический, продолжавшийся непрерывно в силу того, что с королем работала группа компетентных и преданных людей, которые поступили на службу около 80–90 гг. XII в. и потому могли оставаться с ним до конца царствования. Перемены, которые тогда преобразили механизм французской администрации, были первым этапом долгого процесса «генезиса государства Нового времени»[163], который получил новое ускорение в правление Людовика Святого и Филиппа Красивого. Фундаментальная заслуга соратников Филиппа Августа заключается в том, что они смогли первыми составить и применить план адаптации средств деятельности государства к новым политическим, экономическим и культурным условиям. Конечно, реализация этого первого этапа может показаться скромной по сравнению со средствами, которыми располагало правительство следующих столетий, но зато она сильно отличается от предшествующей административной практики Капетингов — скорее домениальной, чем государственной. Кроме того, Франция Филиппа Августа лишь примкнула к движению, в эти же годы или чуть ранее охватившему другие западноевропейские государства — Англию под властью Плантагенетов, нормандское королевство Южной Италии, папскую курию и итальянские коммуны. Крупные княжества не только не остались в стороне, но и выступали в роли инициаторов этого процесса: Шампань, а особенно Фландрия и Нормандия прилагали серьезные усилия по усовершенствованию своей администрации еще до того, как Филипп взошел на трон.
К тому же соратники Филиппа Августа руководствовались тем или иным нововведением, которое появлялось во Фландрии или Нормандии чуть раньше, чем во Франции. Разъездные «юстициарии» Генриха II и «бальи» и «юстициарии», введенные Филиппом Эльзасским в Вермандуа, а затем и во Фландрии, были непосредственными предшественниками французских бальи с их изначальными полномочиями проверяющих и разъездных судей. То же самое и с финансовыми институтами: английской палатой Шахматной доски с ее «казначейскими свитками» (счетами, занесенными на пергаментные свитки и сохраняемыми с 1130 г.), нормандской палатой Шахматной доски (с 1180 г.), фламандским «Большим списком» (домениальные счета) 1187 г. Присоединение Артуа и Вермандуа, затем Нормандии и сохранение их институтов лишь помогло французским властям создать свои собственные структуры управления; постоянные контакты с Англией и особенно Фландрией стали для французов другим источником вдохновения. Кропотливое сопоставление французских документов (счетов 1202–1203 гг.) с их фламандскими и нормандскими аналогами показало, что, вопреки сходству структуры, между ними существует значительное различие. Вдобавок некоторые своеобразные черты французской системы счета уже прослеживаются в ордонансе 1190 г., еще до присоединения этих провинций. В целом, вместо того чтобы искать в северо-восточных княжествах точные образцы методов французских управленцев, следует сделать вывод об общей направленности, возникшей благодаря сходным ситуациям, целям и менталитету. Помимо поиска параллельного развития и заимствований у этих трех государств, который позволяет выявить немало сходных моментов, нужно отметить, что усовершенствование инструментария власти являлось общим феноменом для западноевропейских государств этого времени. Повсюду власти стали заводить архивы, содержавшиеся в надлежащем порядке, вести счета, реестры, куда заносили перечень земель, вассалов, доходов, куда помещали копии самых важных документов и выжимку из переписки. Повсюду стремились заменить местных представителей государя — в той или иной степени феодального происхождения — верными и сменяемыми чиновниками. Повсюду короли, герцоги и графы издавали законы с тем, чтобы установить мир и оказать покровительство торговле, старались подчинить подданных своему суду, контролировать иерархию вассалов и добиться передачи им крепостей. Таким образом, становление административных структур и практик — по правде сказать, еще находившихся в зачаточном состоянии, — во Французском королевстве вписывается в общую эволюцию европейских государств, как больших, так и маленьких. Речь идет только об одной стороне — но, несомненно, наиболее значимой, — возрождения государства, характерного для Западной Европы XII в. Важно мимоходом обратить внимание на два аспекта этого рождения «административной монархии». Прежде всего, она нисколько не противоречила (а скорее наоборот) «феодальной монархии». С другой стороны, она основывалась — так же или еще больше, чем на техническом подъеме, который оставался неуверенным, — на изменении менталитета и становлении правящих элит. Советникам Филиппа Августа было присуще то, что Болдуин назвал «любовью к отчетности» (esprit de bilan), не совместимым с устной традицией и тягой к щедрости, которые характеризовали до этого времени феодальные власти; можно еще использовать выражение, близкое к тому, что предложил немецкий историк Г. Келлер, согласно которому эти советники воплощали собой стремление к «письменной фиксации» (Verschriftlichung), охватившее административные элиты практически во всей Западой Европе на рубеже двух столетий: подсчитать, переписать, сохранить данные в письменном виде — вот что было для них важно. Этот новый тип мышления был продуктом «возрождения XII века», которое взрастило — отчасти в еще молодых университетах — светскую, юридическую и техническую культуру.
Ослабление позиций великих чинов и крупных вассалов
После событий, связанных с Гарландами, Людовик VI и Людовик VII энергично боролись, чтобы воспрепятствовать передаче придворных должностей по наследству и ограничить влияние занимавших их лиц всякий раз, когда они могли угрожать королевской власти. Единственных чинов, которые в определенной степени могли рассчитывать на передачу своего поста по наследству: кравчий, камерарий, коннетабль — держали в стороне от реальной власти, тогда как на высшие посты (сенешаля и канцлера) назначали — или оставляли их незанятыми — таким образом, чтобы новые назначенцы не могли воспользоваться своими титулами и вмешаться в дела королевства. Эта эволюция достигла своего апогея при Филиппе Августе: посты канцлера и сенешаля оставались вакантными на протяжении первых лет его царствования, после смерти их держателей в 1184 и 1191 гг., а три других крупных чина, обычно принадлежавших знатным семействам Иль-де-Франса, практически бездействовали; лишь коннетабль вновь обрел некоторый прилив активности, когда эту должность доверили простому шателену, Дре де Мелло (1191–1218).
Как и в случае с великими чинами, знатных сеньоров отстранили от политических решений. Однако достижение предыдущего царствования было сохранено: территориальные князья окончательно заучили дорогу ко двору, они с большой помпой присутствовали там на торжественных мероприятиях, приводили свои отряды в королевское войско, иногда оказывали услуги в делах королевской дипломатии. Но Филипп Август энергично боролся с их претензиями на то, чтобы направлять его политику. Разрыв в начале царствования с шампанскими и фламандскими кланами и последовавшие за ним войны навсегда покончили с зависимостью решений короля от придворных интриг. Настоящая гекатомба крупных сеньоров в Третьем крестовом походе, отъезды и новые смерти в Четвертом походе также помогли королю совладать со своими баронами. После того как со сцены сошли такие крупные фигуры, как Филипп Эльзасский и Тибо Блуаский, их место никто не занял. Кажется, что после 1190 г. доверие короля все еще сохраняли архиепископ Вильгельм Белорукий (до того, как он впал в немилость и 1200 г.) и Филипп де Дре, епископ Бове. Высшая знать отныне была не в курсе дел королевства. Правда, она по-прежнему имела право совещательного голоса на собраниях, которые король по примеру своего отца созывал перед каждым крупным поворотом своей политики: отказом от посредничества папы в отношениях с Иоанном Безземельным и 1203 г., вторжением в Англию десятью годами позже или, в несколько ином виде, разводом и конфискацией фьефов Плантагенетов.
Приближенные короля
Многих современников Филиппа Августа удивлял очень своеобразный подбор людей, помогавших королю выработать концепцию его политики и провести ее в жизнь: их было немного, все они были довольно скромного происхождения (рыцарские линьяжи, в большинстве случае идентифицируемые) и пользовались полным доверием государя, осуществляя от его имени — но без особого титула — крайне широкие полномочия. Дела королевства решались исключительно в этом узком кругу во время тайных совещаний. Не один хронист высказывал возмущение скромным социальным происхождением советников («мелкий рыцарь», «низкородные люди») и исключительным положением этой группы, «которым король имел обыкновение изливать свою душу и доверять тайные мысли»[164]. Некоторые из тех, кто был принят и в Лондоне, и в Париже, противопоставляли этот способ управления «водовороту» людей, идей и амбиций, царивших при английском дворе, и заключали, что именно в этом кроется причина успеха французских планов, подготавливаемых втайне и эффективно претворяемых в жизнь. Французское правительство вступило в новую фазу своего развития, доведя до апогея тенденцию, которой старались следовать все предыдущие короли, окружая себя персонажами более-менее скромного положения: после преобладания при Людовике VI чинов из числа знати Иль-де-Франса (шателенов или нет) и возвращения при Людовике VII крупных сеньоров, совпавшего с первыми шагами по замене великих чинов управленцами второго уровня, победила последняя направленность (после 1190 г.). Таким образом, королевский совет существенно изменил свой состав: после того как оттуда исключили крупных сеньоров, в него стали входить лишь те, кто занимался реальными делами; королевский совет начинал становиться постоянным и отчасти формальным институтом.
Среди этих людей, которых мы сегодня знаем благодаря работам Джона Болдуина, двое особенно выделяются как «главные участники совета», которым было поручено исполнение решающих задач: брат Герен, рыцарь-госпитальер, и Варфоломей де Руа, рыцарь короля, выходец из мелкой знати Вермандуа. После них шел первый круг близких советников, включавший маршала Генриха Клемана, чье семейство сделало своим уделом занятие военным командованием, камергер Готье, оставшийся от предыдущего царствования, и его сыновья Урс и Готье Молодой, также состоявшие в чине камергера. К ним можно причислить и брата Эмара, рыцаря-тамплиера, ответственного за королевскую казну; правда, обязанности держали его отчасти в стороне. Ко второму кругу, также пользовавшемуся полным доверием короля, но не настолько близкому, как первый, принадлежали двенадцать или четырнадцать персон: клирики, такие как сменявшие друг друг деканы аббатства Святого Мартина Турского (Сен-Мартен де Тур) магистр Ансельм и Эд Клеман (брат Генриха), и декан соборного капитула Парижа магистр Готье Корню (племянник предыдущего); военные, такие как оба Гильома де Барра, отец и сын, рыцари из Вексена, и оба Гильома де Гарланда, тоже отец с сыном, потомки знаменитого придворного рода; камергеры, такие как трое братьев Тристанов.
Таким образом, эти советники почти все являлись клириками или рыцарями, уже получившими должность при дворе; к тому же часть из них принадлежала к семействам, которые традиционно находились на придворной службе вот уже одно, два или три поколения и которые король, по понятным причинам, жаловал своим доверием. Эти линьяжи практически по наследству занимали второстепенные, но значимые должности, такие как камергера, помощника камерария, который в силу своих обязанностей был близким к государю человеком, или маршала, замещавшего сенешаля в том, что касалось военного руководства. В целом, редко случалось, чтобы они строго специализировались на том или ином деле: лишь брат Эмар и военные, такие как Клеманы, де Барры и Гарланды, не выходили за пределы своих обязанностей; прочие выполняли разные задания — вершили правосудие, производили платежи, инспектировали постройки, улаживали тяжбы между знатными лицами или командовали войсками во время военных кампаний. Свою компетенцию они обрели благодаря долгому опыту на королевской службе; многие клирики могли прибавить к этому университетское образование, что подтверждает их звание «магистр» (мэтр); эта тенденция набирать советников из университета в дальнейшем лишь укрепится. Но прежде всего король требовал от своих приближенных — даже больше, чем особенных знаний, — безупречной преданности. Эти люди, которым было примерно столько же лет, как самому королю, или чуть меньше, поступили к нему на службу в начале их активной жизни, и лишь смерть разлучила их. Долгая совместная работа способствовала тому, что их группа стала более сплоченной и эффективной. Последняя составляющая, придававшая им силу, — отсутствие личных амбиций: служба у Филиппа Августа обеспечивала им достаток (как видно из списка драгоценностей, розданных приближенным) и часто теплые места для их детей, но и речи не могло быть о том, чтобы, опираясь на свое служебное положение, они сделали бы исключительную карьеру вроде той, что в свое время выстроили Этьен де Гарланд или Кадюрк. Клирики получали в вознаграждение за службу хорошую пребенду, надежду стать епископом (но не гарантированно, так как выборы все еще оставались в принципе свободными), а рыцари — богатое владение (например, в Нормандии после ее завоевания) или устроенный королем брак с состоятельной наследницей.
При Филиппе Августе королевскую администрацию ждало одновременно качественное и количественное преобразование. Ее поле деятельности значительно увеличилось благодаря расширению домена и усилению монархической власти; технику работы затронула серия решающих нововведений, которые превратили царствование Филиппа в первый этап длительного вызревания «государства Нового времени».
Правосудие
В том, что касается отправления правосудия, Филипп Август по сути не изменил практику своих предшественников: прево судили в своих округах от имени короля, королевская курия принимала апелляции по мере своего передвижения с места на место и выносила решения но самым важным делам. Ордонанс 1190 г. ввел два новшества. С одной стороны, учреждалось промежуточное звено в лице бальи, которые раз в месяц должны были собирать суд, чтобы ответить на апелляции на приговоры, вынесенные прево, и разрешить дела первой инстанции, особенно те, что затрагивали права короля. С другой стороны, королевская курия, собранная в Париже три раза в год, должна была принимать апелляции на приговоры бальи, но также и все другие жалобы, поданные жителями королевства (не только королевского домена, как в случае с бальи). Ассизы (суды) бальи (чье название и принцип действия, новые для королевства, напоминают англо-нормандские институты) очень быстро стали существенным колесом в механизме правосудия и местной администрации. Напротив, в том, что касалось судебного функционирования курии, с предыдущего царствования ничего не изменилось: ни периодичность заседания, ни место, ни точный состав персонала, ни тем более четкие правила для процедуры апелляции. Не кажется, чтобы король требовал от людей, подчиненных сеньориальному правосудию, систематически обращаться в королевский суд. И только в особых случаях, вызванных определенными обстоятельствами, между королевской курией и местными судебными органами возникала постоянная связь: в том или ином городе, обладавшем особыми правами (например, Лан), или в Нормандии, где палата Шахматной доски, судебная курия герцога, состоявшая из баронов под председательством представителя государя, по-прежнему собиралась дважды в год в Фалезе, затем Кане, чтобы принять апелляции на приговоры суда (ассизы) бальяжа.
Финансы: доходы
Финансы были той сферой королевской администрации, где «перемены», характеризовавшие это царствование, оказались наиболее очевидными: они были количественными, поскольку менее чем за полвека королевский доход вырос в несколько раз, и качественными, потому что ресурсы диверсифицировались, по мере того как власть государя выходила за пределы домена, и появились бухгалтерские документы.
Выраженный рост королевского дохода был одновременно самым примечательным признаком и одной из непосредственных причин трансформации, сделавшей из территориального княжества, почти неотличимого от других, могучее государство. Ведь этот рост был не просто следствием территориального расширения: он объяснялся и тем, что королевские служащие теперь систематически искали источники доходов, какими прежде пренебрегали; а также применением бухгалтерских методов, исключавших потери и растраты; проникновением в сферы, позволявшие королевской власти получать новые ресурсы, например рельеф с крупных фьефов. Доходы, какими располагал Филипп в начале царствования, больше вызывают вопросы, чем внушают уверенность, ведь непонятно, какую точно часть (треть? больше?) составляет единственная точно известная цифра — 19 тыс. ливров[165]. Зато мы знаем, что в 1202–1203 гг. ординарный доход увеличился до 115 тыс. ливров, а в 1221 г. — почти до 200 тыс. Для некоторых годов к нему надо добавить очень крупные денежные поступления из побочных источников, такие как рельефы (с графства Фландрия в 1192 г. был выплачен рельеф в размере 10 тыс. ливров, в 1212 г. — 50 тыс., в 1227 г. — 15 тыс.) или налог за неучастие в сержантской службе (26 тыс. ливров в 1202 г.). Следовательно, размер бюджета французской монархии в течение царствования изменился на порядок. Половина этих ресурсов в 1202–1203 гг. поступала от эксплуатации сельскохозяйственных угодий, 20 % составляли талья и другие налоги с городов, 5 % — регальный сбор с церквей (величина крайне переменная), 7 % — судебные налоги, 2 % — военные и еще 16 % разных или неопознанных поступлений.
То есть по составу королевские доходы оставались в основном доходами традиционной сеньории, коль скоро среди них преобладали поступления от сельского хозяйства, дополнявшиеся судебными штрафами. Рост таких доходов в очень большой степени отражает как расширение домена за счет завоеваний, так и улучшение управления: с 1180 по 1202 г., то есть в период, когда расширение территории ограничилось присоединением Пикардии, продукт с домена вырос на три четверти.
Таким образом, стремление к контролю и учету, масштабы которого мы еще увидим, немедленно принесло плоды. Но доход, получаемый за пределами домена, тоже быстро рос и диверсифицировался. Однако бремя привычки сдерживало такое реструктурирование королевского дохода, ограничивая нововведения и прежде всего исключая сбор любого прямого, общего и постоянного налога. Талья, в принципе, налог такого типа, фактически была сеньориальной податью, и ей установили узкие пределы: она взималась только на землях домена, почти не затрагивая сельских жителей и не распространяясь на вновь аннексированные провинции. Принося очень разный доход в зависимости от места сбора, талья составляла в целом около десятой части королевского дохода в 1202–1203 гг. (6800 ливров — талья как таковая, 4200 — аналогичные налоги). Значит, Филипп Август должен был искать другие способы, чтобы увеличить эти ресурсы. Все европейские государства, малые и большие, столкнувшись с новыми потребностями (прежде всего военными), на рубеже веков испытывали такую же нужду в обильном и постоянном доходе, какой привычные фискальные методы едва ли могли обеспечить.
Во Франции, как и в других местах, взимаемые средства, какие получало государство, напрямую зависели от укрепления его власти. Когда укрепление шло особо быстро, соответственно росли и ресурсы. Большие фьефы облагались огромными рельефами (от каких прежде им удавалось уклониться), поводы для взимания которых находили самые разные — в частности, крестовые походы. На протяжении царствования Филиппа Августа это принесло в сумме более 150 тыс. ливров; кроме того, охрану этих фьефов на время несовершеннолетия владельца отныне обеспечивал король, получая от этого немалые финансовые выгоды. Регальный сбор, взимавшийся с епископств, которых после завоеваний стало гораздо больше, принял форму рациональной эксплуатации их ресурсов, а не более или менее беспорядочного грабежа, каким прежде занимались королевские чиновники. Возможность для налогообложения, пока неумелого, давал подъем городов и торговли. Историки не уверены, что подати, взимавшиеся с торговли напрямую, дорожные и рыночные пошлины, были очень доходными: князья охотно устанавливали невысокие тарифы, чтобы поощрять коммерцию. Но король мог использовать косвенные средства, чтобы получить свою долю от обогащения городского общества: талья обременяла по преимуществу города; подать, взимавшаяся в обмен на обещание не портить монету, принесла в 1202–1203 гг., вероятно, более 8 тыс. ливров. Другой формой обложения торговой и финансовой деятельности был налог на евреев (1250 ливров в 1202–1203 гг., а позже и больше: в 1227 г. талья, полученная от евреев, составила 8682 ливра). Наконец, война, в то время становившаяся прерогативой больших государств, означала не только расходы, но и доходы — нерегулярные, потому что они поступали в случае конфликта, но способные существенно пополнить бюджет. Если трудно определить, какие налоги за неучастие платили вассалы, не являвшиеся по зову в королевское войско, то известно, что налог за неучастие в сержантской службе, взимавшийся с городов и монастырей домена, в 1202 г. принес короне внушительную сумму — 26 тыс. ливров.
Итак, увеличение доходов монархии было важнейшим элементом успеха Филиппа Августа. Не менее важной представляется диверсификация этих доходов, даже если она не выходила за рамки попыток и нерегулярных денежных поступлений. Новый территориальный и политический масштаб государства больше не позволял капетингскому монарху «жить за свой счет», как это делали его предки.
Финансы: расходы
Принцип устройства капетингской администрации состоял в том, чтобы местные расходы, возложенные на прево и бальи (откуп, содержание построек, снабжение, милостыня и рентные фьефы, назначенные с управляемой ими территории), оплачивали они сами из доходов, которые получают. За финансовый период 1202–1203 гг. эти расходы составили всего 12 % их доходов, то есть эксплуатация королевского домена выглядит очень рентабельной. Бальи и прево оплачивали также некоторые расходы неместного характера, например поенные расходы, которые, вероятно, в 1202–1203 гг. были связаны с кампаниями против Иоанна Безземельного, — на это шло 16 % их походов. Что касается оставшейся суммы (более двух третей доходов, (а 1202–1203 гг.), то ее помещали в королевскую казну в Тампле, ко-юрой ведал брат Герен или брат Эмар, и за ее счет покрывали две больших статьи расходов — на королевский дворец (то есть на содержание монарха и двора) и на войну. Дворцовые расходы до 1227 г. известны очень плохо; за 1227 г. они равнялись 85 тыс. ливров — сумма очень крупная по сравнению с соответствующими цифрами за более поздние периоды, дошедшими до нас. Несомненно, при Филиппе Августе, имевшем прочную репутацию экономного хозяина, они были намного ниже. Что касается военных расходов, они, естественно, сильно варьировались в зависимости от того, вело королевство войну или нет, ведь постоянной армии практически не существовало. В военное время деньги тратились в основном на снабжение, а еще больше на жалованье — не столько наемникам, которых было мало, сколько рыцарям и сержантам, служившим дольше обязательного срока. Из расчета 6 су в день на рыцаря и 8 денье на пешего сержанта это жалованье в 1202–1203 гг. составило в сумме 27 тыс. ливров для войск на нормандской границе (вероятно, представлявших собой большую часть армии) плюс 3290 ливров для наемников. Снабжение, экипировка, замена убитых лошадей и фортификационные работы за гот же период и только в нормандских марках стоили почти вдвое больше. Таким образом, за год на войну в Нормандии король потратил 83 тыс. ливров; сюда надо добавить расходы (неизвестные нам) на войска, тогда же развернутые на Луаре, стоимость большой программы крепостного строительства, затеянного Филиппом Августом, и некоторые затраты, к примеру, на вооружение, которые почти не фигурируют в казначейских счетах. Итак, военный бюджет поглощал во время войны все ординарные доходы монархии; доходы ad hoc (налоги за неучастие в военной службе) составляли только незначительную их часть.
Несмотря на эти крупные затраты и сложности с разработкой новых ресурсов, Филипп Август умел не только сбалансировать свой бюджет, но и собрать значительные резервы. Период 1202–1203 гг., когда подготовка к решающей военной кампании шла полным ходом, у Джона Болдуина оставил «впечатление, (что) финансы Филиппа в полном порядке и пригодны для поддержания его политических замыслов». Присоединение доменов Плантагенетов и долгие мирные периоды после битвы при Бувине позволили накопить немало излишков. Первые по-настоящему полные бюджетные росписи, какими мы располагаем, за 1221 и 1227 гг., показывают, что король сберегал треть доходов. В 1221 г. казна располагала резервом, составлявшим 81 % годового бюджета. Поэтому Филипп Август, распоряжаясь этими деньгами как личными средствами, мог в завещании, составленном в 1222 г., оставить воистину роскошное наследство на общую сумму в 790 тыс. ливров, то есть почти в четыре раза больше годового бюджета королевства. Конон из Лозанны, приводящий из вторых рук сведения о финансах Филиппа незадолго до смерти последнего[166], говорит о двух миллионах ливров, но, похоже, преувеличивает. Даже если исходить из завещания, становится понятным, что король, возложивший на бюджет такой расход, был абсолютно уверен в надежности своих ресурсов.
Бухгалтерские и административные методы
Чтобы достичь такого триумфального финансового баланса, служащие короля отнюдь не пренебрегали новыми бухгалтерскими методами. Применяться эти методы начали, вероятно, после отъезда короля в крестовый поход. В самом деле, ордонанс 1190 г. потребовал, чтобы бальи и прево трижды в год отчитывались перед казной, передавали в нее излишки доходов, и чтобы эти операции записывались. С другой стороны, Вильгельм Бретонец сообщает, что среди архивов, утраченных в битве при Фретевале, были и фискальные документы, из которых король получал сведения о своих ресурсах. Первые сохранившиеся отчеты относятся к 1202–1203 финансовому году — это «первый бюджет французской монархии», как озаглавили его издатели. Эти отчеты соответствуют предписаниям 1190 г.: бальи и прево должны были трижды в год подробно расписывать свои доходы и расходы. Есть также несколько иной документ за 1221 г., содержащий роспись всех королевских финансов по основным статьям и свидетельствующий о неизменном совершенствовании бухгалтерских методов, — ведь он позволяет получить общий обзор, в отличие от документа 1202–1203 гг. Какими бы примитивными и даже несколько путаными (по меньшей мере, в глазах историка) ни были эти отчеты, для королевской власти они означали огромный прогресс, позволяя контролировать деятельность местных управленцев, сохранять данные о ней и сообразовывать политические проекты с финансовыми возможностями. Некоторые историки утверждали, что и предшественники Филиппа Августа уже располагали инструментами бухгалтерского учета, хотя бы грубыми, но от таких инструментов не сохранилось и следа. Впрочем, все государства Европы в этом отношении развивались сходным образом: повсюду, как мы говорили, приблизительно в этот период государи обзавелись органами финансового контроля и потребовали составить первые письменные балансы.
Двор Филиппа Августа, как и все дворы, жаждал увековечить права и деяния государя, создав обширные и удобные в обращении архивы. Поражение при Фретевале, когда по меньшей мере немалая часть королевских архивов осталась в руках противника, похоже, дало решающий импульс этому масштабному замыслу, с которого началось рождение французских государственных архивов. Готье Молодому было поручено восстановить утраченную документацию и систематизировать ее. Ряд расследований вновь напомнил о владениях и правах короля во всем домене, а к сохранению документов (благодаря которому зародилось учреждение, вскоре названное Сокровищницей хартий) добавили создание реестров, куда переписывались основные тексты, составленные или полученные канцелярией. В порядке, который несколько раз меняли ради удобства, в этих реестрах можно найти привилегии, пожалованные королем, а также материалы расследований о его правах и всевозможные списки — вассалов, аббатств и коммун, обязанных нести военную службу, епископств и коммун, зависимых от короля, с их привилегиями, крепостей, арсеналов с их содержимым, видных пленников после Бувина… Все это стало хранилищем необходимой информации для королевского окружения. Таким образом, за несколько лет капетингская администрация обзавелась инструментами, эквивалентными тем, какие использовали другие, более передовые государства Европы. Это быстрое развитие управленческих методов позволило ей лучше контролировать быстро расширявшийся домен.
В старом домене: бальи и прево
Одним из главных нововведений правления Филиппа Августа было создание должности бальи или, точнее, увеличение численности бальи и первые попытки уточнить их компетенцию. До тех пор управление доменом держалось на прево, которые брали свою должность на откуп и осуществляли на подведомственной территории все права короля. С прошлого царствования наряду с ними ненадолго стали появляться бальи, роль которых была пока малопонятной. Раньше мы отметили, что их название и некоторые черты, характерные для должности, напоминают об аналогичных служащих графа Фландрского или герцога Нормандского. Хорошо заметными их внезапно сделал ордонанс 1190 г. В 1202 г. бальи было двенадцать человек, они часто работали по двое или по трое и передвигались в пределах подчиненной территории, еще нечетко ограниченной. Они проводили ежемесячные судебные заседания (ассизы), принимали штрафы, собирали всевозможные экстраординарные или нерегулярные поступления (талью, лесные сборы…), производили некоторые выплаты, например, в связи с войной, и взимали регалию с церквей. В общем, они отвечали за все экстраординарные ресурсы и расходы, тогда как прево брали на откуп ординарную часть местных финансов. Как и прево, они трижды в год отчитывались перед двором. Но бальи сразу же получили полномочия контролировать деятельность прево, производить расследования о королевских правах и вообще проводить в жизнь все повеления короля. В качестве адресатов королевских инструкций постоянно упоминались только они или, во всяком случае, в первую очередь они, а потом прево. Значение их должности заметно по жалованью, не меньшему или намного большему жалованья рыцаря (10 су), и по стараниям властей переводить некоторых из них на другие территории из опасения, что их влияние на местах может чрезмерно вырасти. Бальи полагалось быть всецело преданными королю. Их набирали из той же социальной группы, что и королевских приближенных, — из рыцарей Иль-де-Франса, и, так же как эти приближенные, они выполняли свои обязанности очень долго. Некоторое количество курьезных историй, появившихся до конца царствования, показывает, насколько эти люди уже стали могущественными и как благодаря им укрепился авторитет королевской власти.
В новом домене
Еще до того, как перемены в капетингской администрации стали явными, ей пришлось приспособиться к разнообразию институтов на территориях, недавно присоединенных к домену. Впрочем, королевские чиновники извлекали из этой ситуации пользу, совершенствуя управление старым доменом. Историки часто и, несомненно, с преувеличениями отмечали важность взаимных заимствований, когда речь шла о Нормандии. Тем не менее надо напомнить, что провинции, приобретенные Филиппом Августом, и после присоединения все еще включали немало земель, подчинявшихся королевской власти лишь косвенно: аллоды, фьефы, которые непосредственно или опосредованно держал какой-либо крупный сеньор, церковные земли, над частью которых король осуществлял патронаж, общины жителей, имевшие более или менее широкие обычные привилегии или коммунальные хартии. По отношению ко всем этим землям и их жителям король располагал лишь прерогативами, которые строго ограничивал обычай и которые все были разными. Полной и безраздельной властью он обладал только над владениями, ранее принадлежавшими сеньорам, которым он наследовал: герцогу Нормандскому, графам Фландрскому, Вермандуа, Анжуйскому… Прерогативы государя, очень широкие в Нормандии, в других местах были гораздо меньшими. Таким образом, завоевания Филиппа никоим образом не следует рассматривать как продвижение линии границы — скорей в них надо видеть добавление новых элементов к мозаике земель, прямых или верховных прав и личных связей, из которых и состоял королевский домен. Однако в целом можно сказать, что власть короля становилась все прочней, по мере того как расширялась в географическом плане. Ее усилению способствовали всевозможные феномены — использование и адаптация прежних институтов, покупка сеньорий, назначение все новых чиновников, таких как бальи, передача «верным» земель, конфискованных у врагов, создание особых отношений с городскими коммунами и с церквями. По мере установления этих тысяч связей власть короля крепла, препоны, которые ставила ей традиционная самостоятельность местных сеньоров, исчезали, и в целом границы домена все более сближались с границами королевства. Тому же способствовала унификация местных кутюм в региональных рамках, начавшаяся в то время (см. карта 14).
Новые провинции, развитие институтов в которых происходило очень неодинаково, получили очень разный статус. В Вермандуа, Валуа, Амьенуа и Артуа во время более или менее продолжительного перехода в состав Фландрии появилась администрация, предвосхищавшая королевскую, с домениальными счетами, бальи, энергичной центральной властью; совершенно естественным образом ее сменили новые капетингские институты. Нормандия также располагала превосходными руководящими кадрами, но здесь адаптация не происходила сама собой — в ходе многочисленных реформ назначались все новые служащие, а на кутюмы и на обычаи управления глубокий отпечаток уже наложила долгая совместная с Англией власть. Филипп отменил должность сенешаля, замещавшего короля во время отсутствия, но сохранил важнейший институт — палату Шахматной доски, выполнявшую две функции: апелляционного суда, правомочного пересматривать решения местных ассизов, и органа финансового контроля. Каждый год на ее заседаниях председательствовали клирик и рыцарь из королевской курии (чаще всего брат Герен и Готье Молодой), а запись отчетов и приговоров продолжалась. Что касается местных служащих, в частности уполномоченных вершить суд, который в значительной степени сохранил здесь публичный характер, то они были трех видов: виконты (приблизительно соответствовавшие капетингским прево), разъездные судьи (justiciers itinerants, напоминавшие французских бальи) и бальи (довольно заметно отличавшиеся от одноименных французских чиновников, хотя бы тем, что подведомственная территория им была четко определена). Понемногу к носителям этих разных должностей добавились, в большинстве сменив их, бальи капетингского образца. Зато бальи старого домена позаимствовали в Нормандии идею четко ограниченных подвластных территорий, или бальяжей. Ассимиляция Нормандии дополнялась назначением исключительно французских кадров (притом, что нормандская администрация не одно поколение была одной из лучших в Европе) и конфискацией у доброй части аристократии владений, которые распределялись среди королевских «верных».
В Анжу, Мэне и Турени проблемы были совсем другими: власть Плантагенетом ощущалась здесь несравненно слабей, чем в Нормандии, и им так и не удалось покончить с независимостью крупных феодальных родов; в результате завоевания правящий класс далеко не был лишен своих земель, как в Нормандии, напротив, он даже усилился, потому что именно его поддержка помогла этим провинциям войти в состав Франции. Филипп был вынужден признать его самостоятельность, подтвердив полномочия наследственного сенешаля Гильома де Роша и оставив за ним все королевские прерогативы в Анжу и Мэне. Королевская власть наверстала свое после смерти Гильома и его зятя и наследника Эмери де Краона. Зато Турень была передана под непосредственное управление королевских служащих. Что касается Пуату, эта местность практически избежала подчинения королевской власти, да исключением Пуатье и окрестностей; остальное осталось в руках нескольких знатных родов, находившихся под влиянием Англии, но прежде всего дороживших независимостью.
Партнёры короля
«Феодальная монархия» и «административная монархия»
Мы только что проанализировали строительство Филиппом Августом «административной монархии», но этого термина недостаточно для исчерпывающего описания всех компонентов его системы управления. Королевская власть в то время представляла собой еще и «феодальную монархию», основные характеристики которой следует привести. Мы увидим, что оба ее аспекта, «административный» и «феодальный», вовсе не исключали, а во многом дополняли друг друга. Это были две составных части одного и того же замысла, рассчитанного на рационализацию отношений между многочисленными более или менее самостоятельными элементами, образовавшими королевство, и на ориентацию этих отношений в направлении короля. Об административных отношениях можно говорить скорей применительно к домену, о феодальных — применительно к частям королевства, над которыми король имел лишь опосредованную власть и которые назывались держаниями. Взаимодополняемость и переплетение феодальных и административных структур обнаруживаются и в других европейских государствах того времени — как в Англии, так и на Сицилии или в Италии как стране коммун и Фридриха I. А Филипп Август только перенял то стремление воссоздать и возглавить феодальную пирамиду, какое мы уже встречали в некоторых действиях его отца и в текстах Сугерия; однако его ловкость и благоприятные обстоятельства позволили ему очень далеко продвинуться в реализации этого замысла.
Укрепление феодальных уз
Феодальная монархия вполне очевидным образом существовала до Филиппа Августа, потому что на этом принципе зиждилась сама королевская власть Франции, но при первых Капетингах она почти не функционировала. Фактическая и правовая независимость вассалов всех уровней не позволяла королю иметь доступ к ресурсам, которыми они располагали. Мы видели, что Людовик VI и особенно Людовик VII начали добиваться от крупных вассалов принесения оммажа, более регулярной службы, поддержки своих главных решений и даже вмешиваться в конфликты между территориальными князьями и их людьми. Филипп продолжил эти усилия, всемерно используя возможности, предоставлявшиеся ему феодальным обычаем, который тогда как раз окончательно фиксировался и который он без колебаний менял, когда мог. На принцип, сформулированный Сугерием: король находится на вершине феодальной пирамиды, но сам не обязан никому приносить оммаж, — не раз ссылались, когда Филипп приобретал фьефы, обремененные оммажем другим сеньорам, и отказывался им подчиняться. Зато все прямые вассалы короля отныне беспрекословно приносили ему оммаж (в немалой мере это стало заслугой Людовика VII), их обязательства записывались и хранились в королевских архивах. Тем самым «дух баланса» проникал и в феодальную практику, в которой априорно преобладала противоположная ментальность. С другой стороны, король пытался устанавливать прямые связи с арьер-вассалами вопреки традиционному правилу «вассал моего вассала — не мой вассал», существенно ограничивавшему его влияние на феодальный мир. В 1209 г. ордонанс, изданный в Вильнев-сюр-Йонн, изменил правила наследования фьефов: младшие сыновья, которым, согласно родовой кутюме (coutume de parage), распространявшейся все шире, причиталась часть наследства, отныне должны были приносить оммаж не старшему брату, а непосредственно его сеньору. Это приостановило дробление, грозившее власти крупных сеньоров. Другой большой шаг в том же направлении был предпринят, когда последних обязали требовать от собственных вассалов сохранения верности королю. Опять-таки «дух баланса» побуждал власти немедленно пользоваться каждым усилением короля, составляя списки сотен вассалов, классифицируемых в порядке иерархии.
Но установить или укрепить связи с вассалами было недостаточно, надо было еще сделать их действенными. Для этого Филипп использовал такую меру, как финансовое поручительство: друзья вассала, гарантировавшие, согласно сложившейся практике, что он выполнит обязательства, в случае его уклонения отныне должны были платить большой штраф. В самых эффектных из своих политических маневров Филипп прибегнул к судебным прерогативам, какими располагал в качестве сеньора. Имеются в виду знаменитые процессы, возбужденные в королевском суде, который заседал в качестве феодального, против Иоанна Безземельного и Рено Булонского. Первого вызвали в суд по жалобе Гуго де Лузиньяна, его вассала и арьер-вассала короля; второй, которого с серьезными основаниями можно было заподозрить в измене, отказался передавать в залог замок. Оба не явились, и суд приговорил их к конфискации фьефов, которая была произведена силой. В обоих случаях король использовал возможности, которые давало феодальное право, но которые почти никогда не применялись против могущественных вассалов и, во всяком случае, по-настоящему не рассматривались. Эти приговоры, хоть и были по сути хитрыми уловками ради решения проблем, мириться с которыми было уже невозможно, демонстрировали силу того, кто посмел их вынести. Еще более ярко это новое соотношение сил сюзерена и вассала проявилось в отношениях короля с более мелкими сеньорами, которым приходилось принимать обязательство пускать его в свои замки, испрашивать его позволения на вступление в брак и вообще действовать только с его одобрения. Независимость феодалов исчезла не только в королевском домене, но и в очень обширной зоне капетингского влияния, отныне распространившегося за Луару, до Роны, границ Лотарингии и Фландрии.
Феодальные вложения и доходы
Далекий от мысли сокращать численность вассалов ради увеличения домена как такового, что могло бы казаться более выгодным, Филипп использовал рост ресурсов, чтобы раздавать новые фьефы. Земли, конфискованные после завоевания Нормандии, были в массовом порядке распределены среди «верных» (которые бывали не столь уж верными, как Рено Булонский), как и некоторое количество владений, принадлежавших короне или специально купленных. Но самым поразительным феноменом, возможно, было создание многочисленных рентных фьефов, позволявших королю заручаться службой вассала в обмен на ежегодные выплаты за счет того или иного коронного дохода. В реестрах зафиксировано более пяти тысяч ливров, выплаченных в качестве такой ренты (впрочем, это не огромная сумма, если сопоставить ее с королевскими доходами). В большинстве случаев такие уступки служили платой за верность или хотя бы нейтралитет тем сеньорам, которых могли переманивать к себе на службу Плантагенеты. Почти половина из записанных пяти тысяч ливров была отправлена во Фландрию — место, где соперничество династий было особо острым. Рентные фьефы жаловали и французским рыцарям, вступавшим в королевскую армию, но такая возможность укрепить вооруженные силы не использовалась в широком масштабе — несомненно, потому, что этому слишком мешало традиционное ограничение срока службы. На самом деле королевская власть, несмотря на все усилия по укреплению связей и фиксации обязательств, по-прежнему не очень-то могла решить задачу, ради которой изначально создавалась феодальная система, — составить армию. В 1214 г. Филипп, несмотря на чрезвычайную ситуацию, смог собрать в обеих своих армиях во Фландрии и на Луаре всего две тысячи рыцарей; вассальных обязательств было, конечно, еще недостаточно, чтобы удержать этих рыцарей в войске на все время, необходимое для военных действий, — несколько месяцев, а то и несколько лет. Вероятно, с тех пор чтобы набрать полупостоянную армию стали предпочитать другие решения, — такие как платная служба рыцарей, что отражено в многочисленных счетах за 1202–1203 гг.
Наконец, Филипп Август стал притязать на такие прерогативы феодального сеньора, для навязывания которых его предшественники были недостаточно сильны, — право получать рельеф при передаче наследства и осуществлять опеку над несовершеннолетними наследниками, которая сопровождалась охраной фьефа. Это право позволяло сеньору управлять фьефом во время несовершеннолетия наследников, получать от этого существенный доход и контролировать вступление наследников в брак. Применительно к крупным княжествам оно открывало политические перспективы первостепенной важности. Ведь высшая знать королевства в царствование Филиппа пережила настоящую гекатомбу, прежде всего из-за крестовых походов, в которых она участвовала в массовом порядке и которые были до крайности гибельными. Многочисленные рельефы, опека и охрана больших фьефов принесли королю солидные прибыли. Рельеф платили либо деньгами (выше приводились огромные суммы, выплаченные Фландрией или Плантагенетами), либо в форме уступок территорий. Королевский домен расширился за счет Монтаржи и Жьена, отнятых у графства Неверского, за счет Амьена, Руа, Мондидье и Перонна, которые уступили граф Фландрский и графиня Вермандуа, за счет Ланса, полученного от графа Булонского, и за счет других городов. Что касается охраны, то после Четвертого крестового похода, не без больших политических и финансовых выгод, Филипп осуществлял охрану Шампани (более двадцати лет) и Фландрии. Жесткие условия, какие он поставил при заключении брака Жанны Фландрской, в конечном счете подтолкнули ее мужа к восстанию, хоть его и выбрали в расчете на покорность. В тот же период король после смерти Артура Бретонского взял под контроль Бретань и поместил ее под опеку, позволившую ему посадить на ее престол герцогов из рода Капетингов. В целом методы, какими Филипп обеспечивал себе выполнение роли сеньора, принесли ему значительные финансовые, политические и территориальные приобретения.
Коммуны
Сомнениям, какие могло вызывать отношение Людовика VI и Людовика VII к желанию горожан освободиться, применительно к Филиппу Августу места нет: этот Капетинг явно испытывал больше симпатии к коммунам, чем все остальные. Всего два враждебных к ним акта, а именно упразднение коммун в Ланской области в 1190 г. и в Этампе в 1199 г., связаны с совершенно особыми ситуациями и немного значат в сравнении с двумя десятками хартий, какие он предоставил городам и бургам Иль-де-Франса, Пикардии, Нормандии, и еще большим числом коммун, привилегии которых он подтвердил, а то и расширил. В отличие от предшественников, он без колебаний учреждал коммуны даже в королевском домене. Городам (например, Парижу), не получившим коммунальной хартии, он давал существенные привилегии, особо выгодные для купцов и для организаторов ремесленного производства. Эта политика тем поразительней, что Филипп был последним Капетингом, жаловавшим в домене коммунальные хартии, если не считать единственной, которую в начале царствования выдал Людовик VIII. На его царствование пришлись одновременно апогей и окончание королевского покровительства городскому самоуправлению.
Эту щедрость Филиппа можно понять, только соотнеся ее с политическим контекстом. Прежде всего надо сказать, что за век облик коммун сильно изменился. Они уже мало походили на революционные организации, какими были для многих современников Ланского дела. Прочно попав в руки патрицианских династий, которые обладание властью делало консервативными, они все реже сталкивались «в лоб» с церковными властями или с феодалами. Участие (конечно, недолгое) именитых горожан в регентском совете и в комиссиях по контролю за местными чиновниками, какого пожелал Филипп в 1190 г., выдало патент на благонадежность всей их социальной группе и ясно показало, какое доверие существовало в отношениях между королем и горожанами, проявляясь в тысяче мелочей. Уступки Филиппа объясняются и нуждой: почти все города, получившие их, находились на северной или западной окраине королевства, под фламандской и англо-нормандской угрозой. Укрепленные, собиравшие ополчение, приверженные королевской власти, эти города образовали защитный пояс, военное значение которого не следует недооценивать. Что касается городов Нормандии и Артуа, задача состояла в том, чтобы после завоевания снискать их расположение. Кстати, показательно, что после Бувина, когда король уже не нуждался в коммунах, он больше почти не жаловал хартий. С другой стороны, коммуны в обмен на свои вольности предоставляли ренты и тысячи сержантов. Эти ресурсы, которые королевские служащие тщательно инвентаризировали и которых неуклонно требовали, были очень важны для монархии. Зато можно отметить, что Филипп был не щедрей предшественников по отношению к сервам домена, которых почти не освобождал, притом что предоставлял вольности крестьянам, селившимся в деревнях, которые он основывал. То есть в отношении к деревне он придерживался линии поведения предков.
Развитие торговли и городов
Впрочем, королевское благоволение к городским правящим группам проявлялось не исключительно в политических реалиях: Филипп продолжал и развивал меры по покровительству торговле и ее поощрению, предпринятые Людовиком VI и Людовиком VII. Возможности, которые он предоставил купцам, с расширением его власти получили крупный масштаб. Он несколько раз гарантировал купцам, зависимым от князей, с которыми воевал, особенно фламандцам, что они не пострадают от враждебных действий. Он также старался, чтобы политические потрясения не причинили вред торговле аннексированных областей, прежде всего Нормандии. Парижские купцы, несомненно, по-прежнему имели преимущество в торговле с руанцами, но король в своих решениях явно стремился к компромиссам и компенсировал нормандцам ущерб, например, сняв эмбарго на торговлю с государством Плантагенетов или разрешив ростовщикам Фалеза и Кана взимать непомерные проценты. Все эти знаки внимания вполне показывают, какую ответственность мог сознавать король перед торговыми сетями и социопрофессиональными группами, достигшими тогда зрелости, и сколь огромный интерес он должен был к ним испытывать. Ведь царствование Филиппа приблизительно совпало с первым подъемом западноевропейской торговли и, в частности, шампанских ярмарок, а его политический триумф — с развитием торговой динамики Северной Франции, которой итальянцы еще всерьез не угрожали. Это была также эпоха, когда наблюдатель, сколь бы близорук он ни был, уже не мог не заметить роста городов и когда власти начали принимать значительные меры для упорядочения этого роста. Строительство городских стен, охвативших более обширную площадь, — как это было сделано в Париже — было в глазах монарха наиболее срочной из таких мер.
Париж
Впрочем, если Париж все более явно играл роль столицы, это символизирует растущую значимость городского фактора и интерес, какой к нему проявлял Филипп Август. Напомним некоторые из его решений, укрепивших первенство Парижа. В политическом плане закрепление архивов на постоянном месте, строительство Лувра, тенденция к образованию центральной администрации, которая бы действовала в отсутствие монарха, — все это были шаги, важные для возникновения постоянной столицы. Усиливалась и экономическая роль Парижа, л также позиции «ганзы речных купцов», объединявшей крупных купцов: она добилась монополии на ввоз вина (основного продукта питания, перевозимого по Сене), потом контроля над замерами вина и зерна, а когда король доверил ей сбор налогов в городе, она стала подобием муниципалитета. Король и горожане совместно проводили большие работы: были оборудованы крытые рынки, ставшие центром нового торгового квартала, усовершенствован порт, строительство новой окружной стены сделало Париж первоклассной крепостью, мощение улиц и разные градостроительные операции улучшали качество жизни. Наконец, именно при Филиппе Августе был основан университет, с его привилегией независимости от епископального канцлера и от королевской юстиции, с его институтами (коллегиями, факультетами, в состав которых входили магистры и школяры), с самим его названием. Таким образом, разные составные части столицы постепенно обретали свою форму — в том же темпе, в каком росло королевство и утверждалась власть короля.
Евреи
Наконец, нельзя говорить о городской политике Филиппа Августа, не коснувшись его отношений с евреями, образовавшими во многих городах домена крупные и экономически очень активные группы. Традиционно находясь под личным контролем и покровительством короля, они специализировались на процентных ссудах, которые христианам в принципе были запрещены. Судя по результатам расследования, проведенного по всему домену в 1208 г., неоплаченные им долги составляли не менее 250 тыс. ливров, то есть превышали годовой бюджет королевства. Первые Капетинги и особенно Людовик VII брали с этого золотого дна свою долю в обмен на покровительство. Впрочем, так же поступали и другие крупные сеньоры, например граф Шампанский или король-герцог Нормандии; они спорили из-за евреев, обвиняя друг друга в их переманивании. Однако Филипп Август в самом начале царствования порвал с этой традицией корыстной терпимости: то ли из принципа, то ли из слепой алчности, а может быть, чтобы угодить парижским купцам, он арестовал всех евреев домена, а потом изгнал их, предварительно вынудив заплатить огромный выкуп (более 30 тыс. ливров, согласно одному хронисту), и конфисковал их имущество. Долговые обязательства перед ними были аннулированы, но пятую часть присвоил король (1180–1182). В 1198 г. он изменил политику; евреи были призваны обратно, поставлены под защиту, их обложили специальной тальей и пошлиной за регистрацию сделок. Последние были регламентированы, и введена максимальная процентная ставка — 43 %. Организованная таким образом эксплуатация евреев принесла в 1217 г. сумму в 7750 ливров.
В истории царствования Филиппа Августа отношения с церковью занимают менее важное место, чем при его предшественниках. Для папства, власть которого процветала, времена стали менее беспокойными, а проблемы реформирования клира и захвата мирянами церковного имущества нашли в целом приемлемые решения. Главной религиозной проблемой отныне стала проблема ереси, касавшаяся в основном Юга, еще очень далекого; мы видели, что Филипп Август, почти не приняв участия в радикальном искоренении катаризма, далеко не остался равнодушен к нему. Время, когда королевская власть начала пожинать плоды его выжидательной политики, пришло только к моменту его смерти.
Отношения с папами были активными, часто даже трудными (они могли обостряться из-за характеров обоих партнеров), но они ни разу ни приобрели столь драматичного оборота, как во времена схизм или борьбы за реформу клира. Традиция тесного сотрудничества, какое поддерживали обе власти со времен Людовика VI, могла выносить нелегкие испытания, не прерываясь: так произошло поочередно в трех случаях. Первая нескончаемая история — развод с Ингебургой, которого упорно добивался Филипп и в котором Иннокентий III ему отказывал, — отравила эти отношения на десять лет (1193–1203) и достигла кульминации в 1200 г., когда королевство почти на год попало под интердикт. Долгий конфликт с Иоанном Безземельным стал еще одним поводом для трений с Иннокентием III, который выступал в качестве посредника, пытаясь защитить английского монарха, когда тот, попав в трудную ситуацию (1204, 1213 г.), заявлял, что подчиняется Риму. В 1212–1213 гг., наоборот, папа, возмущенный до предела церковной политикой Иоанна, призывал Филиппа вторгнуться в Англию. Французский король пользовался призывами к войне и отлучением своих врагов, но отказывался делать какие-либо уступки, когда папа убеждал его быть мягче с Плантагенетом. Наконец, борьба за императорскую корону после смерти Генриха V внесла на десять лет (1198–1208) раздор в отношения между Иннокентием, который поддерживал Оттона Брауншвейгского, и Филиппом, который видел в Оттоне прежде всего родственника и естественного союзника Плантагенетов и поэтому объявил себя сторонником Филиппа Швабского. Когда после смерти последнего Оттон, наконец коронованный, в 1210 г. сбросил маску и нарушил все обещания, данные папе, тот мог только присоединиться к французскому королю, чтобы поддержать молодого Фридриха II, избранного с их помощью и на их деньги в 1212 г. Одним из главных последствий битвы при Бувине стала окончательная победа Фридриха. И одна из причин этого конфликта заключалась в том, что французский король теперь впервые желал оставить за собой возможность принимать участие в выборах императора, воздействуя на них и расходуя свои деньги в пользу одного из кандидатов; это было еще одним свидетельством международной значимости, какую приобрела капетингская монархия.
Отношения с французской церковью стали мирными, с тех пор как была гарантирована свобода епископских выборов. Филипп никогда (кроме двух случаев в начале царствования) не вмешивался в их ход, порядок которого он четко описал в ордонансе 1190 г. Он ограничивался тем, что получал доход от регального сбора, отныне введенного в жесткие границы. Тем не менее очень похоже, что большинство кандидатов и так были для него приемлемы, так что ему не было необходимости оказывать давление. Трения с духовенством возникали скорей из-за мирских проблем — расширения юрисдикции церковных судов, которые далеко не ограничивались духовными делами, и все более активно соперничали с мирскими судами, или нежелания некоторых епископов направлять воинов в королевское войско. Наконец, на отношениях между королем и его епископами непосредственно сказывались конфликты с Иннокентием III: те из епископов, кто выполнил интердикт 1200 г., были изгнаны со своих кафедр, к величайшей выгоде королевской казны, присвоившей их доходы; однако огромное большинство приняло сторону короля, и это показывает, что политика невмешательства в выборы не ослабила верности епископата. В общем, по меркам отношений между церковью и государством в Средние века, часто напряженных, во всем этом не было ничего экстраординарного.
Королевство, какое, умерев, оставил Филипп Август, сильно изменилось по сравнению с тем, какое ему завещал отец. Даже если реабилитировать деятельность последнего, как мы это сделали, все равно нельзя не признать, что царствование Филиппа действительно было «временем перемен», каких капетингская Франция еще не знала. Прежде всего произошло территориальное изменение, превратившее домен Капетингов — почти такое же княжество, как другие — в одно из первых государств Западной Европы: выросшая в несколько раз территория, богатые ресурсы, власть, признаваемая до самых границ королевства, авторитет победителя и мудреца — вот козыри, которые Филипп передал преемникам.
Перемена затронула и формы управления: одновременно были созданы «административная монархия» и «феодальная монархия», и отныне у королевской власти были инструменты, необходимые для управления большим государством: всецело преданные администраторы, обладавшие «управленческой культурой» (еще слабо специализированной, но очень однородной), элементарные бухгалтерские и архивные методы, укрепившиеся юридические отношения с вассалами, жесткое ограничение самостоятельности церкви. Тем самым Франция Филиппа Августа заняла свое место в мощном движении, направленном на возрождение государства и воодушевлявшем Европу конца XII в.
Третья большая перемена, следствие обеих предыдущих, относится к геополитическому равновесию в Европе: «империя Плантагенетов» была разрушена, Священная Римская империя побеждена и разорвана на части, силу южных государств подорвали крестовые походы; Франция, новичок в кругу великих держав, воспользовалась их упадком. Но утверждение капетингской монархии знаменовало также переход от «времени княжеств», каким был XII в., ко «времени монархий»: герцогств и некоторых графств, которые стали настоящими государствами, соперничавшими в богатстве и прежде всего в организации с государством Капетингов, которое зависело от союзнических отношений с ними, король мог больше не опасаться; более того, он взял их под контроль, включил в королевский домен (Нормандию, Анжу, а вскоре и Пуату), посадил на их престолы дружественные или родственные династии (Фландрия, Бретань) либо с помощью дипломатических и матримониальных маневров подготовил их присоединение (Шампань, Тулузское графство). Тем самым монархия в конечном счете воспользовалась силой, приобретенной княжествами, которые в какой-то момент поставили ее под угрозу.
Впрочем, утверждение капетингской монархии при Филиппе Августе было всего лишь политическим аспектом феномена, затронувшего также экономику, демографию, культуру и искусство. Во всех сферах на его царствование пришлось преобладание Северной Франции, в первой четверти XII в., возможно, достигшее высшей точки. Большие расчистки, демографический скачок, процветание городов и их городской элиты — все эти явления преобразили тогда и другие регионы, по там приобрели особо динамичный характер. Домен и его окраины (Нормандия и особенно Фландрия и Шампань) были тогда жизненными центрами торговли и промышленного производства северной половины Франции; их купцы уже вступили в регулярные контакты с итальянцами, но еще не уступили последним господство в финансовых и торговых операциях. Столь же исключительным был этот период в сфере искусства, ученой культуры или культуры знати: готическая архитектура соборов Иль-де-Франса, схоластическое мышление парижских университетских ученых, «искусство жить» княжеских дворов (от турнира до романа) стали образцами для всей Западной Европы, Не забудем ни о рождении столицы, которой предстояло стать первой в Европе, ни о расселении французской знати на Юге, как и на Ближнем Востоке, где она создавала все новые королевства и княжества, столь же недолговечные, сколь и блистательные. Царствование Филиппа Августа, время перемен, было для королевства также временем распространения влияния на Западную Европу и даже за ее пределы.