Цифры снова встречаются нам спустя столетие, когда нужно оценить размер центрального бюджета монархии. Означала ли сумма около 200 000 ливров годового дохода, предназначавшаяся Филиппу Августу в 1221 г., изменение порядка величины по отношению к его предшественникам, или же стоит полагать, что количественный скачок в финансовой области произошел только в правление Людовика Святого? Цифры — это свободная дорога к сравнению и подсчетам, иначе говоря, к анализу и умозаключению, ко всему, что придает ценность историческому тексту! В том же круге идей важно знать точное соотношение монетных мутаций Филиппа Красивого, подсчитать итоговую сумму, полученную в результате вымогательств у ломбардцев и евреев, оценить стоимость войн в Гиени и Фландрии. Цифры, этот уровень зеро для нарратива, но надежное подспорье для анализа, позволяют дать более справедливую оценку происходившего. Например, разве не плодотворное занятие — скрупулезно разбирать «бюджет» Филиппа Августа, чтобы составить точное представление о возрождении государства в начале XIII века? Именно с чисел начинается развенчание мифов политической истории. Жерар Сивери прибег к помощи чисел в новаторской, если не сказать революционной, манере: в своих исследованиях «Людовик Святой и его век»[7] и «Экономика Французского королевства в век Людовика Святого»[8] он истолковал ревизию 1247 г. как первое крупное расследование о состоянии государства, оценив количественно формы правительственной деятельности до и после 1254 г., выявил первые признаки зарождения циклической экономики капиталистического типа во фламандских землях. Жугляры[9] и Кондратьевы[10] во времена Бланки Кастильской и святого Бонавентуры! Так стоит ли снова и снова кричать об убитой истории, или лучше использовать во благо концептуальную инновацию, оставив в стенаниях последних учеников Мишле, чьи арифметические познания остановились на уровне абака Герберта Орильякского?
Как ясно из вышенаписанных строк, авторы представленной книги стремились отдать должное последним научным достижениям, в то же время «униженно и почтительно» (humiliter et reverenter), вписывая свой труд в рамки долгой историографической традиции. Конечно, речь не идет о том, чтобы восходить к «Жизни Людовика Толстого» Сугерия или «Большим Французским хроникам», составленным монахами из Сен-Дени; мы оттолкнемся от более свежих работ, написанных в 1880–1940 гг. историками, которых обычно называют позитивистами. Всем известны заслуги авторов этой, методической, школы[11], внимательно относившихся к документам, постаравшихся выстроить связное нарративное повествование, но при том дававших читателю время передохнуть, красочно изображая главных действующих персонажей и составляя обзоры общего характера. Впрочем, чаще вспоминают о слабостях этого типа исторического анализа: чрезмерное внимание, уделяемое политике в ущерб экономическим и социальным факторам; преувеличенное беспокойство о хронологии; в какой-то степени близорукое отношение к документам, которые всегда оценивали только по трем критериям: как подлинные, правдоподобные и фальшивые; наконец, слишком сильное пристрастие переносить на прошлое концептуальные рамки современной жизни. Но мы далеки от того, чтобы открывать на этих страницах уже многократно устраивавшуюся тяжбу; наоборот, мы скорее склонны думать, что эти недостатки не бросаются в глаза в таких двух представительных трудах, какими являются «Людовик VIII» Шарля Пти-Дютайи[12] и «Филипп Смелый» Шарля-Виктора Ланглуа[13]. Читателя больше поражает мастерская работа с документами, острое критическое осмысление и четкое повествование. Конечно, нашим авторам случалось впадать в анахронизм, но они не совершают таких серьезных ошибок, в которых их обвиняет Анри-Ирине Марру. Создается впечатление, что автор «Об историческом познании» больше сверялся с «позитивистским бревиарием» 1898 г. (знаменитым «Введением к изучению истории» Ланглуа и Сеньобоса), чем с конкретными исследовательскими трудами.
«Капетинги и Франция» Робера Фавтье, книга, опубликованная в 1942 г., по целому ряду причин является значимой историографической вехой. Прежде всего потому, что автор осознавал связь прошлого и настоящего, столь дорогую историкам-релятивистам, утверждая, что его исследование о потомках Роберта Сильного полностью вписывается в трагические обстоятельства: «В час, когда Франция казалась близкой к смерти, мне представилось благотворным посмотреть, как она родилась и как действовали те, кто направлял ее первые шаги. Живительный труд! Чем больше я привязывался к нему, тем больше я проникался надеждой». Другая заслуга Робера Фавтье заключалась в том, что он первым применительно к истории Капетингов занялся «историей-проблемой», задавшись вопросом о возможном антагонизме монархии и феодализма, постаравшись изучить реальную природу отношений, связующих короля с его подданными, и, быть может, посвятив немало места размышлениям о некоторых источниках, служащих помехой («история первых Капетингов также стала мозаикой сведений, почерпнутых из местных монастырских анналов»), и о непредвиденных капризах документации: «Единственно слепой случай, при помощи людского небрежения или глупости, подготовил материал, на котором пишут историю».
Затем пришлось ждать 60-x и 80-x гг. XX в., чтобы поприсутствовать на настоящем обновлении историографического пейзажа[14]. В своем шедевре, упомянутом выше, Жан-Франсуа Лемаринье подчеркнул разрыв, существовавший в XI в. между теорией горделивой власти, наследницы блистательной каролингской эпохи, и несравненно более скромными правительственными реалиями. Своим сенсационным «Филиппом Красивым» Жан Фавье возвестил о пробуждении политической истории в ее двойном измерении — диахроническом (фазы, кризисы и т. д.) и синхроническом (анализ механизмов власти). В той мере, в какой ему позволяли источники, он занялся социологическим изучением правящих кругов, особенно обогатив портрет легистов, этих первых «профессионалов от политики» в нашей истории. В двух взаимодополняющих трудах, «Людовике Святом» и «Людовике Святом и его веке»[15], Жан Ришар и Жерар Сивери осветили два аспекта царствования Людовика IX: благочестивого верующего и мистика с одной стороны, управленца и реформатора — с другой. Предложив убедительную периодизацию реформ — на первом этапе посвященных вопросам финансов и «региональных» властей, а на втором затронувших центральные структуры, — Жерар Сивери затем издал «Экономику Французского королевства в век Людовика Святого»: в ней он во всей полноте показал региональные различия между торговой и богатой Фландрией, где состояния исчислялись тысячами ливров, и все еще дремавшими западными землями, где счет шел лишь на десятки ливров.
После семисотлетия со смерти Людовика Святого коллоквиумы развернулись во всю ширь, и каждый приносил за собой новые научные достижения и изощренные реинтерпретации. «Франция при Филиппе Августе, время перемен»[16] позволила лучше узнать окружение победителя при Бувине, лучше оценить его ресурсы и проследить след, оставленный им в коллективной памяти. Опираясь на эти разработки, Джон Болдуин решил облечь в концептуальную форму управленческие практики, внедренные на рубеже ХII — ХIII вв. Этих нескольких примеров достаточно, чтобы показать — тема Капетингов отнюдь не «тихий омут» историографии. Нужно ли поэтому уверять, что речь идет о пионерском фронте исследования? Со всей очевидностью, у новой волны медиевистов в голове другие задачи: папесса Иоанна, привидения и хрупкое равновесие феодального мира. Но признаем тем не менее за потомками Гуго Капета одну заслугу среди прочих — заслугу вовлекать историков в интереснейшие дебаты, идет ли речь о месте королевской религии в происхождении национального чувства французов или — на куда более вторичном уровне — последнее значение цветков лилии. Эта банальная эмблема, на которую наши короли отнюдь не владели монополией, может показаться довольно бесцветной, если остановиться на ее исходном значении (лилия в долине). Но если добраться до истоков, оказывается, что эта эмблема обладает необычайно богатыми смысловыми оттенками, поскольку символизирует единство двойной сущности Христа, слияние человеческого и божественного, мирского и духовного и выражает собой суть Наихристианнейшей Монархии.
Перейдем же к этой славной династии государей, увенчанных цветками лилии, этим четырнадцати владыкам, чьей единственной надеждой и главнейшей мыслью было увеличить свой домен и управлять им подобно добрым отцам семейства. Еще до 1300 г. Гильом де Нанжи составил сокращенную историю капетингских королей для паломников, стекающихся в Сен-Дени, дабы увидать их гробницы. Настоящий труд может претендовать лишь на то, чтобы быть еще одним продолжением, насколько возможно обогащенным достижениями современной науки, этого повествования ученого монаха. Признавая свой поистине неоплатный долг перед нашими предшественниками, мы все же надеемся, что будем не слишком похожи на беспощадный портрет историка, который вывел Анатоль Франс в предисловии к «Острову пингвинов»: «Историки переписывают друг друга. Таким способом они избавляют себя от лишнего труда и от обвинений в самонадеянности. Следуйте их примеру, не будьте оригинальны. Оригинально мыслящий историк вызывает всеобщее недоверие, презрение и отвращение».