Сознавая ответственность перед короной, желая расширить домен, Людовик VIII тем не менее заботился и о будущем детей. В завещании за 1225 г, он не поскупился им на апанажи. Его второй сын Роберт получил Артуа, третий, Жан, — Анжу и Мэн, четвертый, Альфонс, — Пуату и Овернь. Надо ли говорить о необдуманном дроблении домена? Надо ли полагать, что главная цель завоеваний состояла в том, чтобы наделить землями младших сыновей? Если обратить внимание, что земли, уступленные в апанаж, были присоединены лишь недавно и располагались на проблемных территориях, можно предположить, что такие передачи представляли собой стадии их ассимиляции, а не безответственные щедроты короля.
В первом «круге власти» находилось несколько новых лиц и «старая гвардия», о раздорах между которыми мы уже упоминали. Варфоломея де Руа, королевского камерария с 1208 г., нельзя рассматривать как вице-короля, и в официальных актах его имя встречается редко. Его политическая линия возобладала в двух важнейших случаях — в 1224 и 1226 г., когда произошли походы в Пуату и Лангедок. Однако главой администрации оставался канцлер Герен, епископ Санлисский. Следов его деятельности можно заметить довольно много, особенно в церковной сфере. Герен олицетворял осторожное управление и к дальним походам относился враждебно. Он оказался в относительной тени, что, возможно, объяснялось его восьмидесятилетним возрастом, но это компенсировалось уважением и признательностью короля. Новые люди выдвинулись в 1225–1226 гг. Матье де Монморанси, с 1218 г. коннетабль, до тех пор не очень влиятельное лицо, взял на себя военную администрацию, предоставив командовать походами королю и маршалу Жану Клеману, Кравчий Робер де Куртене составлял протокол пиров и участвовал в утверждении актов. Урс де ла Шапель, камергер и ближайший советник короля, скрывал свои амбиции, ведя себя как обычный высокопоставленный служащий.
Ко второму кругу можно отнести представителей знати, интересы которых различались. Крупные вассалы следовали за королем в походы, проявляя больше или меньше энтузиазма. Некоторые оказались в немилости или томились в заключении, как граф Фландрский. Другие участвовали в собраниях королевской курии (curia regis), за исключением технических заседаний в День Всех Святых, Сретение и Вознесение, когда проверяли счета. Знать средней руки, прежде возлагавшая надежды на Людовика VIII, в принципе находилась в выгодном положении. Однако король не открыл ей широко двери советов, выделив лишь несколько родов, чтобы сбить спесь с магнатов. Этот второй круг сам вписывался в более широкую среду, состоявшую из собраний или расширенных курий.
Учредил ли Людовик VIII «режим собраний», в большей или меньшей мере следуя английскому образцу? В этой сфере он действительно поступал совсем не так, как отец. Если не брать во внимание судебные и счетные курии, можно заметить, что Филипп Август созвал всего тридцать политических собраний за сорок три года, то есть в среднем по 0,6 собрания в год. Его сын созвал их двадцать пять за три с половиной года, то есть 6,2 в год, и на них принимали официальные акты. Значимость этих собраний была различной, судя по полезному перечню, составленному Шарлем Пти-Дютайи: в сентябре 1223 г. в Сомюре обсуждали права короля на территории аббатства Кормери, через два месяца в Париже разрабатывали постановление о евреях и отвечали на протесты английских послов. На эту курию в расширенном составе собирались клирики, счетоводы, мелкие рыцари и более родовитая знать. Когда речь шла о феодальных проблемах, запрашивали мнение знати средней руки. Держатели крупных фьефов, кроме Филиппа Лохматого, не отличались усердной посещаемостью. Беглый статистический анализ упомянутого ранее списка позволяет сделать некоторые интересные выводы. Девятнадцать собраний из двадцати пяти проводились к северу от Луары, в том числе девять — в Париже и три — в Иль-де-Франсе. Шесть из этих собраний, похоже, имели локальное значение, четыре — региональное и четырнадцать рассматривали общие проблемы государства. Среди повесток дня пальму первенства держали следующие: крестовый поход в Альбижуа обсуждался девять раз, вопросы общей политики и демонстрации суверенитета — три раза, франко-английская распря — четыре раза, отношения с высшей знатью — семь раз и с городами — два раза, проблемы оммажа и сеньориальные права — семь раз и, наконец, загадочное дело Лже-Балдуина Фландрского — один раз. Некоторые силовые линии царствования Людовика IX были уже намечены пунктиром: старания короля добиться, чтобы его признали верховным сюзереном, борьба с евреями и еретиками, тесное сотрудничество с церковью. Согласно Жерару Сивери, эти собрания клириков и администраторов по-настоящему ничего не решали и довольствовались тем, что утверждали решения «первого круга», Придворная знать гораздо активней участвовала в этих встречах, чем провинциальная аристократия. Из ста восьмидесяти трех зафиксированных участников 52 % находились на королевской службе в качестве бальи, сенешалей, высших должностных лиц, финансовых или административных чиновников. Насчитано также двадцать епископов, пятьдесят баронов и шателенов. Людей, всецело преданных государю, предположительно было сто семьдесят. Лишь тринадцать магнатов могли проявить строптивость, но они не составляли оппозицию, достойную этого названия. Таким образом, ссылаться на какой-либо английский образец и полагать, что Франция взяла уроки у общего совета (соmmun conseil), созданного за Ла-Маншем, рискованно. Большие собрания, чью деятельность подрывали изнутри высшие чины короны, на деле были всего лишь регистрационными палатами.
Работу главных учреждений в эти три года можно оценить скорей положительно. Канцелярия, более активная, чем при Филиппе Августе, оставила нам шестьсот актов, то есть выпускала в среднем по шестнадцать документов в месяц — намного больше, чем канцелярия времен предыдущего царствования (четыре в месяц). Эти грамоты адресовались прежде всего духовенству и знати, в меньшей степени городам, редко — крестьянам. С финансами все было хорошо, и благодаря этому Людовик VIII приобрел репутацию богатейшего государя Западной Европы. Если верить клирику Конону, прево Лозаннской церкви, учившемуся и жившему в Париже в 1223 г., доход Капетинга составлял 1200 ливров в день, то есть 438 тыс. ливров в год. Сохранился один-единственный счет за период с 1 ноября 1226 г. по 2 февраля 1227 г. Он выявляет некоторые основные тенденции управления финансами на рубеже двух царствований: крупные суммы взимались с горожан; доходы прево и бальи продолжали смешиваться; вклад недавно присоединенных областей еще не был ощутимым. Для этих трех месяцев суммарные доходы (54 тыс. ливров) заметно превышали расходы (37,5 тыс. ливров). В казне образовался солидный излишек в 123 900 ливров.
Передача распоряжений с вершины политической структуры к ее основанию оставляла желать лучшего. Бальи по-прежнему оставались членами королевской курии (curia regis) и еще не ведали четко разграниченными районами, кроме как, возможно, в Артуа и в Вермандуа. Случалось, что некоторые бальи сообща управляли одной и той же территорией и вместе вершили там суд. Им надлежало также собирать эд или талью за войско — налог, считавшийся одновременно выкупом за неучастие в военной службе и штрафом за неявку на нее. Важные миссии поручались не только бальи, но также епископам, клирикам и рыцарям. Они образовали взаимозаменяемый персонал, нередко служивший в ведомстве королевского двора — настоящем питомнике администраторов.
Эти три года царствования принесли большую или меньшую пользу разным категориям населения. В Парижском бассейне поощрялось освобождение сервов, особенно на монастырских землях. Заимодавцы из числа ломбардцев находились под защитой и пользовались реальными льготами, тогда как попытки взимать чрезмерные проценты пресекались. Собрание от 8 ноября 1223 г. отменило на три года проценты, какие должники должны были платить евреям. Далее надо было проявить больше понимания, чтобы не подорвать экономическую активность. Города власть держала в узде. В коммунах домена судопроизводство часто доверялось местным бальи. Городские финансы попали под более плотный контроль, чем прежде. В общем, король не пренебрегал ни финансовыми обязательствами, ни верностью городов.
В отношениях с духовенством Людовик VIII чередовал тепло и холод. Два прелата, Герен и легат Романо, кардинал замка Святого Ангела, вошли в его совет. Он консультировался с Готье Корню, архиепископом Сансским. Зато король требовал от церковных властей строгого выполнения обязанностей по службе в войске, защищал компетенцию и атрибуты королевского суда и добивался, чтобы епископами избирали его кандидатов. У него возникли трения с Парижским университетом, когда вышеупомянутый легат возглавил защитников власти ректора. «Лев» также выказывал твердость в отношении знати, требуя от нее верности, службы в войске и соблюдения права рельефа. В случае мятежа сюзерена его вассалы должны были поддержать государя. Для ведения войн знать средней руки была очень востребована, тогда как придворной знати никогда не оказывались чрезмерно большие милости.
Применив ретроспективный подход, историк может сделать вывод, что настоящим завершением царствования Людовика VIII на самом деле было заключение в апреле 1229 г. договора в Мо и Париже, окончательно санкционировавшего присоединение тулузского Юга к короне. Можно также полагать, что во многих сферах путь преемнику был проложен. Направленность поведения Капетингов как будто ясно определилась: следует тесно сотрудничать с высшим духовенством, бороться с катарской ересью, сражаться с евреями. Что касается отношений со знатью, то Пти-Дютайи склонен к чрезмерному оптимизму, когда ставит следующий диагноз: «К моменту восшествия Людовика Святого на престол все феодалы от Брюгге до Пиренеев, от Соны до Бретани — за исключением Плантагенетов — ощущали тяжелую руку французского короля». На самом деле в конце 1226 г. уже чувствовалась некоторая нестабильность. Тибо Шампанский и Пьер Моклерк и нетерпении грызли удила