[207] Остается навязчивый вопрос о злоупотреблениях, которых, как полагают, стало меньше с тех пор, как действия чиновников по окончании службы стали расследовать: «Мы желаем, — гласил ордонанс, — чтобы они оставались сорок дней на территории, где прежде служили, дабы могли ответить за ущерб, нанесенный кому-либо». Матье де Бон, бальи Вермандуа с 1256 по 1260 г., вышел из этого испытания с честью. Он описан в столь лестных тонах, что это наводит на подозрение о негласных соглашениях с целью замять сомнительные дела. Когда опрашиваемые могли говорить свободно, они наперебой доносили о взятках, сговорах, отложенных судах и необоснованных штрафах. Вероятно, реальные бальи не соответствовали заповедям образцового чиновника, которые сформулировал Бомануар: «Любить Бога. Быть кротким и снисходительным по отношению к тем, кто желает блага, и к простому народу». И, конечно же, выказывать верность, великодушие, учтивость и нравственную чистоту!
Находясь на службе в домене, бальи и сенешали вмешивались также в дела многочисленных сеньорий, расположенных в нем в виде анклавов, и в дела крупных феодальных владений. Поводами для них служили судебные тяжбы, призыв рыцарей и сержантов в королевское войско и сбор налога на крестовый поход. Королевские чиновники контролировали также апанажи, которым предстояло вернуться в состав домена. Владениями Альфонса де Пуатье управляли специалисты «из северян», прибывшие от парижского двора и преисполненные решимости навязать этим южным землям язык «ойль» и обычаи центральной администрации.
Ордонанс о муниципальной администрации, обнародованный в 1256 г., а потом дополненный в 1260 и 1262 г., служил продолжением постановления о бальи и сенешалях. На сей раз власть желала взять под контроль финансовое управление коммунами и вольными городами домена, статус которых, до тех пор явно различный, как раз унифицировался, отчего они получали общее название «добрые города» как loca Insignia (особые места), служащие точками опоры для королевской власти. По мнению Пти-Дютайи, это вмешательство стало следствием почти полного прекращения коммунального движения во «Франции», Пикардии и Нормандии с начала царствования Людовика IX и, более того, следствием внутренних проблем, с какими сталкивались города, в частности раздоров в результате выборов и плохого управления финансами, в котором была повинна олигархия, умевшая только выкачивать деньги из бедняков, как в Аррасе, так и в Дуэ или Дижоне. В результате лучшие администраторы покидали коммуны и поступали на королевскую службу. Королевская власть, по мнению этого автора, вовсе не собиралась ослаблять городские республики, которые рухнули сами из-за внутренних неурядиц и нуждались в том, чтобы их взяли под опеку. С этим не согласен Жерар Сивери. Следуя за Ашилем Люшером, говорившим о «стадии подчинения и эксплуатации коммун», он считает, что меры 1256 г. следует анализировать в свете финансовых потребностей короля. В самом деле, с 1248 г. города под любым предлогом облагали податями и требовали от них займов, иногда превращавшихся в дары, когда возвращение займа оказывалось невозможным. Поскольку от муниципалитетов требовалось много, их надо было поставить под более плотный контроль. Эту цель и преследовали авторы текста 1256 г.: мэров всех городов домена следовало сменять ежегодно, выборным путем, 29 октября; каждый город должен был 18 ноября посылать делегацию в Париж, чтобы передавать людям короля свои счета на проверку; городам следовало воздерживаться от ссуд и от чрезмерно больших даров — источников постоянной задолженности; делегации, отправляемые ко двору, должны были не превышать четырех-пяти человек и обходиться без дорогостоящих экипажей; наконец, во избежание растрат, деньги города следовало отныне помещать в общий сундук, за исключением некоторых мелких сумм на текущие расходы.
Что произошло в реальности? Через три года многие города уже не соблюдали дату выборов мэра. Ордонансы 1260 и 1262 г. напомнили, что города обязаны в ноябре предъявлять счета. Благодаря этому можно было лучше оценить финансовые возможности городов, бухгалтерские книги которых с тех пор, похоже, и вправду велись лучше, во всяком случае, в Пикардии и во Фландрии. Если делопроизводство оказывалось не на высоте, люди короля требовали уточнений, например, у магистратов Манта в 1260 г. Какой бы прогресс в распоряжении деньгами ни был достигнут, это не помешало банкротству нескольких коммун в конце XIII и начале XIV в. Санс, Нуайон, Компьень и некоторые другие города были вынуждены пожертвовать коммунальными вольностями.
В нудный перечень славных свершений Людовика Святого входит и ордонанс о мире от 1258 г. (который Жан Ришар относит скорей к 1265 или 1269 г.), запретивший ношение оружия, а также «любые войны и поджоги, и помехи труду землепашцев»; по-настоящему не уничтожив частных войн, он ограничил их, подобно установлениям о «Божьем мире» XI века. В том же 1258 г. либо в 1260 г., согласно Ришару, король осудил судебные поединки: он запретил «сражения в своих доменах и потребовал, чтобы вину доказывали с помощью показаний свидетелей. Тот, кто обвинит другого в убийстве, подлежит закону возмездия (peine du talion). Его предупредят, что сражения больше не будет, что ему придется доказывать свою правоту через посредство свидетелей и что его противник может дать этим свидетелям отвод»[208].
И как не упомянуть в числе примечательных законодательных мер монетные ордонансы 1263–1265 гг.? Они сформулировали простые и ясные принципы: в домене имеет хождение только королевская монета; ходит она и во всем королевстве, не сталкиваясь ни с каким соперничеством на землях сеньоров, которые не могут чеканить монету, и соперничая с монетами баронов, имеющих право чеканки; хождение иностранных монет не допускается; подделывать королевскую монету и обрезать ее края запрещено. «Никто не вправе делать монеты, похожие на монету Короля, не имеющие явственного отличия от нее». Соблюдать эти принципы иногда становилось трудно; чтобы помешать подделке монет, король требовал собирать фальшивые деньги. В это царствование, в котором часто видят стремление к архаике, был пройден важный этап восстановления государственной монополии в монетной сфере.
Если обратить внимание на денежную эмиссию, надо отметить, что парижский денье стал тяжелей, чем при Филиппе Августе, а в 1266 г. появился турский грош как подражание монетам торговых итальянских городов. Его чеканили из расчета 58 из труаской марки, он весил 4,2198 г и приравнивался к турскому су. По праву нося изображение креста и надпись Ludovicus rex, он обеспечил большой престиж монетам Капетингов, позволив им вытеснить баронские монеты, и пользовался большой популярностью в международной торговле. Этого нельзя сказать о золотом экю, созданном между 1266 и 1270 г. Теоретически он должен был весить 4,1957 г, чеканиться из расчета 58 1/3 из марки и стоить 10 турских су, но нашел лишь ограниченное распространение. Тем самым Французское королевство перешло к системе биметаллизма на основе фиксированного соотношения цен на золото и серебро (9,65), и в этом числе с 1266 по 1270 г. не было ничего произвольного, потому что это соотношение соответствовало коммерческому курсу обоих металлов. Курс этой монеты Людовика Святого оставался стабильным до 1290 г.
Далее мы проанализируем ордонанс 1269 г., пресекавший богохульство, причем требования этого ордонанса касались не только религиозной сферы, но и государственных структур, претерпевших глубокую трансформацию с 1226 по 1270 г. Главным направлением политики было не расширение домена, как при Филиппе Августе, а качественное улучшение управления им, сопряженное с ощутимой эволюцией политических представлений. Если для первых двух десятилетий были характерны немалые трудности, то 1254–1270 гг. прошли под знаком почти непрерывных реформ. Лучше организованная администрация, лучше контролируемые чиновники, более строгий надзор над городами, хорошая монета — все способствовало укреплению монархии и стабилизации французского общества. Анархия вышла из моды, как показывает решение парламента, в феврале 1270 г. приговорившего сеньора Вьерзона компенсировать ущерб купцу, который был среди бела дня ограблен, пересекая земли этого сеньора. Отныне всякая территориальная власть должна была содействовать королевскому миру.
Связанных с этой избитой темой как шаблонов, так и наивных представлений хватает в избытке. Надо ли еще раз цитировать Жуанвиля? «Этот благочестивый человек любил Бога всем сердцем и следовал ему во всех делах. […] Был он сдержан в своих выражениях; и никогда в жизни я не слышал, чтобы он сказал о ком-нибудь что-то худое, как никогда не слыхивал, чтобы он помянул дьявола, каковое слово очень распространено в королевстве, что, как я полагаю, вовсе не угодно Богу. Вино он разбавлял, поскольку сознавал, что неразбавленное может причинить вред». Надо ли снова пересказывать некоторые назидательные анекдоты? Благочестивый вопреки всему, он, возвращаясь из Святой земли, велел установить на своем корабле алтарь со святым причастием. Нетерпимый святоша, он не выносил игры в кости, даже если ей предавался его брат Карл Анжуйский. Доблестный рыцарь, в презрении к опасности он доходил до неразумия, например, отказываясь покидать корабль, севший на мель. Эти несколько обрывков exempla хорошо показывают, какие опасности подстерегают нас: либо впасть в самую пошлую апологетику, либо неверно оценить некоторые психологические установки короля, рассматривая их в отрыве от окружающего. Есть ли лучший способ избежать подобных искажений действительности, чем критическое переосмысление источников? В отсутствии документов о процессе канонизации, от которых сохранились лишь фрагменты, остаются «жития» исповедника Жоффруа из Болье и Вильгельма Шартрского, а также Гильома из Сен-Патю[209]