(исповедника королевы Маргариты с 1277 по 1295 г.) и Жуанвиля. К ним добавляются «Речи Людовика Святого»[210], включающие послание короля подданным от 1250 г., и его «Наставления» Филиппу Смелому и Изабелле Наваррской, написанные, вероятно, между июнем 1267 г. и февралем 1268 г. Все это не считая информации, которую мы можем почерпнуть в королевских ордонансах.
Образец христианского рыцаря
В тот период, когда феодальная система достигла определенного равновесия, Людовик IX представлял собой некое чистейшее ее порождение- образцового рыцаря со светлыми волосами и тонкой талией. Хоть он и обладал горячим темпераментом, но вел себя как послушный сын своей матери, навязавшей ему длительную опеку. Он хотел сделать это правилом поведения и для Филиппа Смелого: «Люби и почитай мать, помни и соблюдай ее добрые наставления». Добрый супруг, он нежно любил Маргариту Прованскую, хоть и не сам выбрал ее в жены, и умел улучать моменты для близости с ней, рискуя растравить материнскую ревность. Добрый отец, он старался хорошо воспитывать своих одиннадцать детей, рассказывая им назидательные истории и не скупясь на семейные наставления. Он не ставил ничего выше чувства семейного единства, в котором можно видеть один из столпов его идеологии. Старшему сыну он поручил заботиться о младших детях: «Люби братьев и всегда пекись об их благе и продвижении и займи для них место отца, чтобы поучать всему благому». Во имя рода, считал он, живые должны приходить на помощь усопшим. Духовного утешения того же рода он ожидал и для себя самого: «Вели, чтобы мне помогли мессами и прочими молебнами, и попроси, чтобы за мою душу молились монашеские ордены Французского королевства».
Добрый сеньор, Людовик IX умел выказывать властность, зная, как заставить себя слушать и себе подчиняться. Человек абсолютно безупречный, в полном смысле слова мудрый и мужественный, в своем поведении он никогда не отклонялся от рыцарского кодекса, был честен с врагами, смел, стоически держался в несчастье, очень заботился о судьбе своих людей: в Египте он велел разгрузить корабли, наполненные провиантом, чтобы передать его больным[211].
И современники тоже описывали его как человека, всегда соответствовавшего моральным канонам, учтивого, сдержанного, искреннего и безупречно владевшего речью. Доминиканец Симон дю Валь, приор Провенского монастыря, подолгу навещавший его, утверждал, что «никогда в жизни не слышал, чтобы он молвил развратное, праздное или клеветническое слово, и никогда не видел мужа, исполненного столь великого благоговения в речах и во взгляде». Эти самообладание и гармоничность, завоеванные долгим духовным трудом, внушали брату Симону «некое подобие страха, словно перед ним был святой»[212].
Твердая и неустрашимая вера государя производила сильное впечатление на его окружение, как на клириков, так и на мирян. Предоставляя заботу подкреплять христианскую догму рациональными аргументами, во имя ансельмовского принципа fides quaerens Intellectum (вера, ищущая разумения), магистрам из университета, Людовик IX опирался на незыблемую скалу Священного писания, воздерживаясь от любых интеллектуальных дискуссий. Христианская благая весть сводилась для него к нескольким элементарным утверждениям: «Во-первых, я наставляю тебя, — говорил он сыну, — чтобы ты любил Бога всем сердцем и изо всей силы, ибо без этого никто никуда не годится». Богу надо служить, как вассал служит сеньору. Миряне, считал он, должны защищать веру мечом, «вонзая его в живот противника»; пусть они стараются убивать неверных, но спорить с последними о вере не следует[213]. Применение этих решительных методов не исключало обращение других народов в религию Христа, единственно верную в его глазах. Этот мотив, видимо, и сыграл свою роль, когда было принято решение отправиться в крестовый поход в 1270 г.
Неустрашимая вера не обязательно означает слепую набожность. Благочестию Людовика Святого, при всей его привязанности к литургическим упражнениям духа, была присуща некая личная тональность. Он не довольствовался тем, что часто слушал мессу, — в ее ходе он был очень активен: «Когда будешь в церкви, воздержись от того, чтобы терять время и говорить пустые слова. Читай молитвы сосредоточенно, либо устами, либо про себя, и особо благоговеен и внимателен будь в молитве, когда во время мессы будет явлено тело Господа Нашего Иисуса Христа, а также незадолго перед этим»[214]. Стараясь лучше познать это откровение, с которым был абсолютно согласен, он любил читать Библию и говорить о ней за столом с сотрапезниками; он внимательно слушал чтение Священного писания у доминиканцев в Компьене. Он высоко ценил проповеди, которые ему доводилось слушать, так сказать, сидя на земле. Пламенный адепт «нового слова», какое проповедовали нищенствующие ордены, возможно, именно наставлениям францисканцев он и был обязан желанием подражать Христу во всем, а также театральным и трогательным почитанием распятия: «И склонился к земле, раскинув руки крестом и целуя крест, и так веровал, что испускал слезы, делая это»[215].
Это сентиментальное благочестие, опиравшееся на некую внутреннюю «зону осмотра», не было лишено ни тревожности, ни сомнений, ни ханжества. Страдавший настоящей навязчивой идеей греха, характерной для эпохи, когда богословы находили удовольствие в классифицировании греховных поступков, Людовик IX хотел внушить эту боязнь дурного поведения старшему сыну: «Ты должен остерегаться всего, что, как ты полагаешь, должно быть неугодно Богу и совершение чего в твоей власти, и особо стремиться ни за что не совершать смертного греха, и лучше тебе допустить, чтобы тебе отрубили ноги и руки и лишили жизни самым мучительным способом, нежели сознательно совершить смертный грех» («Наставления»), Далее следует совет часто исповедаться у благочестивых и сведущих священников, какими в основном были францисканцы и доминиканцы, чтобы знать, что нужно делать и, главное, чего нужно избегать. В этом выразилась религия страха, столь любимого Жаном Делюмо[216], пусть даже певцы «прекрасного тринадцатого века» и наивные панегиристы готической улыбки, тронувшей уста реймсского ангела, с этим не согласятся. Этот вездесущий страх проистекал из первичной тревоги, порожденной убеждением, что человек постоянно находится в руке Создателя: «Если Наш Господь ниспошлет тебе гонение, болезнь или иное страдание, ты должен смиренно переносить его […]. Более того, ты должен считать, что заслужил его […], потому что мало Его любил и плохо Ему служил, и потому что совершил многое против Его воли». Такая тревога становится по-настоящему патологической, когда самое благополучие воспринимается как опасность, способная навлечь «беду, вызванную гордыней или другим грехом». В «Наставлениях» можно разглядеть религию болезненных сомнений, зарождение которой часто относят в самый конец Средневековья, с ее свитой недальновидных обычаев — покупки индульгенций, собирания реликвий и посещения как можно большего числа святилищ, где есть реликвии, особенно перед отъездом в крестовый поход. Желая приумножить символический капитал королевства, Людовик IX в 1241 г. купил у императора константинопольской Латинской империи терновый венец. Поместив его сначала у себя во дворце, он заказал для него Пьеру де Монтрею роскошную раку — Сент-Шапель (1243–1248), стоимость которой оценивается в 40 тыс. ливров. Отдельные шипы были обменяны на другие реликвии, в частности на мощи одиннадцати тысяч праведных кельнских дев.
С годами монарх усваивал все более монашеский образ жизни. Не довольствуясь тем, что исповедался каждую неделю, он велел духовнику бичевать себя. Он даже хотел приобщить к этим практикам свою дочь Изабеллу, королеву Наваррскую, навязывая ей власяницу и повиновение. Удаляясь в Руайомон к цистерцианцам, он принуждал себя к физическому труду, пел в хоре, ухаживал за прокаженными, заслужив стойкую репутацию монаха по призванию. А ведь в начале царствования он не впадал в презрение к миру, занимался псовой и соколиной охотой, окружил себя зверинцем и не пренебрегал ни дорогими тканями, ни красивой посудой. Пусть он довольствовался простым этикетом, но его окружало пятьдесят-шестьдесят слуг. В общем, он не доводил самоотречение до отказа от требований своего сана.
Некоторые вопросы, касающиеся благочестия Людовика Святого
Чем перечислять назидательные анекдоты, проиллюстрированные огромным количеством виньеток в иллюминированных рукописях (король велит исповеднику сечь себя; король принимает останки жертв из Сидона; король моет ноги беднякам), важней «расспросить» благочестие Людовика Святого о некоторых принципиально важных вещах: сколько стоили основанные им религиозные учреждения? Заходил ли он в одаривании бедняков дальше символической стадии? Как он обращался с еретиками? Каким было его отношение к евреям?
Самым показательным и самым дорогостоящим из религиозных учреждений этого царствования стало цистерцианское аббатство Руайомон, построенное в 1235 или 1236 г. Людовик IX лично участвовал в его строительстве, нося на носилках стройматериалы, и якобы потратил на него до 100 тыс. ливров. С другой стороны, Гильом из Сен-Патю приводит длинный перечень сооружений, которые с учетом стоимости земли, строительства и рент якобы обошлись более чем в 200 тыс. турских ливров. Упомянем богадельни в Понтуазе, Верноне (30 тыс. ливров, согласно Жану Ришару) и Компьене; расширение больницы Отель-Дье и доминиканского монастыря в Париже; церковь Кордельеров и монастырь кармелитов — тоже в столице; монастыри доминиканцев в Компьене и Кане, картезианский монастырь Вовер близ Жантийи, наконец, больницу Трехсот слепых, Дом бегинок и дом школяров в Париже. В этом скучном списке достославных и дорогостоящих строений не хватает как минимум монастыря Дочерей Господних и дома доминиканцев в Пуасси. Понятно, что некоторые советники короля, считая эти затраты чрезмерными, без колебаний порицали его за них, рискуя услышать такую отповедь: «Замолчите — все, что у меня есть, дал мне Бог. То, что я таким образом делаю, — лучшее, что я мог сделать».