Сбалансированные отношения с феодалами
Как и Людовик IX, Филипп III стремился сохранять мир у себя в государстве, пресекая восстания, частные войны и прочие феодальные беспорядки. Он смирил бунтарские поползновения «графов Божьей милостью» Фуа и Арманьяка и подавил мятеж виконта Эмери Нарбоннского в 1282 г. Он стал разрешать турниры только с 1279 г., когда крестовый поход был отложен. Он старался положить конец войнам между сеньорами, прибегая к процедуре королевского поручительства (asseurement), позволявшей ставить общественное благо выше частного насилия.
Не приходится отрицать, что сын Людовика Святого проявлял в отношениях с феодалами определенную гибкость. Желая, чтобы соблюдались законы вассалитета, ордонансом 1274 г. он потребовал предоставлять ему auxilium (помощь) и concilium (совет). Сознавая свои полномочия dominus superior (верховного повелителя), он держал крупных вассалов в узде, приглядывал за действиями администрации графа Фландрского, добивался повиновения от жителей Бретани, посылал своих агентов вмешиваться в аквитанские дела, несмотря на сопротивление и протесты чиновников Эдуарда I. Здесь множились как территориальные споры, так и споры о компетенции. Конфликт распространился даже на сферу титулования. В самом деле, аквитанские нотарии не останавливались перед тем, чтобы составлять грамоты, дерзко датируя их царствованием Эдуарда, короля Англии (Regnante Edwardo, rege Anglie). В 1282 г. за это их начали привлекать к ответственности, и в конечном счете им пришлось изменить формулировку и документах: «Это случилось в царствование Филиппа, короля Франции, когда королем Англии был Эдуард и держал герцогство Аквитанию» (Ланглуа).
Прогресс королевского правосудия
Судя по общему принципу, сформулированному Бомануаром: «Любую светскую юрисдикцию, держат во фьеф или в арьер-фьеф от короля», — феодалы не были лишены прав. Но на деле королевские чиновники не прекращали посягательств на сеньориальную юрисдикцию и оспаривали правомерность принятия вассальными судами того или иного дела на рассмотрение, возбуждая многочисленные процессы.
Церковное правосудие все больше граничило с духовной властью. Ratione materiae (ввиду обстоятельств, связанных с предметом рассмотрения) церковь знала все, что касалось веры, таинств, обетов и бенефициев. Кроме того, клирики — категория очень многочисленная, включавшая простых «постриженцев», — во всех доменах подлежали церковному суду. Часто возникала очень высокая степень неопределенности, порождая многочисленные споры. Местные чиновники, которых шокировала снисходительность, с какой церковные суды относились к клирикам, хотели упразднить эти суды и покончить с незаконными поблажками. Посягая на привилегии церковного суда, они не брезговали никакими средствами — ни насилием, ни подлогом.
В ходе дебатов был разработан теоретический подход как к преступлениям, подлежащим королевскому суду, так и к апелляциям на приговоры. Список преступлений ad regiam dignitatem pertinentes (касающихся королевского достоинства) был удлинен и уточнен, включив посягательства на общественный мир, нарушение договора, заключенного с королевским поручительством, и фальшивомонетничество. Что касается теоретической возможности апеллировать к королевскому суду, то ее появление способствовало укреплению государственной власти, «воссоздав то, что разрушили иммунитеты» (Ланглуа). Такие апелляции, подаваемые на приговор королевского или сеньориального судьи, вошли в обычай только в царствование Людовика Святого. При его сыне стало привычным делом апеллировать к королю, обращаясь в королевские апелляционные суды, которые были обязаны передать дело на рассмотрение бальи или парламента. Жители крупных фьефов могли обращаться непосредственно в верховный суд королевства. Достаточно было просто произнести слово «обжалую», чтобы процесс, начатый в местном суде, был приостановлен. Из Гиени апелляции поступали сотнями, как бы ни старались чиновники английского короля этому помешать. Если принять во внимание новые судебные права, приобретаемые то тут, то там благодаря договорам о совладении, например, в Гайяке, приходится признать, что Филипп III расширил судебные прерогативы короны.
Королевское законотворчество: под знаком непрерывности
В законодательном плане впечатление непрерывных перемен было по меньшей мере столь же сильным, как и в судебной сфере. Если любой сеньор считался «государем в своем баронстве», то король был «государем над всеми» и мог вводить «такие установления, какие ему угодно», применяя принцип, высказанный Фомой Аквинским (ум. 1274): «Право творить законы принадлежит тому, кто представляет многих». Фактически, если учесть наследие феодальных обычаев, монарх мог законодательствовать как барон в своем домене и как король во всей Франции. Чтобы иметь силу закона, общие установления не должны были посягать «на дела, совершенные в прошлое время», их должен был обсудить «очень большой совет», им следовало идти на пользу всему королевству и быть обоснованными[243]. Ссылка на общую пользу отражает осознание требований гражданского порядка. В качестве обоснования власть могла сослаться, например, на опасность войны или угрозу голода. Что касается обсуждения «очень большим советом», то это был старинный феодальный обычай. Большие советы, действительно собиравшиеся в XIII в., обеспечили переход от феодальных собраний (conventus) в чистом виде к Генеральным штатам XIV в. Бароны и прелаты собирались по призыву короля, чтобы обсудить войну, крестовый поход или публичное право королевства. С 1270 по 1285 г. такие советы рассматривали важные вопросы, чреватые военными и финансовыми последствиями: в 1274 г. — проблему Наварры, в 1275 г. — «заморскую переправу», в 1280 г. — мир между Кастилией и Францией, и, наконец, возможность для одного из сыновей Капетинга наследовать арагонский трон. Эти собрания часто санкционировали распоряжения, подготовленные членами парламента.
Памятники законодательства этого царствования можно разделить на две основных категории. Прежде всего, существовали распоряжения, относящиеся к частному праву: по кодификации обычаев, исправлению обычаев дурных (таких, как очистительная клятва в Гаскони) и фиксации других практик, например доказательства существования обычая путем опроса («enquete par turbe», то есть массового опроса). Далее, были главные тексты — ордонансы, относящиеся к публичному праву, полный набор которых, к сожалению, до нас не дошел, поскольку многие свитки, информировавшие бальи, сенешалей и крупных вассалов о результатах совещаний в парламенте, пропали. Некоторые постановления просто подтверждали распоряжения времен Людовика Святого: евреи не имели права давать ссуды под проценты и должны были носить «кружок» (rouelle), им запрещалось отстраивать синагоги и хранить Талмуд (1280 и 1283 г.). Репрессивные меры предпринимались против разных категорий ростовщиков (1274 г.) и против тех, кто богохульствовал или играл в кости. Выходили постановления о монетах. Встречались и оригинальные законодательные меры: совершеннолетие старшего королевского сына было назначено на четырнадцать лет; принимались распоряжения о погашении долгов, о правосудии и по вопросам создания общей полиции, но ни один ордонанс не был посвящен реформированию королевства, в отличие от времен Людовика IX.
Очевидно, что можно задаться вопросом об эффективности этих законодательных мер. Касательно погашения долгов они, похоже, были выполнены в точности. Зато можно усомниться в том, что были исполнены все семь постановлений о монетах.
Шарль Виктор Ланглуа, писавший во времена, когда образцом для историков были естественные науки, в своем исследовании «Царствования Филиппа Смелого»[244] любил сравнивать прогресс королевской курии (curia regis) с эволюцией живого организма: «Если живые существа стоят на лестнице животных или растений тем выше, чем более дифференцирована их масса и чем лучше каждая из их частей приспособлена к выполнению некой особой функции, то тому же закону подчинено и совершенствование государства: его достоинство и сила растут по мере того, как оно лучше определяет обязанности, возложенные на каждого из его членов. Но рациональное разделение двора происходило медленно, как любые органические трансформации»[245].
Внутри curia, которая отныне венчала всю административную иерархию королевства, старинные дворцовые чины утратили значение. Их обладатели уже по-настоящему не влияли на работу правительства, составленного из советников (consiliarii). Один осведомленный наблюдатель действий правительства, доминиканец Гумберт Римский, с безупречной ясностью описал тройную миссию двора: «Завершать дела после обстоятельного обсуждения, принимать счета у королевских чиновников и направлять деятельность правительства». На самом деле разделение труда между разными службами оставалось еще в зачаточном состоянии. Курию надо представлять полиморфной, способной принимать три разных облика: curia in parlamento (суд в парламенте), curia In compotis (счетная палата) и curia in consilio (королевский совет).
Как исполнитель судебной функции двор окончательно отделился от особы короля. Можно считать, что в качестве суда он с 1270 г. состоял из профессионалов и в виде исключения его состав усиливали магнатами. Этот «суд в парламенте» (cour еn parlement) собирался с регулярными интервалами, чаще всего в отсутствие короля, который по-прежнему выносил судебные решения во время переездов. Ордонанс 1278 г. показывает, что внутри верховного суда были сформированы разные комиссии — Большая палата (Grand-Chambre), Следственная палата (Chambre des enquetes