) и Палата прошений (Chambre des requites). Кроме того, южане, участвовавшие в тяжбах, представали перед Палатой слушаний писаного права (Auditoire du droit ecrit). He довольствуясь приемом апелляций, поступавших в него из всех областей королевства, парламент отправлял комиссии в присоединенные недавно большие фьефы, чтобы проводить заседания там (Великие дни в Труа, Суд шахматной доски в Нормандии). Не следует забывать и судей-делегатов in partibus tolosanis (в тулузских землях).
Счетная палата, или «палата королевских счетов» (chambre des contes le roi), заседала в Тампле, там же, где хранилась казна. Там служил Готье де Фонтен. Наконец, Королевский совет (соur еn conseil), обладавший судебными и политическими функциями, оставался собранием переменного состава, которое заседало во дворце на острове Сите. В качестве суда он мог выступать как суд двенадцати пэров королевства (шести светских и шести духовных), собиравшийся очень редко, чтобы судить крупных вассалов. В политическом отношении совет предоставлял государю сведения и толковал законы. Там совместно заседали духовные лица, в том числе Матвей Вандомский, аббат Сен-Дени, и рыцари на королевской службе, упомянутые в счетах ведомства двора. Ссылаясь больше на кутюмы, чем на римское право, эти советники доказали, что умеют мыслить по-настоящему независимо. Очень прагматичные, они умели выказывать уважение к приобретенным правам.
Новаторские взгляды Жана Фавье на финансы Людовика IX, которые этот автор представил, как очень передовую систему, трудно примирить с представлениями Шарля Виктора Ланглуа о финансах преемника этого короля. Автор «Введения к изучению истории» (Ланглуа) считал, что налоговая система Филиппа Смелого по существу оставалась феодальной — как ее дух, так и функционирование. Домениальные доходы, еще жизненно необходимые, включали выплаты (фермаж), которые делали прево, выкупая свои должности, и поступления, которые получали бальи и их служащие: чинш, кутюмы, разные ренты, судебные штрафы (expleta), бесхозное имущество, печатные пошлины (sigilla). Расходы — как правило, меньшие, чем доходы, — шли на выплату жалованья служащим, на строительство и на милостыню. Это подтверждают отдельные счета на День Всех Святых 1286 г., то есть за начало царствования Филиппа Красивого, где доходы с бальяжей Франции и с Шахматной доски Нормандии достигают более 209 тыс. ливров, а расходы составляют всего 160 тыс. ливров. Избыток передавался в казну в Тампль на содержание центрального правительства и ведомства двора, расходы на которые не прекращали расти.
В качестве крупного феодального собственника, сеньора в своем домене, король мог также взимать произвольную талью, как, например, 60 тыс. турских ливров, собранных в 1281–1282 гг. с евреев, и требовать от вассалов феодальной помощи. Но мог ли он идти дальше, мог ли он ввести общее налогообложение и требовать выплаты экс-традомениальных податей? В этой связи можно утверждать, что экспортные пошлины были не более чем домениальными пошлинами в более широком смысле, а «помощь на войско» (aides de lost) трудно отнести к постоянному налогу (impdt). Действительно, подати, представлявшие собой выкуп за неучастие в военной службе, или auxilia exercitus, существовали издавна. Их невыплата влекла за собой штраф, не имевший никакого отношения к налогу как таковому. Какую бы общую сумму ни составляла «помощь на войско», достигшая в Нарбонне в 1276 г. тысячи ливров, она оставалась, опять-таки согласно Шарлю Виктору Ланглуа, феодальной. Непосредственно центральная власть, по утверждению этого историка, взимала эту подать редко. Ее сбор с горожан и арьер-вассалов брали на себя крупные вассалы короля.
Этой традиционной системы оказалось недостаточно, чтобы оплатить управление Наваррой, а позже — арагонский крестовый поход. Эта экспедиция, организованная в 1285 г., чтобы отстоять права Карла Валуа, обошлась более чем в 1200 тыс. ливров. Поэтому понадобилось прибегнуть к крайним средствам. От Святого престола было получено разрешение собрать в 1284 г. десятину. Обложение податью цистерцианцев стало отнюдь не символическим — оно принесло 84 тыс. ливров. Деньги на хранение принимали папские сборщики и итальянские банкиры. Другим крайним средством, также очень распространенным, были кредиты — их брали умеренно и, как правило, в виде отдельных мелких операций. Однако в 1284 г, провели первую «национальную подписку», собрав займы в бальяжах и городах Фландрии. Филипп III сумел удержаться от еще одного простого решения — порчи монеты. Он довольствовался тем, что получал от своей монеты обычные доходы в форме пошлин за право ее чеканки и реальную политическую выгоду, поскольку она ходила в других феодальных владениях.
В общем, согласно тому же Ланглуа, новой налоговой системе еще предстояло родиться, а управление финансами едва ли отличалось от общего управления государством. «В провинциях подати взимали прево-откупщики и бальи; в центре их счета проверял отдел курии».
Пятнадцать бальяжей Лангедойля (Париж, Жизор, Санлис, Вермандуа, Амьен, Санс, Орлеан, Бурж, Тур, Руан, Ко, Верней, Котантен, Овернь и Макон) были очень обширными, как и семь сенешальств Лангедока (Бокер, Каркассон, Перигор, Тулуза, Ажене, Руэрг, Керси). В их состав входили большие фьефы: герцогство Бургундия относилось к бальяжу Макон, а герцогство Аквитания — к сенешальству Перигор. Поскольку границы разных административно-территориальных единиц отнюдь не были проведены окончательно, то их «исправление» было достаточно обычным делом.
На подведомственных территориях в ходе «полного и безраздельного осуществления публичной власти» (Шарль Виктор Ланглуа) чиновники должны были проявлять универсальную компетентность. Не перечисляя еще раз подробно полномочий бальи, напомним, что Филипп де Бомануар ожидал от них незаурядных качеств: им следовало быть мудрыми, учтивыми и верными, разбираться в людях, чтобы иметь возможность руководить сержантами и прево, отличать «правоту от неправоты» в судебной сфере, «хорошо уметь считать», чтобы умело управлять доменом.
Документы показывают, что с 1270 по 1285 г. бальи созывали вассалов в королевское войско, обеспечивали замки и усадьбы короля гарнизонами, служили посредниками между населением и парламентом, сообщая о заседаниях последнего и исполняя его решения, сами вершили суд в окружении «прюдомов» («честных людей», prud'hommes), председательствовали на рыцарских судах (assises) во фьефах. Ведь им также полагалось рассматривать дела, выделенные в особое производство (чем в добрых городах занимались королевские нотарии), выдавая грамоты с печатью бальи, например, в обеспечение договоров. Что касается финансовых задач, они тоже становились все трудней, и бальи решали их при помощи сборщиков налогов и прево-откупщиков.
Отныне престиж бальи прежде всего определяла их роль, которую признавали все больше: роль защитников общественного мира, или королевского мира, если угодно, и поборников интересов угнетенных. Характерный симптом: в местах, которым грозил разгул насилия, ставили чучело, изображавшее королевского сержанта. Этот низший служащий, к которому население долго относилось как к хищнику, благодаря прогрессу бальяжной администрации постепенно превращался в защитника народа.
Тот же продолжавшийся «эффект Людовика Святого» побуждал центральные инстанции ужесточать контроль над региональными и местными служащими. Бальи должны были подчиняться приказам, поступавшим из королевской курии (curia regis). Их регулярно вызывали в парламент, чтобы они «разъясняли сомнительные факты, подтверждали существование обычая, отчитывались о своем управлении или докладывали о ресурсах или настроениях в своих провинциях» (Ланглуа). Если они допускали служебные нарушения или впадали в злоупотребления, им грозило иметь дело с ревизорами двора, настоящими «генеральными инспекторами» местной администрации. Можно последовать за двумя из них в 1277 г. в Тулузскую область и в Ажене, где они пытались реформировать суд и ограничить рост численности сержантов.
Этим missi dominici (государевым посланцам), конечно, не удавалось искоренить все преступления бальи, а тем более их подчиненных. Где-то очень кстати требовали выплаты натурального оброка, когда крайне дорожали продукты, в другом месте лесники, лесничие и сержанты плохо «охраняли» домены. Виконт Жан де Нюэви цинично вел себя как «Веррес Верхней Нормандии». В результате из французской глубинки вновь доносился хор жалоб и упреков, обличавших дурное поведение бальи, этих «авангардных бойцов монархической централизации», не всегда соответствующих образу хорошего чиновника, «которого земля считает своим сеньором, справедливым ко всем» (Ланглуа). Парламент, конечно, осуждал отдельных виновных чиновников, при этом защищая их в целом. Узнав, что монастырь Сен-Валери приговорили к выплате 800 ливров штрафа за то, что один монах положил руку на плечо амьенскому бальи, инспектировавшему эго заведение; что от одного горожанина из Вильнев-пре-Санс потребовали 1000 ливров за оскорбление сержанта, легко убедиться, что чиновника отныне считали pars corporis regis (частью тела короля) и в этом качестве защищали.
За исключением прево, бравших свою должность на откуп, служащие короны должны были оплачиваться из королевской казны. Самый скромный из бальи получал ежегодное жалованье 300–400 ливров, не считая премий и компенсации расходов. Сержанты и лесничие зарабатывали от 4 су до 10 денье в день. На это шла существенная часть бюджета монархии — таковы были издержки укрепления государства, процесса, который историки конца XIX в. оценивали чрезвычайно положительно: «Франция в ту эпоху нуждалась скорей в централизации, чем в местной автономии» (Ланглуа).
Среди местных властей, унаследованных от прошлого, в полном упадке были власти городские. В некоторых городах вспыхивали восстания, делая необходимым вмешательство к