оролевской власти. В Шалоне-на-Марне, Руане, Аррасе, Ипре, Брюгге, Дуэ они были вызваны убыточной продажей сукна — главным проявлением экономического кризиса. Еще в трех местах: в Агде (1272 г.), Провене (1279 г.) и Каоре — их причиной стало чрезмерное рвение королевского фиска и его служащих. Во втором из названных городов за яростным бунтом последовали страшные репрессии. В других местах, например в Ле-Пюи, гнев народа обрушивался на сеньоров или на епископов, как в добрые старые времена зарождения коммун.
Во многих видных городах, например в Нуайоне, Шалоне и Дижоне, королевский арбитраж оказывался необходим, чтобы ослабить трения между простым народом и магистратами, начинавшиеся из-за тальи. Эшевены усвоили неприятное обыкновение возлагать ее бремя на простых людей. Возникавшие из-за этого конфликты способствовали вмешательству центральной власти в дела городов, начавшемуся еще в прошлом царствовании. Некоторые города были просто-напросто взяты под опеку (попечительство, curatelle) королевской властью, как Нуайон, который обанкротился, как Бове, где люди короля назначали сумму тальи, как Реймс, где эшевены в 1279 г. просили разрешения «облагать население податью именем короля». Так на «добрые города» (выражение, у которого было большое будущее) тоже легла тень власти монарха, от имени которого утихомиривали гражданские конфликты, выбирали магистратов и реорганизовали финансы. Этот все более мелочный контроль над местными автономиями дошел даже до реформирования писаных кутюм Руана и Тулузы, где двенадцать консулов из списка в тридцать шесть кандидатов отныне выбирал королевский вигье. Смысл этих перемен кажется вполне ясным: муниципальные чиновники и цеховые старшины постепенно превращались в служащих центральной власти и исполнителей ее воли.
Это царствование, как и предыдущее, закончилось неудачным крестовым походом, большую ответственность за который несет папа Мартин IV, он же Симон де Брион, бывший чиновник Людовика Святого, всецело преданный анжуйским интересам. В 1283 г. понтифик и его давний союзник Карл Анжуйский вознамерились с помощью Филиппа Смелого задушить движение гибеллинов, тлеющие угли которого в Италии раздувал арагонский король Педро III. Войска последнего высадились на Сицилии вскоре после знаменитой «Вечерни», случившейся 30 марта 1282 г., во время которой палермцы перерезали огромное количество французов и вынудили выживших убраться на материк. Эти трагические события привели к коронации Педро III королевским венцом Тринакрии (островной Сицилии).
Двадцать первого марта 1283 г. папа объявил арагонского короля низложенным, а его корона должна была перейти к сыну короля Франции. То есть с Арагоном проделали то, что двадцать лет назад — с Неаполем. Предложение папы было поддержано собранием прелатов и баронов в Бурже в ноябре 1283 г. Нерешительность, какую проявлял Филипп III, чрезвычайно раздражала Мартина IV. В феврале 1284 г. в 11ариже созвали еще одно собрание. Оно одобрило замысел похода на Пиренейский полуостров. Арагонская корона должна была достаться Карлу Валуа, третьему сыну короля. Крестовый поход 1285 г. был тщательно подготовлен: для этой «первой завоевательной войны, какую Капетинги предприняли за естественными границами Франции» (Ланглуа), собрали значительную армию. После нескольких успехов в Руссильоне «крестоносцы» с конца июня по начало сентября 1285 г. осаждали Жерону. Поддерживавший их флот был 4 сентября уничтожен у островов Формигес адмиралом Руджеро ди Лауриа. Пришлось в сложной обстановке отступать к Перпиньяну, Войска поразила эпидемия, от которой Филипп III скончался 5 октября 1285 г. Капитуляция Жероны стала заключительным аккордом этого военного и дипломатического поражения, погубившего репутацию арбитра Запада, какую некогда заслужил Людовик Святой.
Глава IVЦарствование Филиппа IV Красивого (1285–1314): ловко обделанные «дела»(Эрве Мартен)
Это царствование обычно считают одним из важнейших переломных моментов в политической и институциональной истории Франции, даром что государь часто пытался, например в ордонансе о реформе королевства от 23 мая 1303 г., представить себя продолжателем дела Людовика Святого, тем самым извлекая выгоду из канонизации последнего, которая произошла в 1297 г. Не станем попадаться в словесную ловушку. Под многими заявлениями о верности на самом деле скрывается резкий разрыв, который историк должен замечать, если не хочет погрязнуть в бесконечном и монотонном повторении одного и того же. В течение этого двадцатидевятилетнего царствования, как нам кажется, последовательно проводились два главных принципа. Их можно сформулировать так: только государство обладает по-настоящему публичной властью; эта власть заставляет себя признать за счет значительного превосходства над своим объектом, не нуждаясь с его стороны ни в согласии, ни в подтверждении. Ее легитимирует тот простой факт, что она воплощает общую волю и заботится об общем благе народа.
К этому «гегельянскому» взгляду на царствование Филиппа IV, взгляду «с точки зрения обитателей Сириуса», нужно добавить два уточнения — во-первых, напомнив, что эти основные принципы были сформулированы в предыдущие десятилетия, во-вторых, подчеркнув, что государь в ментальном отношении оставался бароном, что его характер сформировало чтение трактата «De regimine principum» (О правлении государей), сочиненного в 1285 г. его воспитателем — братом-августинцем Эгидием Римским. Этот текст вдалбливал ему традиционные наставления: быть осторожным и смелым, выбирать хороших советников и честных судей. Так что не следует удивляться, если ученик брата Эгидия имел «вассалитетное» представление о государстве, считая верность главной его основой. Финансовую помощь, по его мнению, можно было требовать, только выдвигая феодальные обоснования. Участие в совете оставалось для королевского клирика или королевского рыцаря вассальной обязанностью. Но некоторые приближенные Филиппа IV придерживались более радикальных и новаторских взглядов.
Корона отныне располагала целой иерархией служителей, сознававших свою ответственность, — от короля до легистов и до чиновников на местах. Хоть этот феномен и не был по-настоящему новым, но еще никогда он не проявлялся так остро. Филипп IV, как подчеркивали один за другим авторы его портретов, был глубоко убежден в своем величии, и это ясно почувствовал епископ Бернар Сессе: «Это не человек и не зверь. Это статуя». Скрытный и молчаливый, он не считал нужным объясняться по очень многим делам, от войн до осуждения тамплиеров. Он умел делегировать свои полномочия компетентным помощникам, «воздавать должное в больших делах и поручать другим судить других», как писал Пьер Дюбуа. Он часто предоставлял советникам свободу действий, довольствуясь председательством на собраниях и всегда давая себе время подумать. «Он вмешивался, чтобы завершить, когда все уже определилось», — констатирует Жан Фавье. Это наблюдение наводит нас на мысль, которую довел до предела Робер Фавтье, изобразивший Филиппа Красивого «фанатиком догмы, наделявшей французских королей верховной властью». Впрочем, народ, на который сильное впечатление производили его красота и «сила», не воспринимал его как самодержца. Напротив, он порицал короля за то, что тот позволяет руководить собой приближенным низкого происхождения. Отголосок этих настроений слышится у клирика Жоффруа Парижского:
Вас предали, так думает каждый […]
Ваши рыцари с кухни […].
Но у вас такой совет,
Что вы теряете Аллилуйю […]
Вам выдают пузырь за фонарь
Те, кто справа и слева
Окружает вас; и щипать траву,
Государь, заставляют вас, и из «орла» делают «решку»[246].
Было бы неправильно отождествлять всех советников монарха со знаменитыми легистами-южанами, пусть даже последние внесли большой вклад в формирование духа царствования. Состав Совета оставался еще очень непостоянным. Первые места занимали в нем принцы, братья короля, — Людовик д’Эвре и прежде всего Карл Валуа, очень влиятельный в дипломатической сфере, получивший в 1301 г. поручение помочь Карлу II Анжуйскому отвоевать Сицилию. Проезжая через Флоренцию, он дал возможность «ультрагвельфской» партии «черных» одержать верх над более умеренной партией «белых». Королева Жанна имела право говорить в Совете только о том, что имело отношение к Шампани и Наварре. В 1305 г. она основала в Париже знаменитую Наваррскую коллегию, которой предстояло стать во второй половине XIV в. настоящим питомником ученых и богословов. Сыновья короля, в частности будущий Людовик Сварливый, тоже участвовали в работе Совета, и их примеру следовали такие крупные феодалы, как граф Артуа. Высшие сановники особо не блистали в этом органе, принимавшем решения в последней инстанции, поскольку должности сенешаля и канцлера оставались вакантными, а должности королевского казначея и виночерпия, на которые отныне назначали простых камергеров, утратили престиж.
Людей короля (категория еще расплывчатая) вызывали в Совет в зависимости от проблем, которые предстояло там обсуждать. Если речь шла о финансах и налогах, интересовались мнением парижского горожанина Бенуа Кокатрикса или флорентийских купцов Биша и Муша, на которых был возложен контроль над расходами королевской казны. Но бывало также, что советовались с Гандуфлем д’Арселем, богатейшим из жителей столицы, и Бетеном Кассинелем, которому в то время были подчинены монетные мастерские. Если речь заходила об общей администрации, обращались к легистам, самым знаменитым из советников Филиппа IV. Термин «легист», по видимости простой, на самом деле может дать повод для путаницы. В широком смысле слова легисты были не кем иным, как людьми, имевшими ученые степени в области римского права, вышедшими из университетов Тулузы, Монпелье или Орлеана, ставшими адвокатами или прокурорами короны, следователями или комиссарами короля, иногда продолжавшими преподавать или сохранявшими частных клиентов. В узком смысле слова легисты составляли