Дворец находился в столице, население которой претерпело глубокие изменения: к клирикам, ремесленникам и лавочникам добавились законники, счетоводы, купцы и финансисты. Сколько жителей было в Париже к 1300 г.? Историки в зависимости от источника, на который опираются, разделились на два враждебных лагеря. Одни, исходя из «Описи приходов и очагов» 1328 г., перечисляющей около 62 тыс. очагов в Париже и окрестных приходах, считают, что в столице жило почти 200 тыс. жителей, то есть по меркам тогдашнего Запада она была чудовищно огромной. Другие, ссылаясь на книги сбора тальи 1292 г., указавшие в caput Regni (голове королевства) всего 15 200 податных, насчитывают едва 80 тыс. жителей, использовав обычные коэффициенты и приняв в расчет слуг, клириков, студентов и бродяг. То есть они низводят бесподобный мегаполис до уровня некоторых других ведущих городов Европы, таких как Флоренция, Милан или Венеция. Не вникая в детали спора, заметим, что в настоящее время чаша весов склоняется в пользу первой гипотезы. Париж, напоминает Жак Ле Гофф, современники воспринимали как исключительный город. При Людовике Святом, утверждает Раймон Казель, город насчитывал 150 тыс. жителей, к которым каждый год добавлялось по 750 человек, и к 1328 г. их численность превысила 230 тыс.[268]
Если никто и не думает отрицать укрепление сердца королевства, материально выразившееся в этом демографическом росте, то выявить перемены в местной администрации, где главное уже совершилось с 1230 по 1270 г., представляется делом более трудным. Тем не менее некоторые изменения можно отследить. Выделили несколько новых административно-территориальных единиц: бальяжи Труа, Шомон и Витри-ан-Шампань, бальяж Лилль во французской Фландрии (после победы в 1304 г.), сенешальство Ангулем в 1308 г. В том же году решили присоединить город Лион к бальяжу Макон. Карьеры местных чиновников складывались заметно по-разному на Юге, где сенешалем можно было служить некоторое время, но не пожизненно, и на Севере, где бальи все больше походили на функционеров современного образца, вся карьера которых осуществляется на государственной службе. Они переходили из одной административно-территориальной единицы в другую, как Гильом де Анже-младший, который успел побывать бальи в семи местах последовательно, прежде чем оказался в королевском совете. Некоторые бальяжи, как Руан, Амьен, Санс и Санлис, похоже, давали доступ в Совет, в парламент или в Казну, как в наши дни через пост финансового инспектора проходит «царский путь» к высшим должностям. В мирке бальи могли происходить «перемещения кадров», как в современной префектуре Ландерно. Таким образом в 1303 г. своих руководителей сменили семнадцать бальяжей. С тех пор началась эпоха государственной службы.
Бальи и сенешали уже могли считаться «анонимными» агентами королевской власти: их окружала туча судей, сборщиков налогов, ногариев, прево, виконтов и других клерков, равно как адвокатов и прокуроров короны. Цепкая и упорная деятельность всех этих слуг короля вызывала, как и в прошлые царствования, хор упреков. В 1303 г. осуждали способ, каким собирали пошлины за рельеф и за свободный фьеф, — последняя подать взималась с незнатных людей, приобретавших земли знати. Власть, конечно, обещала посылать на периферию «добрых и деятельных людей», чтобы возродить добрые обычаи былых времен. Пустые слова! Злоупотребления продолжались, и гнет, который население испытывало со стороны чиновников, при случае выливался в самый обыкновенный шантаж. Как раз сержантов и сборщиков налогов, чьим делом было принуждать и изымать, добрые люди и порицали. Зато надо подчеркнуть, что подданные скорей искали королевского правосудия, чем избегали его. Апеллировать к королю было очень просто — надо было обратиться либо к бальи, либо в парламент. Домогались также королевского суда в особом производстве, через посредство нотариев, которые превращали частные договоры в публичные акты. Был усвоен обычай ссылаться при этом на верховную власть, которую символизировали королевская печать и геральдические лилии.
Служа этой тихой и упорной централизации, которая касалась одновременно территории и сознания людей, по королевству рыскали ревизоры-реформаторы. По Югу с 1301 по 1303 г. разъезжали Ришар Ле Неве и Жан де Пикиньи, собирая жалобы, контролируя управление местных чиновников, искореняя ту или иную предосудительную практику. Выше мы видели, что виконт Авранша произвел в 1296 г. в Бретани настоящее полицейское расследование. Действуя, как дальновидный инквизитор, он собирал сведения в монастырях — в Ле-Реле-ке, в Сен-Матье-де-Фин-Терр, в Ландевеннеке. Он выявил зарождение «бретонской» торговли, которую вели прежде всего итальянцы, байоннцы и нормандцы, и раскрыл некоторые подозрительные сделки. Отчет этого королевского уполномоченного наглядно показывает, как Капетинги пытались проникнуть в Бретань. Королевское око отныне видело все до самых пределов земель, находившихся в ленной зависимости от французской короны, in finibus terrae (в конце земли).
Финансовая и монетная политика Филиппа Красивого, столь спорная, объясняется прежде всего постоянным ростом расходов государства, лишавшим силы положение, согласно которому король должен был «жить за счет своего», то есть за счет дохода со своего домена, повинностей и услуг своих вилланов и помощи своих вассалов. Если учесть, что с 1290 по 1295 г. ординарный ресурс (домен) приносил в год от 400 тыс. до 600 тыс. турских ливров, то как бы он позволил удовлетворить все нужды, если каждый из приближенных короля обходился в 100–200 тыс. ливров в год, барон мог претендовать на 1000 ливров ренты, а содержание гарнизона из двадцати человек стоило не менее 500 ливров в год? Так что было настоятельно необходимо прибегать к экстраординарным ресурсам, явно дававшим больший доход, — десятина с церковного имущества или талья с евреев позволяли собрать от 200 тыс. до 250 тыс. ливров, принуждение горожан или клириков к дарам и займам могло принести 700 тыс. ливров. Поэтому сбор экстраординарных податей был выходом для власти, пребывавшей в отчаянном положении, даже если при этом ей приходилось ссылаться на угрозу войны в Гиени и во Фландрии или обсуждать планы крестового похода. Превратив тем самым экстраординарные сборы в обычное дело, король вступил на путь, который вел к постоянному налогу, введенному только при Карле V. В период, когда исследователи наслаждались первым лепетом государства Нового времени — нового золотого тельца историографии, — никто достаточно четко не указал на жизненно важную связь государства с постоянным налогом. Что такое государство, как не аппарат для изъятия денег, работающий в первую очередь благодаря принуждению (для чего и нужна разбивка его территории на части) и во вторую благодаря согласию, которое испрашивали у подданных на эпизодических собраниях Штатов? Можно ли назвать хоть одно собрание с 1302 г. до конца XV в., на котором король воздержался бы от того, чтобы выклянчить какую-нибудь талью или субсидию? Государство Нового времени устроено, в принципе, довольно просто — оно похоже на казнавоз Папаши Убю[269]. Взобравшись на вершину общества, поддерживаемый тремя сословиями, монарх старается переместить к себе в казну все большую часть достояния жителей своего королевства, причем к тому эпизодическому его взиманию у населения со ссылкой на благородные и великие задачи, которое производит король, добавляются более скромные сезонные притязания феодалов. Ги Буа совершил большое дело, показав, как оба типа налогообложения, сеньориальное и королевское, в течение обоих последних веков Средневековья наложились друг на друга, породив того нового Левиафана, которого одни называют централизованным феодализмом, а другие — централизованной монархией[270]. Рождение этого вампира, которому через шесть веков предстояло превратиться в мирную дойную корову («государство-провидение»), как нам кажется, следует датировать царствованием Филиппа IV. В оправдание последнего напомним о колоссальных суммах военных расходов: Гиень с 1293 по 1297 г. поглотила от двух до трех миллионов турских ливров, во Фландрии с октября 1298 г. по октябрь 1299 г. было потрачено еще 447 тыс. Не менее разорительной была дипломатия: 250 тыс. ливров надо было авансировать в 1293 г. Карлу II Анжуйскому, приходилось давать денежные вознаграждения князьям Брабанта, Лотарингии и других земель и покупать верность подданных на разных уровнях феодальной пирамиды. Способы решения срочных финансовых проблем были не бесконечными: монетные мутации, помощь вассалов, выкуп за неучастие в военной службе и некоторые другие крайние средства.
Чеканка монеты была королевским делом, король обеспечивал подлинность монеты и имел право ее менять при условии соблюдения общих интересов. С 1293 г. монетой ведал начальник монетного двора, иногда заседавший в королевском совете, а через три года — magistri monetarum. За фальшивомонетничество наказывали без послаблений, погружая виновных в котел с кипящей водой. Судя по счетам бальяжа Рьом, это наказание действительно было применено в 1305 г. Через шесть лет котел, использовавшийся для этого в Париже, пришлось чинить! По капризу истории Филипп Красивый сам снискал репутацию фальшивомонетчика, проводя совершенно легальные монетные мутации.
Не вдаваясь в излишние подробности, важно попытаться разобраться в этом аспекте политики Филиппа IV, который часто толкуют превратно, и воспользоваться для этого помощью Марка Блока, Раймона Казеля, Этьена Фурниаля и Жана Фавье[271]. Тогдашняя монетная система оказалась очень подходящей для мутаций, потому что существовала счетная монета (абстрактная денежная единица; к счетным монетам относились ливр, су и денье) и реальная монета, звонкая и полновесная, как, например, серебряный турский грош (стоивший 1 су или 12 денье), золотой экю Людовика Святого (12 су, 6 денье), или рояльдор (