[290]. Тот же аргумент привел в 1322 г. Карл IV Красивый, что-бы преградить путь обеим дочерям Филиппа V — Жанне и Маргарите. В 1328 г., когда скончался Карл IV, не оставив ни наследника мужского пола, ни брата, который мог бы ему наследовать, проблема стала формулироваться иначе. На французскую корону мог выдвинуть притязания юный английский король Эдуард III, внук Филиппа Красивого по матери, — к этой теме мы вернемся.
Козлы отпущения
Скончавшись, Филипп Красивый оставил наследникам королевство, где вовсю полыхал баронский мятеж и везде проявлялась реакция на абсолютизм, выражавшаяся в иллюзии, что можно вернуться ко временам Людовика Святого. Как в подобной обстановке было обойтись без назначения козлов отпущения, которые бы понесли ответственность за все беды только что закончившегося царствования? Пьера де Латийи, епископа Шалонского, близкого к покойному королю, заподозрили, что он отравил последнего, и отдали под суд прелатов, собравшихся в Санлисе. Рауля де Преля тоже обвинили, что он-де «способствовал смерти короля Филиппа» (Ланглуа). Он яростно все отрицал, выдержал пытку и в конечном счете был освобожден.
Главным козлом отпущения стал Ангерран де Мариньи, бывший «всесильный министр», прямо-таки созданный, чтобы его «принесли в жертву ненависти двора» (Ланглуа) и прежде всего злобе Карла Валуа, его заклятого врага. На неделе перед Вербным воскресеньем 1315 г., в среду, его спросили, «что он сделал с казной и богатствами короля […], хранение которых было ему доверено», а потом заключили в Тампль. Через три дня Мариньи предстал в Венсенне перед собранием, на котором председательствовал Людовик Сварливый. Юрист Жан д’Аньер взялся в форме проповеди произнести обвинительную речь, содержавшую сорок один пункт обвинения, в том числе такие:
1. «Король Филипп при жизни сказал, что Ангерран обманул его и все его королевство».
2. Пока государь находился в агонии, «он (Ангерран) украл из Лувра казну […], и шесть человек переносили ее всю ночь».
3. Подкупленный графом Неверским, он «провалил последнюю кампанию во Фландрии» (Ланглуа).
35. «Он изъял все лучшее из королевских лесов».
40. Он населил свои пруды в Нормандии рыбой, взятой из королевских прудов.
41. Он приказал казначеям и магистрам счетов не слушаться повелений короля, дав им свою собственную печать. Последнее обвинение, особо тяжкое, поскольку речь шла о злоупотреблении властью, прозвучало после претензии, которая кажется мелкой. Однако, хоть Мариньи и обвинили во всех грехах, Людовик X не колебался насчет того, как его наказать. Он бы удовлетворился конфискацией имущества и ссылкой на Кипр. Но тут вовремя пустили слух, что госпожа де Мариньи и ее сестра в свое время пытались навести на короля порчу и погубить его, а также Карла Валуа и других баронов. Ужаснувшись, Людовик X поступил, как Понтий Пилат, и возложил решение на своего дядю Карла: «Делайте, что хотите». Приговор не заставил себя ждать: 30 апреля 1315 г. Ангеррана де Мариньи повесили на виселице Монфокон — к великой радости народа и крупных сеньоров[291].
Баронская смута
Другим элементом «наследия», который пришлось принять, было движение баронских лиг. Отнюдь не прекратившись после смерти Филиппа IV, оно продолжалось при двух первых его преемниках. Весной 1315 г. Людовик X вынужден был даровать привилегии бургундцам, шампанцам, нормандцам и пикардийцам, а потом, к середине мая, распространил эти милости на все королевство. Эти ордонансы, оригинальные по форме, включали требования знати и ответы, какие на них давал король. В них содержались безапелляционные обвинения только что закончившегося царствования: «И поскольку знать наших бальяжей Амьена и Вермандуа вновь поведала нам, сетуя, что после времен монсеньора Святого Людовика чиновники наших предшественников весьма притесняли ее и обращались недолжным образом и по-прежнему, говорит она, изо дня в день наши (чиновники) поступают противно старинным кутюмам или обычаям, каковые, говорит она, были в ходу в прежние времена […], смиренно прося и моля нас, дабы мы соблаговолили дать против этого надлежащее средство»[292]. Это было движение реакционное в буквальном смысле слова, лелеявшее утопическую идею, по видимости поддержанную новым королем, вернуться в некое подобие политического земного рая — в феодальную монархию в чистом виде, где не действует закон исторического становления: «Посему мы, вняв доброму увещеванию нашего большого совета, пожелали и приказали, дабы наши подданные были бы возвращены в место и состояние, в каковом обычно управлялись в прежние времена, сиречь при монсеньоре святом Людовике, до времен, когда взошел на трон наш дорогой государь и отец, да возлюбит Господь его душу, и если в чем-либо кутюмы и обычаи тех времен были нарушены, да будут в оном прекращены все нарушения и новшества»[293].
Самые распространенные положения этих провинциальных хартий, принятых весной 1315 г., рассмотрел Андре Артонн. Следовало вернуться к хорошей монете Людовика Святого и разрешить в приграничных областях хождение иностранных монет. Чрезмерных налогов надлежало избегать, если нет настоятельной необходимости. В случае войны король должен был довольствоваться призывом в свое войско вассалов, не заставляя всех подданных откупаться от военной службы. Знать Шампани соглашалась покидать графство только за жалованье. Что касается народа, то призывать его можно было лишь при крайней опасности. Штрафы не могли превышать определенной суммы: 60 турских ливров — для знатного человека, 60 су — для человека, зависимого от сеньора. Были сделаны попытки создания гарантий от произвола королевских чиновников — опасного отродья. Бальи полагалось быть компетентными, а если их сместят, то восстановление их в должности требовало особой милости короля. Поскольку, как считалось, сержантов и нотариев стало слишком много, от дальнейшего умножения их численности следовало воздержаться. Все королевские служащие, разумеется, должны были уважать местные кутюмы и вольности.
Любого обвиняемого должны были судить местные судьи, а королевские магистраты — лишь в особо оговоренных случаях. Следовало уважать феодальные суды, допуская апелляцию к королю только в отсутствие соответствующего закона. Монарх обязывался ничего не приобретать без согласия знати, которая явно желала защитить себя от такой опасности, как договоры о совладении. Иногда феодалы заходили в своих притязаниях очень далеко — пикардийцы и бургундцы требовали даже права вернуться к судебному поединку и частным войнам. Было также решено, что знатных людей будут судить равные им, а не королевские чиновники. Наконец — последняя ссылка на Людовика Святого — потребовали проводить раз в три года генеральные инспекции, дабы сделать контроль со стороны ревизоров-реформаторов постоянным и не допускать, чтобы, как дурная трава, в прекрасном саду Франции разрастались злоупотребления.
Людовик X бесславно уступил почти по всем пунктам, отказавшись лишь больше не отдавать на откуп должность прево. Он согласился сделать знать и баронов посредниками между королевской властью и населением; он признал их единственными хозяевами на территориях, на которые распространялась их юрисдикция (их districtus). Разве такой возврат ко временам независимых шателенств не был анахронизмом?
Ободренное успехами, которые были достигнуты весной 1315 г., движение баронских лиг продолжилось и в начале царствования Филиппа V (1316–1322), не пользуясь поддержкой парижских горожан. «Слово о союзниках» упрекало знать в том, что она посягнула на священную корону, и требовало от короля покончить с этим мятежом. Последний все более терял популярность. Горожане, клирики и даже некоторые представители знати отходили от него. В Артуа «мятежники» были укрощены между 1316 и 1320 г.; в 1318 г. было заключено соглашение с бургундцами. Проводя ловкую политику, Филипп V смог заручиться в стране поддержкой, чтобы склонить чашу весов на свою сторону.
Особо желая опереться на промежуточные органы управления, Филипп V трижды за пять лет собирал Штаты королевства и много раз созывал частичные собрания[294]. В 1316 г., как мы видели, он добился от парижского собрания, чтобы оно признало его законным наследником Людовика X, и разослал комиссаров по городам. Он действительно искал опоры в низах, чтобы дать отпор феодалам, обвинявшим его в узурпации. В марте 1317 г. в Париже состоялось собрание земель Лангедойля с участием представителей сорока семи городов, а в Бурже заседало собрание земель Лангедока, куда отправили делегатов сто городов. Обсуждались «некоторые нужды, имевшие касательство к состоянию королевства, общему благу и хорошему состоянию добрых городов». В каждый из этих городов назначили капитана (capitaine). Король выказал похвальные намерения, подтвердил привилегии и пообещал провести расследования. В следующем месяце, в апреле 1317 г., собрались Генеральные штаты, куда города делегировали представителей, и те одобрили выделение субсидий, необходимых для борьбы с мятежниками в Артуа и Бургундии. В марте 1318 г. с добрыми городами советовались о своевременности введения сильной монеты. В ноябре того же года состоялась ассамблея бальяжных городов, а в январе 1319 г. за ней последовало собрание сенешальских городов. Повестку дня той и другого составляли фламандские дела и предоставление субсидий, необходимых, чтобы уладить эти дела.
В 1320 и 1321 г. в Понтуазе и Пуатье собирались «настоящие» Генеральные штаты, чтобы сократить разнообразие монет и внести единство в систему мер и весов. Никакого ощутимого результата достичь не удалось, хотя представители городов в принципе были настроены в пользу монетного единообразия. Итак, в Филиппе Длинном не было ничего от самодержца. Он принял решение советоваться и любил повторять: «Мы желаем услышать от вас мнение и совет». Смысл этого перечисления собраний Штатов, разумеется, слегка затянутого, состоит в том, что оно показывает: в эти годы Франция стала похожа на Кастилию, жившую в ритме одной-двух сессий кортесов в год. Это была лишь недолгая в