Городская мастерская, которую славили богословы XII и XIII вв., была более живописной и многообразной, чем можно представить по списку официально признанных цехов. Взгляды Эмиля Корнарта на зарождение «корпораций» могли уточняться, но никогда не оспаривались по существу[317]. Суть состояла именно в свободном объединении ремесленников, начавшемся в XII в., даже если где-то надо отвести должное место вмешательству сеньоров, где-то — инициативе церкви. Первыми организовались цеха суконщиков и кожевенников, но сапожники, кабатчики и мясники тоже проявили расторопность, особенно в Лане и Ле-Мане. Эпоха цехов, живущих по уставам и контролируемых сеньором или государем, наступила в XIII в. Эта организация ремесленников преследовала несколько целей: связать профессиональную солидарность с внутренним надзором внутри цеха; пресекать мошенничество, не допускать конкуренции и обеспечивать разделение труда; заботиться о качестве изделий, выпускаемых в городе, а значит, о его добром имени; позволять трудящимся несколько улучшать свое положение и поощрять их «работать хорошо и как следует», будь они мастерами, подмастерьями или учениками. В XIII в. почти весь труд был уже организованным, хотя оставались и независимые ремесленники. Мы довольно хорошо знаем ситуацию в столице благодаря парижской «Книге ремесел», в которой в 1268 г. по заказу прево Этьена Буало были записаны уставы ста одного из ста пятидесяти парижских цехов, обязанных обеспечивать охрану укрепленной городской стены. В классическом исследовании Бронислав Геремек описал тяжелое положение парижских учеников и подмастерьев, работавших в изнурительном режиме, получавших маленькое жалованье и вынужденных мириться с большим количеством неоплачиваемых выходных дней[318].
Купцы с XIX в. привлекали к себе все внимание историков (см. карта 21). По 1150 г. тексты упоминают разносчиков (cursores), лавочников (mercatores) и publici negotiators, которых можно рискнуть назвать негоциантами. Все началось с обмена между жителями ближних и не самых отдаленных местностей, пока дело не дошло до торговых операций в дальних краях. О первых фламандских торговцах сукном и шерстью упоминается в XI в. Через несколько десятков лет они уже бывали в Шампани, где с 1175 г. встречались с итальянцами. Сфера их деятельности неуклонно расширялась. За пределами Фландрии процветающие купцы попадались в Руане, Меце и Париже (где с 1121 г. объединились в «ганзу речных купцов»).
В XIII в., напомним, товарами были прежде всего основные продукты потребления — зерно, кожа, вина и сукно. Сначала надо удовлетворить потребности населения, а уж потом экспортировать — таким было правило. Торговлю вином в XII в. вела Ла-Рошель, в следующем веке — Оксер, Бон и Бордо. Оптовая торговля сукном не была монополией фламандцев — Руан продавал его в Испанию в XII в. и в Италию в XIII в. Уделять особое внимание знаменитым восточным товарам, пряностям, источнику столь же головокружительных, сколь и быстрых доходов, было бы ошибочно. Ведь торговая активность была очень обширной и очень разветвленной, в том числе и за пределами классических центров. Марсельская торговля, какой она предстает из договоров, составленных нотарием Амальриком в середине XIII в., распространялась на Левант, Северную Африку и Южную Италию. В городках Форе уже можно было отличить скромных ремесленников-лавочников от купцов, при случае бывавших ростовщиками, а последних — от банкиров и заодно негоциантов. Ярмарки не были исключительной привилегией ни Шампани, ни Фландрии. В Шалоне-на-Соне с 1180 г. благодаря покровительству герцогов Бургундских процветали крупные суконные ярмарки, где производители с Севера и Северо-Запада встречались с покупателями с Востоко-Юго-Востока. Календарь ярмарок и рынков в Лиможе удалось воспроизвести. В самых скромных селениях «афиши», указывающие размер рыночных пошлин, позволяют создать наглядное представление об обмене сельскохозяйственных продуктов на ремесленные изделия — источнике всей торговли (см. карта 22).
Любой, кто задается вопросом о происхождении французской буржуазии, не может довольствоваться ни взглядами Гизо, ни взглядами Пиренна, ни вяло ссылаться на «роль купцов». Все внимание следует уделить роли, какую играли агенты сеньориальной власти. Андре Шедевиль вполне обоснованно напоминает, что всегда были нужны посредники, которые бы занимали удачное место между властями и зарождавшимся городским миром, в частности сборщики повинностей и дорожных пошлин. Из этой посреднической среды вышло немало бюргерских родов, как в Шартре и Маконе, так и в Меце. Обладание должностью с постоянным доходом в качестве исходной позиции могло упростить переход к коммерческой деятельности. Первые бюргерские состояния удалось накопить не столько за счет торговли, сколько за счет феодальных податей, земельной спекуляции и ростовщических займов. Многие купцы были далеко не селф-мейд-менами, а сыновьями людей, разбогатевших другими способами. И тем не менее они выглядели новыми людьми — по менталитету и образу действий.
После 1150 г. выделился и утвердился высший слой бюргерства — городской патрициат, особенно во Фландрии и Лотарингии. Считается, что такие патриции происходили, с одной стороны, из второразрядной знати и сеньориальных служащих, с другой — из купцов. Эти potentes (сильные) и meliores urbis (лучшие в городе) сумели добиться, чтобы первоначальный капитал приносил плоды, для чего воспользовались новыми возможностями обогащения. Сколотив состояния, они проложили себе путь в «старый город». В Аррасе собрание домениальных эшевенов Сен-Вааста с 1150-x гг. превратилось в муниципалитет, быстро захваченный кучкой олигархов. В Меце епископские чиновники стали муниципальными магистратами, их число увеличивалось за счет крупных негоциантов. В галерее фламандских патрициев XIII в. выделяется зловещий Жан Буанброк, купец из Дуэ, который с 1243 по 1280 г. восемь раз был эшевеном. Торговец шерстью и сукном, он был также работодателем (для прядильщиков, ткачей и красильщиков) и владельцем земель и доходных домов. Он пользовался всеми возможностями, чтобы обкрадывать своих работников: поставлял некачественную шерсть для прядения, урезал зарплаты, повышал цены на продукты и сумму квартирной платы. Этот хищник высокого полета задолго до Маркса открыл механизм получения прибавочной стоимости.
Антагонизм между «крупными» и «мелкими», между патрициатом и «простонародьем» (народом, ремесленниками) во фламандских городах намного усилился после 1275 г. из-за экономического кризиса, возникшего в результате появления конкурирующих текстильных центров в Брабанте, Шампани и Нормандии. Волнения, заговоры и мятежи случались то здесь, то там — в Дуэ, Ипре, Турне, Аррасе, Брюгге и Генте с 1280 по 1302 г. Причины этих столкновений, за которые некоторые патриции заплатили жизнью, понятны. Замораживание зарплат влекло за собой забастовки, или taquehans, как верно отметил Филипп де Бомануар. Чрезмерная продолжительность рабочего дня, отмеряемого неумолимым колоколом на башне (la ban cheque), вызывала нарекания. Лихоимство патрициев, поставленных во главе коммуны и всегда готовых уклониться от налоговых тягот, возмущало народ: «Все затраты ложатся на сообщество бедняков». Недовольство достигло критической массы. Чтобы вспыхнуло восстание, не хватало лишь появления на сцене пламенных и красноречивых плебейских трибунов, каким с 1282 по 1289 г. был Жан Кабо из Арраса, заклятый враг эшевенов. Но хотя патрицианскую систему и расшатывали таранные удары народных волнений, она кое-как устояла до 1340-x гг.
Путь к городским вольностям и коммунальной автономии был долгим. В начале XI в. городами управляли феодальные власти, где светские, где церковные. Довольно часто это были епископы, особенно в имперских городах, таких как Верден или Камбре. Из-за феодальной раздробленности миряне и духовенство вели ожесточенную борьбу за сеньориальную власть внутри городов. В результате в городском пространстве возникали настоящие юридические «перегородки» между отдельными территориями, особенно в южных городах. Феодальные обычаи регламентировали, в разных местах по-разному, отношения между сеньором и жителями (cives, urbani), подсудными сеньориальным судам, где заседали scabini — предшественники эшевенов. Такие обычаи, зависевшие от местного соотношения сил, приходили на смену старинным каролингским публичным законам.
Именно в новых поселениях, в бургах, возникали с XI в., на стадии экономического и демографического роста, новые юридические отношения между сеньорами и жителями. Бургам предоставляли кутюмы, вольности или привилегии, которые должны были усилить их привлекательность: очень облегченный чинш, личную свободу жителей, некоторые уступки в военном и судебном планах. В общем, это было ослабление, но не отмена сеньориального режима, потому что еще сохранялись некоторые баналитетные поборы (за пользование печью, мельницей, банвен[320]). Уступки, какие делал сеньор, конечно, были разными в зависимости от конкретного места. Андре Шедевиль считает, что бург представлял собой только «адаптацию сеньориальной системы: чем более неопределенным было ее будущее, тем шире привилегии». Последние, на его взгляд, были не более чем «пособиями в связи с переселением», для того чтобы облегчить подъем населенного пункта, от которого местный властитель мог ожидать роста доходов.
Первые коммуны появились в 1070–1150 гг. в двух десятках городов между Луарой и Рейном. Известен пример Лана: признанная в 1106 г. епископом коммуна была здесь упразднена в 1112 г. и восстановлена королем в 1128 г. Насилия, какое имело место в этой ситуации, часто удавалось избежать в других местах, где коммуны формировались мирно, благодаря солидарности соседей и собратьев по ремеслу или в рамках ассоциаций «Божьего мира», как в Бурже (с 1108 г.), Ле-Мане и Валансьене. Такую солидарность укрепляло принесение клятвы, или