conjuratio, которому либеральные историки придавали особое значение. Коммунальные привилегии, даруемые в XII в., в основном включали обладание печатью — признаком правосубъектности, определенную юридическую компетентность, признаваемую за присяжными, и некоторые средства, позволявшие обороняться и обеспечивать внутренний порядок.
Первые консульства появились позже — на Юге Франции, в Авиньоне до 1130 г., в Нарбонне в 1132 г., часто по инициативе знати (milites), которой в тамошних городах было немало. В ходе процесса, довольно похожего на возникновение итальянских коммун, совет boni homines («прюдомов»), помогавший графу или епископу творить суд, создавал коллегию консулов, принимавшую коллегиальные решения.
С 1150 г. началась эпоха муниципалитетов — городских органов с отчетливо выраженным своеобразием, назывались ли они «коммунами» или «вольными городами». Их эмансипация не была абсолютной, потому что суверенитет они по-прежнему делили с сеньором, которому надо было присягать и которому полагались право высшего суда и сбора некоторых податей. Горожанам приходилось «вырывать» вольности и привилегии, которые тексты называют великодушно пожалованными: личную свободу, право создавать сообщество (universitas), заключать клятвенные союзы, вершить низший суд и взимать штрафы, наконец, возможность установить «городскую демократию», которой бы руководили «мэр и самая здоровая часть» жителей, то есть самые видные и богатые из горожан.
Universitas принадлежали сундук, где хранились архивы, печать и, реже, ратуша. Как в коммуне, так и в вольном городе сообщество пользовалось определенным набором гарантий от произвола, к которым относились освобождение от сборов и барщины, право контроля над рынками и ярмарками и существование совета. В состав последнего в Северной Франции входили мэр и эшевены, в Южной — советники и консулы. При необходимости городское правление обращалось ко всем горожанам, созывая общие собрания в соответствии с принципом: «То, что касается всех, должно быть одобрено всеми». Финансам уделялось особое внимание. Ведь все городское сообщество должно было нести расходы, от которых зависело все остальное. Надо было строить стены, мосты, крытые рынки и мельницы; надо было следить за подводом и отводом воды, платить некоторым муниципальным чиновникам, обеспечивать затраты на прием важных гостей и оплачивать отправку делегатов. Чтобы покрыть все эти расходы, пошлин и штрафов было недостаточно. Поэтому приходилось облагать прямой тальей состояния, а косвенными налогами (aides) — экономическую деятельность, в частности продажу напитков. Эти поступления, как и затраты, записывались в толстые книги городских счетов, сохранившиеся в Ипре с 1267 г., а в Брюгге с 1281 г., - неисчерпаемые источники сведений для историка.
Городские бюджеты, как правило, были несбалансированными из-за некомпетентности городских элит в управлении коллективными фондами и их склонности уклоняться от налогов. В конце XIII в. Брюгге задолжал Креспену из Арраса 110 тыс. ливров, тогда как Санс, Нуайон и Бове полностью обанкротились и попали под опеку монархии. Несколько позже коммуны, обремененные долгами, стали по их просьбе упразднять, как случилось в Компьене в 1319 г. Начиналась эпоха городов, покоренных королевской властью и ставших составной частью королевства. Наступало время «добрых городов», встроенных в монархические структуры, посылавших делегатов в Штаты, поставлявших воинские отряды и субсидии, опорных точек монархической централизации. Свою политическую роль в национальных рамках они только начинали играть — в течение XIV в. она усилится.
В XIII в. Франция была не самой урбанизированной страной Западной Европы, и нельзя сказать, чтобы ее города играли решающую роль в торговле и политике. Но она, вместе с Италией, принадлежала к странам, где город как реалия был осмыслен наиболее тонко — благодаря парижским богословам, которые внимательно прислушивались к трудовому шуму мастерских, сознавали необходимость торговли и были готовы славить солидарность и «гражданскую добродетель», царившие в старом городе.
Глава VIIРелигиозная жизнь во Франции в XIII в.(Бернар Мердриньяк)
Тринадцатый век обычно считается очень набожным, и выразить сомнение в этой общепринятой истине значило бы высказать парадоксальное суждение, не имея на то оснований, — крепость тогдашней веры заметна, в частности, и в успехах нищенствующих орденов, и в утверждении университета, и в строительстве соборов. Однако в тот же период церковь столкнулась с самыми опасными вызовами, какие только встречала к тому времени, и тогда же окончательно потерпели провал блистательные теократические теории пап-канонистов. Иннокентий III и его преемники считали христианским миром не просто всех христиан. Теперь христианский мир получил и социально-политическое определение как совокупность королевств и народов и рассматривался отдельно от церкви, которой надлежало его возглавлять. Вопреки этим притязаниям папской теократии на dominium mundi («владычество над миром») капетингская королевская власть намеревалась следовать идеалам справедливости и мира, которые привели бы христиан к спасению, независимо от папства. Как сказано в сделанном Анри де Гоши переводе трактата «О правлении государей», написанного (между 1277 и 1279 г.) Эгидием Римским для будущего Филиппа Красивого, «король, превосходящий всех остальных силой и достоинством, должен быть очень добр и весьма подобен Богу и превосходить остальных добротой и добродетельной жизнью».
Как ни парадоксально, попытки оспорить полномочия верховного понтифика привели к большей централизации церковного правления во главе с римской курией. В то же время церковная элита могла предоставить в распоряжение светской власти интеллектуальную, юридическую и административную компетентность, без которой та не могла обойтись, чтобы утвердиться.
Папа считал, что наделен «полнотой власти». Решениям папства должны были подчиняться все христиане. Прием обращений в римский суд ограничивали только соображения эффективности. Эти представления, в которых не было ничего новаторского, так как они соответствовали духу «григорианской» реформы, в XIII в. распространились на новые сферы. Согласно Фоме Аквинскому, папа был «священником и королем» и короли должны были повиноваться ему, как Христу, место которого он занимает. А ведь король в силу миропомазания в какой-то мере получал священнический сан. Таким образом капетингская монархия постепенно осуществляла сакрализацию государства в свою пользу. Однако французские короли не доходили до того, чтобы претендовать на святость своего сана, и претендовали разве что на святость личную. В этом отношении канонизация Бонифацием VIII Людовика IX (короля-рыцаря, короля-судьи…) в 1297 г. освящала образцовое поведение христианина, имеющего королевский сан. «Христианнейший» король Людовик Святой не ограничился функцией арбитража, традиционно возлагаемой на королевскую власть, а пришел к представлению об «общественном благе», заново открытому богословами в то время. Людовик Святой пытался при помощи части духовенства установить новый религиозный порядок, выгодный монархии.
Добиваясь централизации, папство XIII в. не довольствовалось выпуском новых законов, как делали прежние папы со времен григорианской реформы. Оно взяло на себя инициативу кодификации папских решений («декреталий»), которых становилось все больше. Все великие папы XIII в. — от Иннокентия III до Бонифация VIII — изучили каноническое право. Под влиянием болонских школ римское право снова оказалось в чести, прежде всего в южных областях (Монпелье после 1140 г.; Тулуза с 1250 г.). Церковь поощряла синтез «того и другого права», в частности, во Франции (где работали Ги Фулькуа — будущий Климент IV — и Жак де Ревиньи).
До конца XII в. канонисты довольствовались тем, что классифицировали и комментировали декреталии для личного пользования. Самым знаменитым из таких частных собраний был «Декрет» («Согласование несогласных канонов») болонского монаха Грациана (около 1140 г.). Теперь папство собиралось систематизировать составление кодексов канонического права и тем самым снабдить юристов инструментом, сравнимым с «Кодексом Феодосия» или «Дигестами» (VI в.) для римского права.
Так, по указанию Григория IX каталонский доминиканец Раймунд Пеньяфортский опубликовал в 1236 г. четыре книги «Декреталий». В этом официальном сборнике соседствовали толкования законов, собранные Грацианом, и позднейшие решения предшественников папы
Григория (Иннокентия III) и последних соборов (IV Латеранского). У преемников Григория IX законотворческая активность не иссякала (законы Иннокентия IV, еще одного папы-канониста и бывшего студента Болоньи; каноны обоих вселенских соборов, состоявшихся в Лионе, в 1245 и 1274 г.). «Декреталии» тоже надо было дополнять. В 1274 г. Григорий X присоединил к ним пятую книгу; Бонифаций VIII добавил шестую («Сексту»).
Римское право соотносилось с идеей империи, а ведь Филипп Август только что, в 1214 г., разбил императора при Бувине, и поэтому римское право в Париже не преподавали. Тем не менее растущее влияние этого права (как минимум формальное) обнаруживалось в обычном праве, которое Капетинги намеревались уточнить. В «Книге правосудия и тяжб» (сборнике, составленном около 1255–1260 гг. в кругу орлеанских юристов) изобилуют заимствования из «Дигест» и «Кодекса Юстиниана» (в ста девяноста пяти статьях из трехсот сорока двух). Когда Филипп де Бомануар писал в 1283 г. «Книгу кутюмов и обычаев Бовези», он тоже явно вдохновлялся римским правом. С другой стороны, развитие канонического права предоставляло в распоряжение королевской власти систему воззрений, универсальные императивы которой способствовали (воз)рождению концепции государства. Действительно, утверждение, что существует личность (идея, для XIII в. новая), рассматривалось одновременно в каноническом праве и в богословии. Диалектика отношений между отдельным лицом и