Среди тех, кто занимался благотворительностью, были и члены оригинального института, который тоже пронизывали напряжения религиозной жизни XIII в., — бегинажа. Он зародился стихийно, когда некоторые женщины, по преимуществу из знати и городского патрициата, пожелали усвоить полумонашеский образ жизни. Не принимая устава, они посвящали себя молитве и ручному труду, занимались помощью бедным и больным, обучением девочек и погребением покойников. Во Фландрии (Лилль, Дуэ) и в Эно (Валансьен) «дворы бегинок», строившиеся при поддержке графской династии, представляли собой настоящие кварталы, обнесенные стеной, казначеем которых чаще всего был нищенствующий монах. В 1216 г. этот орден был признан Гонорием III по настоянию Жака де Витри, исповедника Марии из Уаньи (ум. в 1213 г.), основавшего бегинаж близ Намюра. В других местах, например в Париже и в Руане, где им покровительствовал Людовик IX, бегинки селились рядом с церквями и монастырями и жили поодиночке, маленькими группами или немногочисленными общинами. Немало их встречалось и в Провансе. Так, Дуселина, сестра францисканца-спи-ритуала Гуго из Диня (ум. в 1256 г.), в 1274 г. основала в Иере заведение «Дамы из Рубо», отделения которого возникли в Марселе и Эксе при поддержке нотаблей этих городов.
Пример Дуселины, которая была погребена в 1275 г. как святая рядом с братом в церкви миноритов в Марселе, показывает существование связи между южными бегинками и частью францисканского ордена, желавшей придерживаться идеала абсолютной бедности, который проповедовал основатель. На Лионском соборе в 1245 г. Гуго из Диня выступил как сторонник милленаристских спекуляций Иоахима Флорского (ум. в 1202 г.; посмертно осужден IV Латеранским собором), сказавшихся на взглядах течения «спиритуалов». В последней трети XIII в. один из самых блистательных полемистов, Пьер де Жан Олье (ум. в 1298 г.) из Лангедока, вдохнул новую жизнь в иоахимизм, представив Франциска, обретшего стигматы, воплощением Христа. Он находился в дружеских отношениях с провансальцем Раймундом Годфруа, великим магистром ордена францисканцев с 1289 г. Спиритуалы пользовались расположением папы Целестина V. Когда последний в 1294 г. подал в отставку в пользу Бонифация VIII, иерархия резко переменила взгляды и начала энергично преследовать фратичелли («братцев») как зачинщиков смут. Ошибки, вмененные в вину Пьеру де Жану Олье, экстремистские позиции спиритуалов и доктринальные заблуждения, в которые якобы впали бегинки, были огульно осуждены Вьеннским собором 1311–1312 гг., на основе решений которого Иоанн XXII в 1317 г. обнародовал конституцию, направленную против фратичелли и бегинок. Францисканцы-конвентуалы, сторонники некоторых компромиссов, одержали верх, деятельность спиритуалов сурово пресекли, а Бернар Делисье (ум. в 1320 г.), взявший их под защиту, попал в руки инквизиции.
Не вникая в детали прочих решений Вьеннского собора (дело ордена Храма[332], крестовый поход, реформа церкви), надо вслед за Робером Фоссье особо отметить важный характер мер, какими папство впервые в Средние века «пресекло в корне возможности какого-либо обновления благочестия и вернулось к традиции». Главной заботой Климента V было не дать Филиппу Красивому повода возобновить начатый в 1305 г. процесс по осуждению памяти Бонифация VIII (1294–1303). Напряженность в отношениях между папством и французской королевской властью привела к разрыву этих отношений, когда в 1303 г. папа Бонифаций VIII был арестован в Ананьи[333]. Андре Воше предлагает видеть в этом событии «начало конца христианства как идеологической и политической системы». В то время «политический августинизм», господствовавший до конца XIII в., вошел в противоречие с притязаниями королевской власти на четкое разделение духовного и светского. Среди прочих последствий избрания Климента V верховным понтификом в 1305 г. подготовка им Вьеннского собора (на правом берегу Роны, на имперской земле, но в зоне влияния Французского королевства) подтолкнула его разместить папскую курию в Авиньоне. Впоследствии поселение французских пап в этом городе восстановило видимость равновесия между политическим и религиозным началами.
Приложения
Генеалогические таблицы
Библиография
Общая библиография
(работы по политической истории, охватывающие весь период)[334]
Если до самого межвоенного периода история капетингской монархии, вместе с историей церкви, была главной областью приложения сил французских историков Средневековья, то позже интерес к ней снизился, сменившись интересом к экономической и социальной истории, к региональным исследованиям, а потом ко все более многочисленным сферам, включавшим все аспекты жизни людей того времени, которые изучали с помощью новейших методов, разработанных в гуманитарных науках. Справедливости ради надо сказать, что приблизительно поколение тому назад французские медиевисты вновь ощутили интерес к политической истории; но подход к ней сильно изменился — от представления, что политическая история может сводиться к событийной, раз и навсегда отказались. Бросившись из одной крайности в другую, историки даже почти совсем перестали пересказывать и анализировать политические и военные события, так что одна из задач настоящего издания как раз и состоит в заполнении этой лакуны современной историографии — ведь нередко, чтобы найти подробный и основательный рассказ о делах французских королей, приходится обращаться к изданиям почти столетней давности.
Тем не менее отметим, что несколько лет назад начался ренессанс биографии — историографического жанра, который неминуемо предполагает уделение немалого места событиям: образы Филиппа Августа, Людовика Святого, Филиппа Красивого вдохновили видных медиевистов на написание больших книг. Впрочем, эти биографии содержат анализ, выходящий далеко за пределы изучения черт отдельной личности, так что в историографии французского Средневековья, видимо, исключен возврат к «истории сражений» или истории, сводящейся к жизнеописаниям великих людей, какой, как говорят, грозит сейчас стать историографии Нового времени.
Итак, «возвращение к политике», но не «возвращение к событию». В каком же жанре политической истории пишут сегодняшние медиевисты?
Прежде всего, они продолжают дело эрудитов, более века назад взявшихся публиковать и критически оценивать важнейшие источники по нашей истории: издание королевских актов не прерывалось и даже испытало новый подъем; публикуют также, менее систематически, но непрерывно, нарративные источники, счета, следственные материалы и т. д. Выход этих крупных изданий непосредственно выливается в создание историографических трудов: изучение Дж. У. Болдуином царствования Филиппа Августа неотделимо от публикации архивов этого короля, издание «Поэмы о короле Роберте» Адальберона Ланского оживило интерес к сословному обществу и власти в XI в., а издание автобиографии Гвиберта Ножанского нашло широкое и разнообразное использование.
Связь с прежними поколениями эрудитов видна также в новом интересе к истории институтов. Однако в этой области чисто описательные исследования уже несколько устарели: последний большой учебник по средневековым французским институтам, написанный Лотом и Фавтье, появился почти сорок лет назад, и только юристы по-прежнему работают в этом жанре[335]. Историки иногда посвящают таким описаниям главы или статьи, но не целые труды, — они предпочитают опираться на то, что приобрели предыдущие поколения, и размышлять об институтах, подбирая к ним всевозможные новые подходы. Так, ряд коллоквиумов был посвящен «Происхождению государства Нового времени»[336], уходящему корнями в XIII и даже в XII в., — рассматривали его отношения с аристократией, бюргерами, культурой, налогами, церковью и т. д.[337] Позднейшие большие работы были посвящены зарождению национального чувства, зарождению монархической идеологии, а также историографии и ее отношениям с властью, символике власти и ее выражению в предметах и ритуалах (прежде всего сакральных), формированию королевского окружения, дворцам… Объектами анализа, часто вдохновляемого антропологией, становились слова, жесты, предметы, резиденции монархической власти; первым образцом такого подхода, оказавшим глубокое влияние на последующие поколения, стали «Короли-чудотворцы» Марка Блока[338]. Еще один магистральный путь исследования, который помогает лучше понять действия власти — это просопография, то есть коллективная биография социальной или профессиональной группы, позволяющая историкам знакомиться с теми, кто отправлял власть от имени короля. Этот метод, лучше всего разработанный применительно к XIV и XV вв., для которых имеются более богатые источники, позволяющие определять место людей в истории и связывать их меж собой, тем не менее удалось применить также к приближенным первых Капетингов, к бальи и советникам их преемников.
Впрочем, для капетингской эпохи, когда власть была раздроблена и принадлежала множеству крупных и мелких сеньоров, изучение власти нельзя ограничивать чисто монархическими рамками — немалая часть исследований посвящена территориальным княжествам, Анжу, Шампани или Нормандии, менее важным сеньориям — Куси, Беллему или Монморанси[339], а также епископствам, таким как Нуайон, Бове или Оксер. Таким образом, политическая историография XI–XIII вв. выходит далеко за пределы историографии монархии, и все современные авторы, исследующие большие темы, берут примеры из жизни местных сеньоров и прежде всего территориальных князей