Оглядываясь назад и зная успехи и неудачи двадцатого века, можно наметить новые идеи, такие как социализм с участием и временное совместное владение, с помощью которых можно выйти за рамки как капитализма, так и советской формы коммунизма. В частности, можно представить себе общество, которое допускает частные фирмы разумных размеров, предотвращая при этом чрезмерную концентрацию богатства с помощью прогрессивного налога на богатство, всеобщего капитала и разделения власти между акционерами и работниками. Исторический опыт может научить нас устанавливать пределы и определять границы. Конечно, история не может с математической точностью сказать нам, какой должна быть идеальная политика в каждой ситуации. Вместо этого, уроки, которые мы извлекаем, должны быть предметом постоянных обсуждений и экспериментов. Тем не менее, история может научить нас, с чего начать, чтобы двигаться вперед. Например, мы теперь знаем, что доля верхнего центиля в общем богатстве может снизиться с 70 до 20 процентов, не препятствуя росту (наоборот, как показывает опыт Западной Европы в двадцатом веке). Из опыта германских и скандинавских версий совместного управления мы знаем, что представители работников и акционеров могут контролировать половину прав голоса в компании и что такое разделение власти может улучшить общие экономические показатели. Путь от этого конкретного опыта к полностью удовлетворительной форме партисипативного социализма сложен, особенно потому, что трудно провести границу между малыми и крупными производственными единицами. Действительно, необходимо концептуализировать всю систему и подумать о том, как фирмы разных размеров, от самых маленьких до самых больших, могут гибко регулироваться и облагаться налогами. Тем не менее, история достаточно богата уроками, чтобы мы могли извлечь из нее много идей о возможных путях продвижения вперед.
Почему большевистские лидеры отвергли путь децентрализованного партиципаторного социализма в 1920-х годах? Не только потому, что им не хватало экспериментальных знаний, полученных в течение двадцатого и начала двадцать первого веков, в частности, об успехах и ограничениях социал-демократии. И не только потому, что их беспокоили сложности, о которых говорилось выше. Чтобы иметь четкое представление о достоинствах децентрализации, необходимо также сформулировать четкое видение человеческого равенства - видение, которое полностью признает множество законных различий между людьми, особенно в отношении знаний и стремлений, и важность этих различий для определения того, как распределяются социальные и экономические ресурсы. Советский коммунизм был склонен пренебрегать важностью и особенно легитимностью таких различий, вероятно, потому, что он находился в тисках индустриальной и продуктивистской иллюзии. В частности, если верить, что человеческие потребности немногочисленны и относительно просты (скажем, в пище, одежде, жилье, образовании и медицинском обслуживании) и могут быть удовлетворены путем предоставления практически одинаковых товаров и услуг всем (отчасти на том разумном основании, что все люди питают одни и те же надежды), то децентрализация может показаться несущественной. Централизованно планируемое общество и экономика должны быть в состоянии выполнить эту работу, распределяя каждый материальный и человеческий ресурс по мере необходимости.
На самом деле, однако, проблема социальной и экономической организации является более сложной. Ее нельзя свести к удовлетворению базового набора простых, однородных потребностей. Во всех обществах - будь то Москва 1920 года, Париж или Абуджа 2020 года - люди "нуждаются" в бесконечном разнообразии товаров и услуг, чтобы вести свою жизнь и реализовать свои надежды и чаяния. Конечно, некоторые из этих "потребностей" являются искусственными, или эксплуатационными, или вредными, или загрязняющими, и, следовательно, несовместимыми с основными потребностями других людей, и в этом случае их проявление должно быть ограничено посредством коллективного обсуждения, законов и институтов. Но большая часть этого разнообразия человеческих потребностей является законной, и если центральное правительство пытается подавить их, оно рискует стать угнетателем как индивидуальности, так и отдельных людей. Например, в Москве 1920-х годов некоторые люди в силу своей личной истории или социальных привычек предпочитали жить в определенных районах, есть определенную пищу или носить определенную одежду. Другие стремились владеть телегой или продуктовым ларьком или обладать определенными навыками. Единственным способом выразить такие законные различия и заставить их взаимодействовать друг с другом была децентрализованная организация. Централизованное государство не могло справиться с этой задачей не только потому, что ни одно государство никогда не сможет собрать достаточно информации о каждом человеке, но и потому, что сама попытка сделать это негативно повлияла бы на социальный процесс, в ходе которого люди познают самих себя.
О роли частной собственности в децентрализованной социальной организации
Рабочие кооперативы часто обсуждались в дебатах вокруг НЭПа в России 1920-х годов, а также в 1980-х годах в связи с горбачевской перестройкой (реструктуризацией экономики). Однако даже кооперативы не могут в полной мере ответить на вызовы, порождаемые многообразием человеческих потребностей и устремлений. Вспомните нашу дискуссию в главе 11 о человеке, который хотел открыть ресторан или магазин экологически чистых продуктов. Там мы увидели, что не было бы особого смысла предоставлять одинаковые полномочия по принятию решений человеку, который вложил все свои сбережения и энергию в то, чтобы запустить такой проект, и человеку, нанятому в качестве работника накануне, который, возможно, мечтает открыть свой собственный бизнес, в котором было бы так же мало смысла лишать его главной роли. Такие индивидуальные различия в отношении как проектов, так и стремлений вполне законны, и они будут существовать даже в абсолютно эгалитарном обществе, в котором каждый человек начинает с абсолютно одинакового экономического и образовательного капитала. В этом случае они будут просто отражать разнообразие человеческих устремлений, субъективности и личностей, а также диапазон возможных индивидуальных историй. Действительно, частная собственность на средства производства, правильно регулируемая и ограниченная, является существенной частью децентрализованной институциональной организации, необходимой для того, чтобы позволить этим различным индивидуальным стремлениям и характеристикам найти выражение и со временем реализоваться.
Конечно, возникающая в результате концентрация частной собственности и вытекающая из нее власть должны строго обсуждаться и контролироваться и не должны превышать того, что строго необходимо; это может быть достигнуто с помощью таких средств, как круто прогрессирующий налог на богатство, всеобщее наделение капиталом и справедливое разделение власти между работниками и акционерами фирмы. Пока частная собственность рассматривается в таких чисто инструментальных терминах, без какой-либо сакрализации, она незаменима, при условии, что человек согласен с тем, что идеальная социально-экономическая организация должна уважать разнообразие стремлений, знаний, талантов и навыков, составляющих богатство человечества. Напротив, криминализация всех форм частной собственности, вплоть до телеги извозчика и ларька торговца продуктами, как это пытались сделать советские власти в 1920-е годы, сводится предположению, что это разнообразие стремлений и субъективностей имеет ограниченную ценность, когда речь идет об организации производства и построении индустриальной экономики.
Наконец, стоит отметить еще один элемент сложности. На практике законные различия в стремлениях часто используются в риторике для оправдания довольно сомнительного неравенства. Например, предпочтения родителей в отношении различных типов школ и учебных программ часто приводятся в качестве оправдания неравенства между школами и ущемления детей, чьи родители менее искусны в расшифровке кодов и выборе наиболее перспективных школ и курсов. Разумным решением этой проблемы могло бы стать изгнание рыночной конкуренции из сферы образования и обеспечение адекватного и равного финансирования всех школ, что и было сделано в большинстве стран, по крайней мере, на начальном и среднем уровне. В целом, правила, подходящие для каждого сектора, должны определяться коллективным демократическим обсуждением. Когда товар или услуга достаточно однородны - например, когда данное сообщество может договориться о знаниях и навыках, которыми должен обладать каждый ребенок определенного возраста - тогда нет особой необходимости в конкуренции между единицами, производящими этот товар или услугу (тем более в частной собственности на средства производства, приносящей прибыль); более того, в таких обстоятельствах конкуренция может оказаться вредной. Напротив, в секторах, где существует законное разнообразие индивидуальных устремлений и предпочтений - например, в поставках одежды или продуктов питания - тогда децентрализация, конкуренция и регулируемая частная собственность на средства производства вполне оправданы.
Эти размышления о степени законных различий, конечно, сложны. Слишком просто сказать, что частная собственность является решением всех проблем или, наоборот, что она должна быть криминализирована при любых обстоятельствах. Однако этот вопрос должен быть решен, если мы хотим переосмыслить собственность как временно частную, но в конечном итоге социальную в рамках глобальной стратегии освобождения, призванной не повторить фатальных ошибок советского коммунизма.
Посткоммунистическая Россия: Олигархический и клептократический поворот
В отличие от Советского Союза, "общества мелких воришек", посткоммунистическая Россия - это общество олигархов, занимающихся крупным хищением государственного имущества. Давайте начнем с обзора недавней истории. Демонтаж Советского Союза и его производственного аппарата в 1990-1991 годах напрямую привел к резкому снижению уровня жизни в 1992-1995 годах. В конце 1990-х годов доход на душу населения начал расти, пока в 2010-х годах он не составил около 70% от западноевропейского уровня по паритету покупательной способности (рис. 12.3), но вдвое меньше по текущему обменному курсу (из-за слабости рубля). В целом, несмотря на улучшение ситуации после окончания коммунистического режима, результаты были посредственными, особенно после того, как в 1990-х годах резко возросло неравенство (рис. 12.1-12.2).