РИС. 12.4. Бегство капитала из России в налоговые гавани
Интерпретация: Изучая растущий разрыв между кумулятивным профицитом торгового баланса России (почти 10 процентов в год в среднем с 1993 по 2015 год) и официальными резервами (едва ли 30 процентов национального дохода в 2015 году), и используя различные гипотезы о полученных доходах, можно оценить, что объем российских активов, хранящихся в налоговых гаванях, составлял от 70 до 110 процентов национального дохода в 2015 году, при среднем значении около 90 процентов. Источники и серии: piketty.pse.ens.fr/ideology.
Существуют и другие источники, раскрывающие (или подтверждающие) масштабы бегства российского капитала и, в целом, беспрецедентный рост налоговых убежищ по всему миру с 1980-х годов. Например, можно посмотреть на несоответствия в международной финансовой статистике. Теоретически, изучение платежного баланса страны должно позволить нам измерить финансовые потоки и, в частности, входящие и исходящие потоки доходов от капитала (дивиденды, проценты и прибыль всех видов). В принципе, общая сумма всех положительных и отрицательных потоков должна равняться нулю каждый год на международном уровне. Конечно, сложность учета может привести к небольшим расхождениям, но они должны быть как положительными, так и отрицательными и выравниваться со временем. Однако, начиная с 1980-х годов, наблюдается систематическая тенденция превышения исходящих потоков доходов от капитала над входящими потоками. На основании этих и других аномалий можно оценить, что в начале 2010-х годов финансовые активы, хранящиеся в налоговых убежищах и не зарегистрированные в других странах, составляли почти 10 процентов от общего объема мировых финансовых активов. По всем признакам, с тех пор этот показатель только увеличился.
Кроме того, используя данные Банка международных расчетов (БМР) и Швейцарского национального банка (ШНБ) о странах, в которых хранятся активы, можно оценить приблизительную долю офшорных активов, хранящихся в налоговых гаванях, в общей сумме (законных и незаконных) активов резидентов каждой страны. Результаты следующие: "всего" 4 процента для США, 10 процентов для Европы, 22 процента для Латинской Америки, 30 процентов для Африки, 50 процентов для России и 57 процентов для нефтяных монархий (рис. 12.5). Еще раз подчеркнем, что эти данные следует рассматривать как минимальные оценки. В этих расчетах не учитываются (или учитываются лишь частично) недвижимость и акции некотируемых компаний. Заметим, кстати, что финансовая непрозрачность - проблема повсеместная, особенно в менее развитых странах, для которых она является препятствием на пути государственного строительства и поиска стандартов фискальной справедливости, приемлемых для большинства граждан.
Истоки "шоковой терапии" и российской клептократии
Почему посткоммунистическая Россия превратилась из страны Советов и (денежного) равенства доходов в страну олигархов и клептократов? Заманчиво рассматривать это как "естественное" колебание маятника: травмированная провалом СССР, страна энергично двинулась в противоположном направлении, в сторону безжалостного капитализма. Такое объяснение не может быть абсолютно неверным, но оно многое упускает и слишком детерминистично. В посткоммунистической трансформации России не было ничего "естественного", как и в трансформации любого другого режима неравенства. В 1990 году, как и всегда, существовало множество вариантов выбора. Чем повторять различные детерминистские версии, интереснее рассматривать произошедшее как плод противоречивых и конфликтных социально-экономических и политико-идеологических процессов, которые могли пойти по любому пути и обернуться иначе, если бы соотношение сил и способность к мобилизации различных противоборствующих групп были иными.
РИС. 12.5. Финансовые активы, хранящиеся в налоговых гаванях
Интерпретация: Используя аномалии в международной финансовой статистике и разбивку по странам проживания от Банка международных расчетов (БМР) и Швейцарского национального банка (ШНБ), можно оценить, что доля финансовых активов, хранящихся в налоговых гаванях, составляет 4 процента для США, 10 процентов для Европы и 50 процентов для России. Эти цифры не включают нефинансовые активы (такие как недвижимость) и финансовые активы, о которых не сообщается в БМР и ШНБ, и должны рассматриваться как минимальные оценки. Источники и серии: piketty.pse.ens.fr/ideology.
В начале 1990-х годов, когда Россия находилась в состоянии крайней слабости, шла недолгая, но напряженная борьба по поводу выбора "шоковой терапии" для постсоветского перехода. Среди сторонников шоковой терапии было много представителей западных правительств (особенно США) и международных организаций, базирующихся в Вашингтоне, таких как Всемирный банк и Международный валютный фонд. Общая идея заключалась в том, что только сверхбыстрая приватизация России может обеспечить необратимость изменений и предотвратить любую возможность возврата к коммунизму. Не будет преувеличением сказать, что доминирующая идеология среди экономистов, работавших в этих институтах в начале 1990-х годов, была гораздо ближе к англо-американскому капитализму в духе Рейгана-Тэтчер, чем к европейской социал-демократии или германо-нордическому соуправлению. Большинство западных советников, работавших в Москве в то время, были убеждены, что Советский Союз грешил избытком эгалитаризма, поэтому возможный рост неравенства в результате приватизации и шоковой терапии следует рассматривать как относительно незначительное беспокойство.
Однако с помощью ретроспективы мы можем увидеть, что уровни (денежного) неравенства, наблюдавшиеся в Советской России в 1980-х годах, не сильно отличались от тех, которые наблюдались в то же время в скандинавских странах, особенно в Швеции: в обоих случаях верхний дециль претендовал примерно на 25 процентов общего дохода, а верхний центиль - на 5 процентов, что никогда не мешало Швеции входить в число стран с самым высоким уровнем жизни и самым высоким уровнем производительности в мире (см. рис. 10.2-10.3). Таким образом, проблема заключалась не столько в чрезмерном равенстве, сколько в способе организации экономики и производства, который предполагал централизованное планирование и полную отмену частной собственности на средства производства. Логично предположить, что если бы Россия приняла социал-демократические институты скандинавского типа с высокопрогрессивной налоговой системой, развитой системой социальной защиты и совместным управлением со стороны профсоюзов и акционеров, то можно было бы сохранить определенный уровень равенства при одновременном повышении производительности и уровня жизни. Выбор, сделанный Россией в 1990-х годах, был совершенно иным: небольшой группе людей (будущим олигархам) была предоставлена возможность завладеть большей частью богатств страны при едином подоходном налоге в 13 процентов (и отсутствии налога на наследство), что позволило им укрепить свое положение; сравните это с принятием большинством западных стран прогрессивного подоходного налога и налога на наследство в двадцатом веке. Иногда шокирует степень отсутствия исторической памяти и то, насколько мало страны способны делиться опытом друг друга и учиться на нем. Это особенно шокирует, когда люди и институты, ответственные за эти неудачи, должны быть теми самыми, чья предполагаемая цель заключается в развитии международного сотрудничества посредством обмена знаниями и опытом.
Однако было бы ошибкой приписывать политико-идеологический выбор России исключительно внешнему влиянию. Внутренние разногласия также имели значение. В конце 1980-х годов Михаил Горбачев безуспешно пытался продвигать экономическую модель, которая сохранила бы ценности социализма, поощряя при этом вклады кооперативов и регулируемые (хотя и нечетко определенные) формы частной собственности. Другие группы внутри российского правительства, особенно в аппарате безопасности, не разделяли взглядов Горбачева. В этом отношении особенно показателен анализ Владимира Путина в интервью, проведенном (очень пропутинским) режиссером Оливером Стоуном в 2017 году. Путин высмеивает эгалитарные иллюзии Горбачева и его одержимость идеей спасения социализма в 1980-х годах, особенно его симпатию к "французским социалистам" (приблизительная, но значимая ссылка, поскольку французские социалисты в то время представляли то, что было наиболее социалистическим в западном политическом ландшафте). По сути, Путин пришел к выводу, что только однозначный отказ от эгалитаризма и социализма во всех их формах может восстановить величие России, которое зависело прежде всего от иерархии и вертикали как в политике, так и в экономике.
Важно подчеркнуть, что эта траектория не была предрешена. Постсоветский экономический переход происходил в особенно хаотичных условиях, без реальной электоральной или демократической легитимности. Когда Борис Ельцин был избран президентом Российской Федерации всеобщим голосованием в июне 1991 года, никто точно не знал, какими будут его полномочия. Темп событий ускорился после неудавшегося коммунистического путча в августе 1991 года, который привел к ускоренному демонтажу Советского Союза в декабре. После этого экономические реформы пошли полным ходом: либерализация цен в январе 1992 года и "ваучерная приватизация" в начале 1993 года. Все это происходило без новых выборов, так что ключевые решения были навязаны исполнительной властью враждебному парламенту, который был избран в марте 1990 года в советское время (когда было разрешено баллотироваться лишь горстке некоммунистических кандидатов). За этим последовало жестокое столкновение между президентом и парламентом, которое было урегулировано силой осенью 1993 года, когда парламент был обстрелян, а затем распущен. За исключением президентских выборов 1996 года, на которых Ельцин победил с 54 процентами голосов во втором туре против кандидата от коммунистов, после распада Советского Союза в России не проводилось ни одних по-настоящему конкурентных выборов. После прихода Путина к власти в 1999 году, аресты политических оппонентов и зажим средств массовой информации привели к тому, что Россия фактически оказалась под авторитарным и плебисцитарным правлением. Принципиально олигархическая и неэгалитарная направленность политики после падения коммунизма никогда по-настоящему не обсуждалась и не оспаривалась.