Это нежелание, на мой взгляд, крайне опасно не только для Европы и США, но и для всего остального мира. Помимо всего прочего, оно лишает нас важнейшего инструмента для понимания реальности неравенства и разработки политики по его сокращению. Такой антидемократический выбор делает невозможным разработку амбициозных международных эгалитарных программ и, в конечном счете, ускоряет отступление в границах национального государства и рост иденти тарианской реакции. Говоря кратко, если мы не приобретем транснациональные инструменты для сокращения социально-экономического неравенства, и особенно неравенства богатства, то политический конфликт неизбежно будет сосредоточен на вопросах национальной идентичности и границ. Об этом я еще много скажу в части 4.
Если отказ от прозрачности - это плохо, как нам преодолеть его? Во-первых, нам необходимо лучше понять его политико-идеологические корни. В общих чертах идеология, лежащая в ее основе, довольно близка к идеологии собственничества, которая доминировала на протяжении XIX и в начале XX века. Ее приверженцы упорно отказывались открывать ящик Пандоры, ставя под сомнение распределение богатства, опасаясь, что, открыв его, его уже никогда не удастся закрыть. Одна из новинок сегодняшнего неопроприетаризма заключается именно в том, что ящик Пандоры был открыт в двадцатом веке, когда многие страны экспериментировали с различными перераспределительными решениями. В частности, на провал коммунизма регулярно ссылаются как в посткоммунистических, так и в капиталистических странах в качестве объективного урока - предупреждения о том, чем может закончиться любой амбициозный проект перераспределения. Но это значит забыть, что экономический и социальный успех капиталистических стран в двадцатом веке зависел от амбициозных и в основном успешных программ по сокращению неравенства, и в частности от резко прогрессивных налогов (главы 10-11). Почему этот урок был забыт? Отсутствие исторической памяти - одна из причин, а дисциплинарные разногласия в академической среде - другая, но их можно преодолеть. В двадцатом веке исключительные единовременные сборы с крупнейших состояний (в недвижимости и, прежде всего, в финансовых активах) сыграли решающую роль в ликвидации существующего государственного долга и переключении внимания с прошлого на будущее, особенно в Германии и Японии. Может возникнуть соблазн сказать, что обстоятельства были уникальными и что подобный опыт не может повториться. Но реальность такова, что крайнее неравенство повторяется снова и снова; чтобы справиться с ним, обществу необходимы институты, способные периодически пересматривать и перераспределять права собственности. Отказ делать это как можно более прозрачным и мирным способом только увеличивает вероятность применения более жестоких, но менее эффективных средств.
Неопроприетаризм, непрозрачность богатства и фискальная конкуренция
Неоприетаризм отказывается быть прозрачным в отношении богатства. Непрозрачность поддерживается особым набором правовых и институциональных механизмов, которые позволяют свободное обращение капитала, но не требуют общей системы регистрации или налогообложения собственности. На протяжении большей части девятнадцатого века проприетаризм зависел от цензового избирательного права, то есть ограниченного доступа к избирательным участкам с учетом имущественного ценза. Только самые богатые люди пользовались правом голоса, поэтому риск политического перераспределения собственности был весьма ограничен. Сегодня международный неопроприетарный правовой режим дополняет конституционную защиту прав собственности и в некотором смысле служит заменой цензовой системы. Отказ от прозрачности иногда оправдывается тем, что данные о владении собственностью могут быть использованы в неблаговидных целях диктаторскими правительствами. В Европе, однако, этот аргумент не имеет большого веса. Европейские банки уже давно делятся информацией с налоговыми органами своих стран, которые пользуются репутацией нейтральных систем, где верховенство закона не оспаривается. Аргумент о том, что прозрачность ведет к злоупотреблениям со стороны правительства, напоминает Монтескье, обладателя весьма прибыльной должности президента Парламента Бордо, который выступал за сохранение юрисдикционных привилегий дворянства на том основании, что централизованная правовая система неизбежно приведет к деспотизму.
Потенциально более убедительный аргумент, который сыграл ключевую роль в отказе от общеевропейской налоговой системы, заключается в том, что налоги в Европе уже слишком высоки, и только интенсивная фискальная конкуренция между правительствами удерживает их от неограниченного роста. Помимо того, что этот аргумент антидемократичен, он имеет множество других проблем. Если бы европейцы могли голосовать за единые налоги в рамках общей демократической ассамблеи, отнюдь нет уверенности, что они проголосовали бы за неограниченное повышение налогов. Не менее вероятно, что они проголосовали бы за другую налоговую систему: например, за систему, в которой высокие доходы и крупные состояния облагались бы более высокими налогами, чтобы облегчить бремя низшего и среднего классов (бремя, создаваемое постоянным увеличением косвенных и прямых налогов и взносов на заработную плату и пенсии). Не забывайте, что среди этих же европейских государств было достаточно доверия для создания общей валюты и мощного Европейского центрального банка, имеющего право создавать триллионы евро простым большинством голосов Управляющего совета, при минимальном демократическом контроле. Отказ от прозрачности собственности и единых демократических налогов особенно опасен, поскольку он также оставляет сам ЕЦБ в положении проводящего монетарную политику без надежных данных о распределении богатства в Европе и его эволюции.
В принципе, прогрессу в повышении прозрачности после финансового кризиса 2008 года должны были способствовать заявления, сделанные на различных международных саммитах (таких как G8 и G20) о необходимости борьбы с налоговыми гаванями и фискальной непрозрачностью. Некоторые страны действительно предприняли конкретные шаги: например, в 2010 году в США был принят Закон о соблюдении налогового законодательства в отношении иностранных счетов, который в теории требует от финансовых учреждений по всему миру передавать соответствующим налоговым органам всю информацию о банковских счетах и активах своих клиентов. На практике, однако, такие меры не заходят достаточно далеко, и ничего не было сделано для замены банков-кастодианов публичным финансовым реестром. Однако предпринятые на сегодняшний день усилия показали, что прогресс возможен при наличии адекватных санкций, таких как угроза аннулирования лицензий швейцарских банков на деятельность в США (что помогло устранить некоторые из наиболее вопиющих злоупотреблений). В этом отношении Европа, к сожалению, больше выделяется своими декларациями о добрых намерениях, чем реальными действиями. Одной из важных причин этого является то, что все решения по налоговым вопросам в Европейском союзе тормозятся правилом единогласия.
В последние годы Европа пострадала от ряда финансовых и фискальных скандалов. Например, в ноябре 2014 года, как раз в момент вступления Жан-Клода Юнкера в должность председателя Европейской комиссии, разразилась история LuxLeaks. Международный консорциум журналистов опубликовал просочившиеся документы за период 2000-2012 годов, которые показали, как правительство Люксембурга заключило ряд конфиденциальных соглашений (называемых налоговыми письмами) с частными фирмами. По условиям этих соглашений, заключенных в частном порядке, крупные компании получали право платить налоги ниже официальных ставок (которые в Люксембурге и так были довольно низкими). Так случилось, что премьер-министром Люксембурга с 1995 по 2013 год был не кто иной, как Жан-Клод Юнкер, который также занимал пост министра финансов великого герцогства и президента Еврогруппы (совета министров финансов Еврозоны).
Никто не удивился, узнав, что Люксембург поощряет уклонение от уплаты налогов, и это открытие не помешало Европейской народной партии, альянсу христианско-демократических и правоцентристских партий, выдвинуть Юнкера своим кандидатом на пост председателя Комиссии, но масштабы этой практики поражают воображение. В главе 12 я отметил, что китайские налоговые органы не публикуют никаких данных, свидетельствующих о том, что они действительно обеспечивают соблюдение мнимого налогового кодекса. То, что происходило в Люксембурге, не сильно отличалось от этого. Пойманный с поличным, Юнкер признал факты дела. Он объяснил по существу, что, хотя с моральной точки зрения эти действия, возможно, были не очень удовлетворительными, они были совершенно законными в соответствии с налоговым законодательством Люксембурга. В нескольких интервью европейским газетам он оправдывал свои действия тем, что Люксембург сильно пострадал от деиндустриализации в 1980-х годах и ему нужна новая стратегия развития страны. В итоге он выбрал стратегию, основанную на банковском секторе, "налоговом демпинге", финансовой непрозрачности и выкачивании налоговых поступлений у соседей Люксембурга. Однако он пообещал больше так не делать, и ведущие партии Европейского парламента (включая не только его собственную правоцентристскую партию, но и либералов и социал-демократов, заседающих в левоцентристском парламенте) решили оказать ему доверие.
Аналогичные консорциумы журналистов впоследствии раскрыли и другие скандалы, включая Swiss Leaks в 2015 году и Panama Papers в 2016-2017 годах, которые раскрыли широко распространенное использование налоговых гаваней и другие оккультные практики. Эти разоблачения продемонстрировали масштабы мошенничества даже в странах с репутацией эффективного налогового администрирования, таких как Норвегия. Используя данные из Swiss Leaks и Panama Papers в сочетании с норвежскими налоговыми отчетами (которые были предоставлены для изучения) и данными случайных налоговых проверок, исследователи смогли показать, что уклонение от уплаты налогов было редкостью среди людей с небольшим состоянием, но составляло почти 30 процентов налогов, подлежащих уплате с крупнейших 0,01 процента состояний.