Однако несколько месяцев спустя Сьез выразил глубокое несогласие с тем, как это историческое голосование было применено на практике. В частности, он протестовал против национализации имущества духовенства и отмены церковной десятины (dîme). В эпоху старого режима десятина была налогом на сельскохозяйственную продукцию и животных, ставка которого варьировалась в зависимости от урожая и местных обычаев; обычно она составляла 8-10 процентов от стоимости урожая и обычно выплачивалась натурой. Десятина распространялась на всю землю, включая теоретически дворянские земли (в отличие от taille, королевского налога, от которого дворяне были освобождены), а ее поступления шли непосредственно в церковные организации, причем сложные правила определяли точное распределение между приходами, епископствами и монастырями. Десятина возникла очень давно: она постепенно вытеснила добровольные пожертвования, которые христиане делали в пользу церкви еще в раннем Средневековье. При поддержке Каролингской монархии эти добровольные взносы были преобразованы в восьмом веке в обязательный налог. Последующие династии подтвердили поддержку этого налога, тем самым скрепив договор между церковью и короной и закрепив прочный союз между духовенством и дворянством. Наряду с доходами от церковного имущества, десятина была основным источником финансирования церковных учреждений и вознаграждения священнослужителей. Именно десятина превратила церковь в государство де-факто, обладающее средствами для регулирования общественных отношений и выполнения руководящих функций, одновременно духовных, социальных, образовательных и моральных.
По мнению Сьеса (с которым Арну склонен согласиться в этом вопросе), отмена десятины не только помешала бы церкви выполнять свою роль, но и передала бы десятки миллионов ливров турнуа* богатым частным землевладельцам (как буржуазным, так и дворянским). Можно возразить, что образовательные и социальные блага, предоставляемые французскими католическими учреждениями в XVIII веке, кажутся весьма скромными по сравнению с теми, которые впоследствии будут предоставляться государственными и местными учреждениями. Можно также отметить, что десятина финансировала образ жизни епископов, викариев и монахов, первой заботой которых, возможно, не было благосостояние бедных. Действительно, десятина часто сильно влияла на уровень жизни самых скромных членов общества, а не только богатых землевладельцев. Десятина не предусматривала механизма для получения больших взносов от богатых: это был пропорциональный, а не прогрессивный налог, и духовенство ни разу не предлагало, чтобы он был иным.
Однако цель данной статьи не в том, чтобы разрешить эти дебаты, и не в том, чтобы заново повторить спор между аббатом Сьесом (который предпочел бы защищать духовенство и требовать больше от дворянства) и антиклерикальным маркизом де Мирабо (который отличился речами, требующими отмены десятины и национализации церковной собственности, но был гораздо менее агрессивен, когда речь шла об экспроприации дворянства). Это скорее иллюстрация сложности отношений обмена и господства, существующих в троичном обществе - сложности, которая в разное время порождала противоречивые, но правдоподобные рассуждения. Сьез явно считал, что можно и желательно покончить с самыми непомерными привилегиями обоих господствующих порядков, сохранив при этом важную социальную роль (и, следовательно, соответствующую финансовую поддержку) католической церкви, особенно в сфере образования. Во многих современных обществах продолжаются споры о роли различных религиозных и образовательных учреждений и о том, как их финансировать, даже в таких странах, как Франция, выбравших якобы республиканский и светский режимы, а также в странах, сохраняющих некоторые аспекты монархии или предоставляющих официальное признание определенным религиям, например, в Великобритании и Германии. Подробнее об этом я расскажу позже. На данном этапе просто отмечу, что эти дебаты имеют древние корни, проистекающие из трифункциональной организации социального неравенства.
Размер и ресурсы духовенства и дворянства: Пример Франции
К сожалению, очень мало известно о долгосрочной эволюции численности и ресурсов духовенства, дворянства и других социальных групп в троичных обществах. На это есть глубокие причины: в самом начале своего существования тернарные общества состояли из паутины сил, которые черпали свою политическую и экономическую легитимность из своих местных корней. Эта локалистская логика прямо противоречила логике централизованного современного государства, частью миссии которого является сбор данных и навязывание единообразия своим составным частям. Тернарные общества не определяли четких социальных, политических и экономических категорий, которые можно было бы стандартно применять на обширной территории. Они не проводили административных опросов или систематических переписей населения. Вернее, когда они это делали, и категории и границы групп начинали вырисовываться, это обычно означало, что формирование централизованного государства уже было далеко продвинуто, а троичное общество приближалось к своему концу или было близко к фундаментальной трансформации или радикальному переформированию. Традиционные троичные общества жили в тени. К тому времени, когда зажигался свет, они уже переставали быть самими собой.
В этом отношении случай французской монархии особенно интересен, поскольку три ордена уже в самом начале получили официальное политическое признание со стороны централизованного государства. С 1302 года так называемые Генеральные эстаты королевства, в которые входили представители духовенства, дворянства и третьего сословия, время от времени созывались для рассмотрения вопросов, имеющих особое значение для всей страны; как правило, они носили фискальный, судебный или религиозный характер. В институциональном плане Генеральные эстаты были воплощением трифункциональной идеологии, или, возможно, лучше сказать, временной и в конечном итоге бесплодной попыткой обеспечить формальную трифункциональную основу для зарождающегося централизованного монархического государства; троичное общество прекрасно функционировало на местном уровне в течение столетий без малейшей роли Генеральных эстатов. На практике сословия представляли собой хрупкий институт, который собирался довольно нерегулярно и не имел прочной правовой основы. В 1789 году созыв Генеральных эстетов был фактически последним средством, отчаянной попыткой перестроить фискальную систему, чтобы справиться с финансовым и моральным кризисом, который в конечном итоге оказался фатальным для Древнего режима. Последний раз до этого созыв эстетов состоялся в 1614 году.
Одна из проблем заключалась в том, что не существовало централизованного избирательного списка или стандартной процедуры выбора представителей трех орденов. Все зависело от местных обычаев и законов. На практике представителей третьего сословия выбирала в основном городская буржуазия и самые богатые простолюдины. Периодически возникали конфликты по поводу определения дворянства, особенно между старым дворянством шпаги (воинской элитой "дворян меча") и новым дворянством мантии (состоящим из юристов и магистратов судов, известных как Парлементы, "дворян пера и чернил"). Первые всегда стремились низвести вторых до третьего сословия, обычно успешно, поскольку только небольшое меньшинство "hauts robins" (старших судей) обычно признавалось полноправными членами дворянской группы.
Более того, когда в 1614 году было созвано Генеральное собрание, в рамках третьего сословия были организованы отдельные выборы, чтобы выбрать, с одной стороны, представителей дворянства мантии, а с другой - представителей остального третьего сословия (буржуа, купцов и так далее), так что в некоторых отношениях можно сказать, что существовало четыре ордена, а не три. Юрист Шарль Лойсо, написавший в 1610 году влиятельный "Трактат об орденах и сеньориях", был близок к тому, чтобы призвать дворянство пера и чернил, административную и юридическую опору зарождающегося монархического государства, стать настоящим первым орденом королевства вместо духовенства (даже зайдя так далеко, что отметил, что среди галлов первыми магистратами были друиды). Однако он так и не сделал последнего шага, поскольку это потребовало бы радикального пересмотра всего политического и религиозного устройства. Тем не менее, Лойсо довольно резко критиковал дворянство меча, которое он обвинял в том, что оно воспользовалось слабыми монархами в прошлые века, чтобы превратить привилегии, вытекающие из прошлой военной службы - привилегии, которые, по мнению Лойсо, должны были быть ограниченными и временными - в постоянные, непомерные и наследственные права. Таким образом, Лойсо показал себя непреклонным сторонником централизованного государства, подрывая основы трехфункционального порядка и закладывая основу для 1789 года. Также возник острый конфликт между дворянами шпаги и королевскими чиновниками, которых обвиняли в том, что они воспользовались потребностью короны в денежных средствах, чтобы присвоить себе определенные привилегии и государственные доходы, а в некоторых случаях даже дворянские титулы, воспользовавшись своими финансовыми ресурсами, которые, как правило, считались полученными от грязной меркантильной деятельности, не соответствующей дворянскому достоинству.
Соответственно, не существует централизованных списков избирателей, по которым можно было бы судить о численности различных классов: все процедуры выбора представителей трех орденов происходили на местном уровне, с большими различиями от региона к региону. Единственные сохранившиеся записи весьма разрозненны и основаны на классификациях, которые менялись в зависимости от времени и места. Следует также помнить, что первая настоящая перепись населения Франции была проведена только в XIX веке. Кажется очевидным, что без данных переписи не может быть реального социального или демографического понимания. Как может функционировать государство без такой информации (например, чтобы определить, сколько средств должно быть выделено различным городам или какое количество мест должно быть приписано к каждому избирательному округу)? Но сбор такой информации требует, помимо желания знать, измерять и управлять, организационного потенциала и подходящих средств передвижения. Эти требования не всегда выполнялись, все зависело от конкретных политических и идеологических процессов.