Однако это было и крайне неэгалитарное общество, в котором 70 процентов населения после смерти не владели ничем, а 1 процент умерших владел почти 70 процентами всего, что можно было владеть. Концентрация собственности в Париже в 1900-1914 годах была значительно выше, чем в 1810-1820 годах, в эпоху Пера Горио и Сезара Биротто, и еще более экстремальной, чем в 1780-х годах, накануне Революции. Напомним, что трудно точно оценить, как распределялось богатство до 1789 года, отчасти потому, что у нас нет сопоставимых записей о наследовании, а отчасти потому, что изменилось само представление о собственности (исчезли юрисдикционные привилегии и обострилось различие между королевскими правами и правами собственности). Используя имеющиеся оценки перераспределения, осуществленного во время революции, мы можем, однако, утверждать, что доля собственности всех видов, принадлежавшая высшему центу накануне революции, была лишь немного выше, чем в 1800-1810 годах, и значительно ниже, чем в Belle Époque (рис. 4.1). В любом случае, учитывая крайнюю концентрацию богатства, наблюдавшуюся в 1900-1914 годах, когда верхний дециль в Париже владел более чем 90%, а верхний центиль - почти 70%, трудно представить себе более высокий уровень в период Древнего режима, несмотря на ограниченность источников.
Тот факт, что концентрация богатства могла вырасти так быстро и достичь такого высокого уровня в период 1880-1914 годов, спустя столетие после отмены привилегий в 1789 году, является впечатляющим результатом. Он поднимает вопросы для будущего и для анализа того, что происходило с 1980 года до сегодняшнего дня. Это открытие произвело на меня глубокое впечатление и как на исследователя, и как на гражданина. Когда мы с коллегами начали работу над архивами наследства, мы не ожидали обнаружить такой большой и быстрый рост, особенно потому, что многие современники не описывали общество Belle Époque в таких терминах. Действительно, политическая и экономическая элита Третьей республики любила описывать Францию как страну "мелких землевладельцев", которую Французская революция раз и навсегда сделала глубоко эгалитарной. Налоговые и юрисдикционные привилегии дворянства и духовенства были фактически отменены революцией и никогда не восстанавливались (даже во время Реставрации 1815 года, которая продолжала опираться на налоговую систему, унаследованную от революции, с одинаковыми правилами для всех). Но это не помешало концентрации собственности и экономической власти достичь в начале двадцатого века уровня, даже более высокого, чем в период Ancien Régime - совсем не того, на который рассчитывал оптимизм эпохи Просвещения. Вспомните, например, слова Кондорсе, который в 1794 году утверждал, что "состояние естественным образом стремится к равенству", если устранить "искусственные средства его сохранения" и установить "свободу торговли и промышленности". В период между 1880 и 1914 годами, несмотря на то, что многочисленные признаки указывали на то, что движение вперед к большему равенству уже давно остановлено, республиканская элита в основном продолжала верить в прогресс.
Налоговая система во Франции с 1880 по 1914 год: Спокойное накопление
Как объяснить инегалитарный поворот в период 1880-1914 годов, а затем сокращение неравенства в течение ХХ века? Теперь, когда в 1980-х годах произошел очередной инегалитарный поворот, чему может научить нас история, как с ним справиться? Мы будем возвращаться к этим вопросам снова и снова, особенно при изучении кризиса общества собственности после потрясений 1914-1945 годов и вызовов коммунизма и социал-демократии.
Сейчас я просто хочу настоять на том, что неэгалитарному повороту 1800-1914 годов в значительной степени способствовала налоговая система, созданная во время Французской революции. В общих чертах она без существенных изменений просуществовала до 1901 года и, в значительной степени, до Первой мировой войны. Система, принятая в 1790-х годах, состояла из двух основных компонентов: во-первых, системы droits de mutation (налог с продажи имущества и пошлины на наследование и дарение), а во-вторых, набора из четырех прямых налогов, которые стали называть les quatre vieilles (четыре старухи) из-за их исключительного долголетия.
Сборы за мутацию, относящиеся к более широкой категории сборов за регистрацию (droits d'enregistrement), взимались за регистрацию передачи собственности, то есть изменения личности владельцев недвижимости. Они были установлены Конституцией VIII года (1799). Революционные законодатели позаботились о том, чтобы провести различие между mutations à titre onéreux (то есть передачей имущества в обмен на денежное или иное вознаграждение - другими словами, продажей) и mutations à titre gratuit (то есть безвозмездной передачей, в эту категорию входили наследства, называемые mutations par décès, а также дарения inter vivos). Права на безвозмездные мутации заменили сеньориальные владения эпохи Древнего режима и, как отмечалось ранее, продолжают применяться к сделкам с недвижимостью и по сей день.
Налог на прямые завещания - то есть между родителями и детьми - в 1799 году был установлен по очень низкой ставке в 1 процент. Более того, это был полностью пропорциональный налог: каждое наследство облагалось налогом по одинаковой ставке в 1 процент, независимо от его размера, и ни одна часть не освобождалась от налога. Пропорциональная ставка варьировалась в зависимости от степени родства: налог на непрямых наследников, таких как братья, сестры, кузены и так далее, а также на завещания неродственникам, был немного выше, чем на прямые завещания; но он никогда не варьировался в зависимости от размера наследства. Возможность введения прогрессивной шкалы ставок или более высокого налога на прямые завещания обсуждалась много раз, особенно после революции 1848 года, а затем снова в 1870-х годах после прихода Третьей республики, но так ничего и не было сделано.
В 1872 году была предпринята попытка увеличить налог на самые крупные завещания от родителей детям до 1,5 процентов. Реформа была скромной, но и законодательный комитет , и все собрание категорически отвергли ее, ссылаясь на естественное право прямых потомков: "Когда сын наследует своему отцу, это, строго говоря, не передача собственности; это просто продолжение пользования собственностью", - говорили авторы Гражданского кодекса (или Кодекса Наполеона). "Если применять эту доктрину в абсолютном смысле, то она исключит любой налог на прямое завещательное распоряжение; по крайней мере, она требует крайней умеренности при установлении ставки". В данном случае большинство депутатов посчитали, что ставка в 1% удовлетворяет требованию "крайней умеренности", но ставка в 1,5% нарушила бы его. Для многих депутатов повышение ставки рисковало вызвать опасную эскалацию спроса на перераспределение. Если бы они не были осторожны, это могло бы в конечном итоге подорвать частную собственность и ее естественную передачу.
Оглядываясь назад, легко посмеяться над этим консерватизмом. В двадцатом веке в большинстве западных стран ставки налога на наследство крупнейших состояний достигли гораздо более высоких уровней (не менее 30-40 процентов, а иногда до 70-80 процентов в течение десятилетий). Это не привело к социальной дезинтеграции или подрыву прав собственности, а также не снизило экономический динамизм и рост - скорее наоборот. Конечно, эти политические позиции отражали интересы, но в большей степени они отражали правдоподобную идеологию собственничества или, во всяком случае, идеологию с достаточно сильной видимостью правдоподобия. Из этих дебатов четко вытекает один момент - риск эскалации. В то время для большинства депутатов целью налога на наследство была регистрация прав собственности и защита прав собственности; он никоим образом не был предназначен для перераспределения богатства или уменьшения неравенства. Как только кто-то вышел за эти рамки и начал облагать самые крупные прямые завещания по значительным ставкам, возникла опасность, что ящик Пандоры прогрессивного налогообложения никогда не будет закрыт. Неоправданно прогрессивные налоги привели бы к политическому хаосу, который в конечном итоге нанес бы ущерб самым скромным членам общества, если не самому обществу. Это, по крайней мере, было одним из положений, которыми обосновывался фискальный консерватизм.
Отметим также, что установление прав на мутацию в 1790-х годах сопровождалось созданием впечатляющей кадастровой системы: реестра, в который заносилась вся собственность и все изменения во владении. Масштабы задачи были огромны, тем более что закон о собственности должен был применяться ко всем, независимо от социального происхождения, в стране с населением около 30 миллионов человек (безусловно, самой густонаселенной в Европе), занимающей огромную территорию во времена, когда средства передвижения были ограничены. Этот амбициозный проект опирался на столь же грандиозную теорию власти и собственности: предполагалось, что государственная защита прав собственности приведет к экономическому процветанию, социальной гармонии и равенству для всех. Не было причин рисковать испортить все, потакая эгалитарным фантазиям, когда страна никогда не была столь процветающей, а ее власть распространялась на весь мир.
Все большее число других политических деятелей, тем не менее, выступали за другие варианты, такие как добровольная система ограничения неравенства богатства и предоставления возможности большому количеству людей приобрести собственность. Уже в конце восемнадцатого века такие люди, как Граслен, Лакост и Пейн, предлагали конкретные и амбициозные налоговые реформы. В девятнадцатом веке с развитием промышленности в 1830-х годах стало заметно новое неравенство, и это придало легитимность призывам к перераспределению. Однако собрать коалицию большинства вокруг вопросов перераспределения и прогрессивного налогообложения было непростой задачей. В первые десятилетия Третьей республики и всеобщего избирательного права главными вопросами были сам республиканский режим и место церкви в нем. Кроме того, крестьяне и другие сельские жители, в том числе и небогатые, опасались конечных замыслов социалистов и городских пролетариев, которых они подозревали в желании полностью покончить с частной собственностью. Действительно, их опасения были не совсем беспочвенны, и богатые не стеснялись разжигать их, чтобы напугать менее обеспеченных. Прогрессивное налогообложение никогда не было и не будет таким бесспорным, как считают некоторые люди. Даже при всеобщем избирательном праве коалиция большинства в пользу прогрессивного налогообложения не возникает по волшебству. Поскольку политический конфликт многомерен, а вопросы сложны, коалиции нельзя предполагать, их нужно создавать; способность сделать это зависит от мобилизации общего исторического и интеллектуального опыта.