Понятие максимального неравенства полезно, поскольку оно помогает нам понять, почему неравенство доходов никогда не может быть таким же экстремальным, как имущественное неравенство. На практике доля совокупного дохода, получаемого беднейшими 50 процентами населения, всегда составляет не менее 5-10 процентов (и обычно порядка 10-20 процентов), тогда как доля собственности, принадлежащей беднейшим 50 процентам, может быть близка к нулю (часто едва достигает 1-2 процентов или даже отрицательна). Аналогично, доля совокупного дохода, приходящаяся на 10 процентов самых богатых, обычно не превышает 50-60 процентов даже в самых неэгалитарных обществах (за исключением нескольких рабовладельческих и колониальных обществ XVIII, XIX и XX веков, в которых эта доля достигала 70-80 процентов), в то время как доля собственности, принадлежащая 10 процентам самых богатых, регулярно достигает 80-90 процентов, особенно в собственнических обществах XIX и начала XX веков, и может быстро вернуться к этому уровню в неопроприетарных обществах, расцветающих сегодня.
РИС. 7.6. Доходы от натурального хозяйства и максимальное неравенство
Интерпретация: В обществе, где средний доход в три раза превышает прожиточный минимум, максимальная доля верхнего дециля дохода (сопоставимого с прожиточным минимумом для нижних 90%) равна 70% от общего дохода, а максимальная доля верхнего центиля (сопоставимого с прожиточным минимумом для нижних 99%) - 67%. Чем богаче общество, тем более высокого уровня неравенства оно может достичь. Источники и серии: piketty.pse.ens.fr/ideology.
Однако не следует преувеличивать "материальные" детерминанты неравенства. В действительности, история учит нас, что уровень неравенства определяется, прежде всего, идеологической, политической и институциональной способностью общества оправдывать и структурировать неравенство, а не уровнем богатства или развития как таковым. "Доход от натурального хозяйства" сам по себе является сложной идеей, а не простым отражением биологической реальности. Он зависит от представлений, сложившихся в каждом обществе, и всегда является понятием со многими измерениями (такими как еда, одежда, жилье, гигиена и т.д.), которые не могут быть корректно измерены одним денежным показателем. В конце 2010-х годов было принято определять прожиточный минимум в 1-2 евро в день; крайняя бедность измерялась на глобальном уровне как количество людей, живущих менее чем на 1 евро в день. Имеющиеся оценки показывают, что в XVIII и начале XIX веков национальный доход на душу населения составлял менее 100 евро в месяц (по сравнению с 1 000 евро в месяц в 2020 году, причем обе суммы выражены в евро 2020 года). Это означает, что значительная часть населения в XVIII веке жила не намного выше прожиточного минимума, что подтверждается очень высокими показателями смертности и очень короткой продолжительностью жизни, наблюдаемыми во всех возрастных группах, но это также предполагает, что существовало некоторое пространство для маневра, и, следовательно, было возможно несколько различных режимов неравенства. В частности, на острове Сен-Домингю, процветающем благодаря производству сахара и хлопка, рыночная стоимость продукции на душу населения была в два-три раза выше, чем в среднем по миру в то время, поэтому с материальной точки зрения было легко извлечь максимальную прибыль. Если средний доход на душу населения в обществе превышает в четыре-пять раз прожиточный минимум, этого достаточно, чтобы максимальное неравенство достигло крайних пределов, когда верхний дециль или центиль может претендовать на 80-90 процентов общего дохода (рис. 7.6).
Другими словами, хотя чрезвычайно бедному обществу действительно трудно создать чрезвычайно иерархический режим неравенства, общество не обязательно должно быть очень богатым, чтобы достичь очень высокого уровня неравенства. Точнее, в строго материальном плане довольно многие - возможно, большинство - обществ, существовавших с древности, могли выбрать экстремальные уровни неравенства, сравнимые с теми, что наблюдались в Сен-Доминго, а современные богатые общества могут пойти еще дальше (а некоторые могут сделать это в будущем). Неравенство определяется в первую очередь идеологическими и политическими факторами, а не экономическими или технологическими ограничениями. Почему рабовладельческие и колониальные общества достигли таких исключительно высоких уровней неравенства? Потому что они были построены вокруг конкретных политических и идеологических проектов и опирались на конкретные властные отношения, правовые и институциональные системы. То же самое справедливо и для обществ собственности, трифункциональных обществ, социал-демократических и коммунистических обществ, да и для человеческих обществ в целом.
Кроме того, следует отметить, что если история дала нам примеры обществ, которые по доле верхнего дециля приблизились к максимальному уровню неравенства доходов (около 70-80 процентов от общего дохода в наиболее инегалитарных колониальных и рабовладельческих обществах и 60-70 процентов в современных наиболее инегалитарных обществах, особенно на Ближнем Востоке и в Южной Африке), то с верхним центилем дело обстоит иначе. Там доля самого высокого верхнего центиля составляет 20-35 процентов от общего дохода (рис. 7.4), что, конечно, довольно высокий уровень, но все же несколько ниже 70-80 процентов годового производства, которые теоретически могли бы достаться верхнему центилю, когда средний национальный доход превысит в три-четыре раза прожиточный минимум (рис. 7.6). Несомненно, это объясняется тем, что не так-то просто построить идеологию и институты, которые позволили бы такой узкой группе, составляющей всего 1 процент населения, убедить остальное общество уступить контроль над почти всеми вновь произведенными ресурсами. Возможно, горстка особо изобретательных техномиллиардеров сможет сделать это в будущем, но на сегодняшний день ни одной элите не удалось совершить такой подвиг. В случае Сен-Домингю, который представляет собой абсолютный пик неравенства в данном исследовании, по нашим оценкам, доля верхнего центиля достигла, как минимум, 55% от годового объема произведенного богатства, что довольно близко к теоретическому максимуму (рис. 7.7). Я должен подчеркнуть, однако, что этот расчет несколько надуман, поскольку он включает в верхний центиль рабовладельцев, которые на самом деле проживали в основном во Франции, а не на Сен-Доминго, и обогащались за счет продажи товаров, экспортируемых с острова. Возможно, такая стратегия установления некоторой дистанции между верхним центилем и остальными в целом является хорошим способом сделать неравенство более переносимым, чем когда оно связано с сосуществованием в одном обществе. Однако в случае с Сен-Доминго этого оказалось недостаточно, чтобы предотвратить в конечном итоге восстание и экспроприацию.
РИС. 7.7. Верхний центиль в исторической перспективе (с Гаити)
Интерпретация: Если включить рабовладельческие общества, такие как Сен-Доминго (Гаити) в 1780 году, то доля верхнего центиля может достигать 50-60% от общего дохода. Источники и серии: piketty.pse.ens.fr/ideology.
Колонизация для колонизаторов: Колониальные бюджеты
Теперь мы переходим к вопросу о происхождении и сохранении колониального неравенства. Среди оправданий неравенства, связанного с рабством, мы видели в главе 6, что экономическая и торговая конкуренция между соперничающими государственными державами занимала важное место, наряду с обличением лицемерия промышленного неравенства. Эти аргументы также играют определенную роль в оправдании пострабовладельческого колониального господства, но для колонизаторов главным оправданием всегда было настаивание на своей миссии civilisatrice (если использовать стандартную французскую фразу, которая переводится на английский как "цивилизаторская миссия"). С точки зрения колонизаторов, эта миссия зависела, во-первых, от поддержания порядка и продвижения собственнической (и потенциально универсальной) модели развития, а во-вторых, от формы господства, которая считала себя интеллектуальной и основанной на распространении науки и обучения. Поэтому интересно изучить, как конкретно были организованы колонии , особенно в отношении их бюджетов, налогов, правовых и социальных систем; в более широком смысле, полезно будет изучить различные модели развития, которые внедряли колонизаторы. К сожалению, исследования по этим темам ограничены, но известно достаточно, чтобы сделать некоторые предварительные выводы.
В целом, многочисленные свидетельства показывают, что колонии были организованы в первую очередь в интересах колонизаторов и метрополии, и что любые инвестиции в социальные и образовательные улучшения в интересах коренного населения были крайне ограничены, если не сказать, что их вообще не было. Мы видим такой же низкий уровень инвестиций в так называемые заморские территории Франции, особенно в Вест-Индии и Индийском океане, которые до сих пор остаются присоединенными к Франции; это может помочь объяснить сохранение вопиющего неравенства как внутри этих территорий, так и между ними и метрополией. Например, в отчетах французского парламента 1920-1930-х годов отмечался крайне низкий уровень школьного образования на Мартинике и Гваделупе и, в целом, "плачевное" состояние школьных систем на обоих островах. Ситуация постепенно улучшилась на обеих территориях после того, как они стали департаментами в 1946 году; она также улучшилась в меньшей степени в других французских колониях в 1950-х годах, когда метрополия все еще надеялась удержать части своей империи. Однако накопленное отставание было значительным, и заморским департаментам потребовалось полвека, чтобы снизить неравенство до уровня, близкого к уровню метрополии (рис. 7.5).
Последние работы, особенно Дени Когно, Янника Дюпраза, Элизы Уйлери и Сандрин Меспле-Сомпс, позволили нам лучше понять колониальные бюджеты в Северной Африке, Индокитае, Французской Западной и Экваториальной Африке и их развитие в конце XIX - первой половине XX века. Общий принцип французской колонизации, по крайней мере, во второй колониальной империи (то есть с 1850 по 1960 год или около того), заключался в том, что колонии должны быть самодостаточными в бюджетном отношении. Другими словами, налогов, выплачиваемых в каждой колонии, должно хватать на финансирование расходов в этой колонии, не больше и не меньше. Не должно быть никаких фискальных трансфертов из колоний во Францию или из Франции в колонии. И действительно, с формальной точки зрения, колониальные бюджеты были сбалансированы на протяжении всего периода колонизации. Налоги равнялись расходам, в частности, в Belle Époque (1880-1914) и в межвоенные годы (1918-1939), и в целом на протяжении всего периода 1850-1945 годов. Единственным исключением стал период непосредственно перед обретением независимости, который примерно совпадает с периодом Четвертой республики (1946-1958 гг.), в течение которого мы наблюдаем скромный фискальный трансферт из Франции в колонии.