ричиненный им ущерб. Такая проблема называется «эффектом соседства». Самый простой пример «эффекта соседства» – загрязнение родника. Человек, загрязнивший родник, заставляет других людей вместо чистой воды пользоваться загрязненной. Тот, кто раньше брал воду из этого источника, наверняка хотел бы получить компенсацию за то, что его лишили доступа к чистой воде. Но он не может в одиночку добиться такой компенсации или добиться очистки родника.
Более сложный пример – плата за проезд по дороге. Технические средства позволяют идентифицировать частные автомобили и взимать с их водителей плату за проезд. Поэтому эти операции можно было бы поручить нескольким частным компаниям. Однако тогда бы пришлось ставить кассу на каждой точке въезда и выезда на шоссе, что потребовало бы значительных расходов. Намного проще взимать пропорциональную использованию дорог оплату, если включить ее в налог на бензин, который платит владелец автомобиля. Но при таком способе оплаты нельзя однозначно определить, как автомобиль использовал дороги. Поэтому частным компаниям нельзя поручить сбор платы за проезд по дорогам, если только не ввести частную монополию, распространяющуюся на все автодороги.
Исключением служат скоростные автострады с сильным трафиком. У таких дорог мало точек въезда и выезда, поэтому затраты на сбор платы за проезд будут небольшими (многие из скоростных автострад уже являются платными). Кроме того, существуют разные альтернативы скоростным автострадам, что устраняет угрозу монополизации. Исходя из этого, скоростные автострады следует приватизировать и перечислять эксплуатирующим их компаниям налог на бензин, который был израсходован во время поездки по этим дорогам.
Пример с парками хорошо помогает понять значение для монополизации «эффекта соседства», потому что практически все американцы считают, что деятельностью национальных парков должно управлять государство. На самом деле «эффект соседства» может быть основанием для государственного управления городским парком, но не таким национальным парком, как Йеллоустон или «Большой Каньон». В чем заключается разница между городскими и национальными парками? В случае городского парка трудно определить людей, которые имеют какую-то выгоду от парка, и брать с них налог. Если он находится в центре города, то выгоду от этого получают как жители примыкающих к парку домов, так и те, кто гуляет в нем. Брать плату при входе в парк или каждый год собирать с владельцев соседних домов налог на каждое окно, которое смотрит на парк, слишком дорого и трудно. С другой стороны, в национальных парках, например в Йеллоустоне, мало входов. Большинство посетителей проводят там много часов, поэтому разумно установить платный проезд и собирать плату за вход. В некоторых национальных парках именно так и делают, хотя это не покрывает всех расходов. Если посетители готовы платить за то, чтобы провести время в парке, то у частных компаний появляется стимул для предоставления услуг сбора платы за вход. Сейчас уже есть достаточно фирм, которые занимаются этим бизнесом. Не могу представить себе какой-нибудь «эффект соседства» или важный эффект монополии, который мог бы оправдать государственное регулирование этого рынка.
Подобные рассуждения, которые я называю «эффектами соседства», используются для оправдания любого вмешательства государства в экономику. Однако во многих случаях оправдание носит характер особых просьб, а не законного применения концепции «эффектов соседства». «Эффекты соседства» играют двоякую роль – могут быть причиной как ограничения вмешательства государства, так и его расширения. Они затрудняют добровольный обмен товарами и услугами, потому что трудно выявить влияние этого эффекта на третьи стороны и количественно оценить его. Трудно заранее определить, будут ли «эффекты соседства» достаточно значительными, чтобы оправдать затраты на их преодоление. Еще труднее правильно распределить эти затраты. Когда государство предпринимает какие-то действия для преодоления «эффекта соседства», оно не может правильно брать плату с частных лиц или платить им компенсацию. В результате возникают дополнительные «эффекты соседства», причем в зависимости от конкретного случая они могут оказаться значительнее, чем исходные – это можно определить только приблизительно. Более того, использование государства для преодоления «эффекта соседства» само по себе создает очень важный эффект, который не зависит от первоначального. Каждое вмешательство государства напрямую ограничивает личную свободу и косвенно угрожает ее сохранению, что объяснено в первой главе.
Наши принципы не дают точного ответа на вопрос, как следует правильно использовать государство, чтобы достичь того, что, как мы считаем, невозможно или очень трудно, лишь с помощью полностью добровольного обмена продуктами и услугами. В каждом случае при анализе потенциальных последствий государственного вмешательства нужно взвесить все возможные плюсы и минусы. Наши принципы позволяют отнести разные факторы к плюсам либо минусам и оценить их важность. В частности, к минусам государственного вмешательства мы относим «эффект соседства» как создающий угрозу свободе и считаем, что в зависимости от обстоятельств этот минус может быть очень важным (как и другие плюсы и минусы). Например, если сейчас государственное вмешательство минимально, то и негативный эффект от дополнительного государственного вмешательства будет небольшим. Именно поэтому Генри Саймонс и многие другие либералы предыдущего поколения, жившие в эпоху небольшого по нынешним меркам государства, считали, что государство должно выполнять те функции, которые, по мнению нынешних либералов, выходят за пределы полномочий государства.
Действия патерналистского государства
Свободы пытаются добиться только ответственные люди. Мы не верим в свободу детей и сумасшедших. Хотя не вызывает сомнения необходимость провести границу между ответственными людьми и остальными, тем не менее нельзя избежать неоднозначности, когда речь заходит о свободе как нашей конечной цели. Если человек не является ответственным, то он не сможет жить без патернализма.
Это легче всего объяснить на примере сумасшедших. Мы не можем ни отпустить этих людей на свободу, ни расстрелять их. Было бы замечательно, если бы нашлись добровольцы, которые смогли взять сумасшедшего к себе домой и заботиться. Но в подавляющем большинстве случаев на такую помощь нельзя рассчитывать хотя бы из-за «эффекта соседства», поскольку я получаю преимущества, если другой человек ухаживает за душевнобольным. Поэтому мы доверяем этот уход государству.
Дети – более сложный случай. Главной функциональной единицей в нашем обществе считается семья, а не отдельная личность. Однако это не принцип, а скорее необходимость. Мы считаем, что лучше поручить родителям заботу о детях, чтобы они выросли ответственными людьми, достойными своей свободы. Но это не значит, что родители могут делать с другими людьми все, что хотят. Ребенок – это зародыш ответственного человека, и тот, кто верит в свободу, верит и в необходимость защиты основных прав ребенка.
С другой стороны, если рассматривать детей отстраненно, то они являются одновременно и потребительским товаром, и потенциальными ответственными членами общества. Право частных лиц на свободное использование своих экономических ресурсов подразумевает и право иметь детей. Поэтому можно сказать, что родители как потребители покупают особую услугу – «дети». Но после того как родители начали пользоваться этой услугой, их дети имеют ценность сами по себе, и их свобода не является всего лишь расширением свободы их родителей.
Либералу трудно спорить с патерналистским обоснованием необходимости вмешательства государства, поскольку оно базируется на принципе «одни должны решать за других», применение которого ему представляется обоснованным во многих ситуациях. Либерал считает этот принцип одним из столпов идеологии своих главных оппонентов из лагеря сторонников разных форм коллективизма, включая коммунизм, социализм и государство всеобщего благосостояния. Факты говорят о сложности этой проблемы. Как писал в 1914 году Дайси по поводу принятия Закона о защите умственно неполноценных: «этот закон – первый шаг по пути, на который согласится вступить любой нормальный человек, но если зайти по нему слишком далеко, то он приведет к таким проблемам, что государство вынуждено будет пойти на серьезные нарушения личной свободы»[3]. Нет готовой формулы, по которой мы можем определить, когда надо остановиться. Поэтому мы вынуждены полагаться на наши не исключающие ошибки суждения и нашу способность доказать нашим согражданам правильность таких суждений. Либо соглашаться с возражениями, услышанными в ответ, и корректировать наши взгляды. Как и во всех остальных делах, нужно опираться на консенсус, который достигнут методом проб и ошибок в результате дискуссии. Хотя ее участники могут ошибаться и судить предвзято.
Заключение
Если государство поддерживает закон и порядок, определяет права собственности, служит нам инструментом изменения прав собственности и других правил экономической игры, выступает в роли судьи по поводу интерпретации этих правил, обеспечивает соблюдение контрактов, способствует конкуренции, обеспечивает монетарную систему, препятствует образованию технических монополий и устраняет «эффекты соседства» (считающиеся достаточно важными, чтобы оправдать вмешательство государства), помогает частной благотворительности и отдельным семьям защитить недееспособных членов общества (психически неполноценных людей и детей), то такое государство, несомненно, выполняет важные функции. Последовательный либерал не может быть анархистом, потому как считает, что без этих функций государства нельзя обойтись.
Такое государство должно иметь четко обозначенные ограничения полномочий и воздерживаться от определенных мер вмешательства в экономику, которые сейчас применяются в США на федеральном уровне и уровне штатов, а также в других западных странах. В следующих главах мы рассмотрим некоторые из этих мер, а часть из них уже описаны выше. Это поможет нам понять, какой, по мнению либерала, должна быть роль государства.