Примечательно, что, по данным Всемирной организации здравоохранения, в период с 2000 г. по 2016 г., то есть задолго до разразившейся пандемии COVID-19, государственные расходы на здравоохранение уже выросли на 66 % (31). В тот же период рост ВВП в странах ОЭСР составил всего 19 %. В совокупности госрасходы на здравоохранение в странах ОЭСР в настоящее время составляют порядка 7 % ВВП, причем максимальные показатели в США и Швейцарии еще в два раза выше, и доля таких расходов будет только расти по мере старения населения и увеличения количества вирусов и даже неинфекционных заболеваний, угрожающих жизни населения.
Если правительства не смогут переложить эти расходы на плечи граждан, то многим из них будет все труднее сбалансировать свой дебет и кредит.
Государственные обязательства растут. По оценкам Global Infrastructure Hub, с 2016 г. по 2040 г. мир столкнется с дефицитом финансирования инфраструктурных проектов в размере 15 трлн долларов США (32). Но инвестиции в инфраструктуру способны приносить прибыль. Вопрос же пенсий и пенсионных накоплений содержит на порядок больше проблем, а отдача намного ниже: при сохранении сегодняшней политики, по оценке Всемирного экономического форума (33), разрыв между пенсионными накоплениями и выплатами к 2050 году вырастет до 400 трлн долларов США (речь идет лишь о восьми странах мира с крупнейшими пенсионными системами с необеспеченными государственными пенсионными обязательствами, на которые и придется львиная доля этого дефицита).
К долговому бремени добавляется еще и низкий уровень инфляции. Исторически сложилось так, что процентные ставки и инфляция, как правило, находились в обратной зависимости друг от друга, и центральные банки использовали свое право установления процентных ставок в качестве средства либо сдерживания инфляции, либо ее стимулирования. Установив высокие процентные ставки, центральные банки поощряли простых граждан, компании и правительства копить, а не тратить деньги, ослабляя тем самым давление на цены. Установив низкие процентные ставки, они, наоборот, стимулировали всех тратить деньги и повышать цены, поскольку сбережения в любом случае не могли бы принести какого-либо существенного дохода.
Однако примерно через десять лет на Западе (в первую очередь в Европе и Японии) эта обратная зависимость практически перестала работать. Несмотря на годы почти нулевых процентных ставок, инфляция тоже зачастую оставалась немногим выше нуля. Хотя в краткосрочной перспективе это не представляет собой серьезной проблемы, но лишает долгосрочных рычагов воздействия на долговую нагрузку. С ростом цен, как правило, несколько ослабевает и бремя номинального долга. Однако при неизменных ценах накопленный долг завтра останется не менее тяжким бременем, чем сегодня.
Зависимость между низкими темпами роста, низкими процентными ставками, низким уровнем инфляции и увеличением долга имеет и еще одну составляющую, которая может оказаться самой губительной из всех: замедление роста производительности.
Многие структурные проблемы, описанные в этой главе, усугубляются низким приростом производительности в последние годы. Безусловно, рост производительности, возможно даже в большей степени, чем демографический рост, стал причиной быстрого увеличения доходов среднего класса на Западе в течение первых десятилетий после окончания Второй мировой войны.
Толчком к росту производительности чаще всего становятся инновационные решения, связанные с тем, из чего или как мы что-то делаем. Известные примеры повышения производительности: появление сборочной линии на заводе Ford в начале 1900-х годов; приход цифровых вычислительных машин на смену арифмометрам в 1970-х и 1980-х годах; или оптимизация маршрута такси благодаря таким приложениям, как Waze, в наши дни. Такие инновации позволяют конкретному работнику производить ту же продукцию или выполнять ту же работу за значительно меньшее количество времени. Это, в свою очередь, позволило компаниям повысить заработную плату.
В прошлом мир не раз переживал периоды существенного роста производительности, что приводило к значительному увеличению заработной платы. Например, во времена золотого века капитализма в Америке в 1950-е и 1960-е годы ежегодный рост производительности составлял почти 3 % в год (34). Но впоследствии он сильно снизился, и, что самое плохое, даже когда темпы восстановились, лишь малая часть дополнительно заработанных денег шла на повышение зарплаты рядовым работникам американских корпораций. Вместо этого деньги оседали у владельцев и руководителей компании, явление, известное как «отделение» заработной платы от роста производительности (35).
После финансового кризиса 2007–2009 г. рост производительности труда в США упал до очень скромного уровня в 1,3 % в год. Эта проблема означает, что теперь невозможно «испечь большой пирог», которого хватило бы на всех. Сегодня распределение экономической выгоды схоже с игрой, где лишь один победитель. Другие страны, такие как Германия, Дания и Япония, лучше поддерживали процесс прироста производительности и использовали полученные дополнительные средства на повышение заработной платы. Но направление тренда очевидно: выгоды от прироста производительности на Западе заметно снижаются.
В совокупности показатели, представленные в этой главе, – рост, процентные ставки, долг и производительность – указывают на системную ошибку проектирования в западной модели экономического развития. Бо́льшая часть данной модели процветания основана на постоянном экономическом росте и выгодах от прироста производительности. Теперь этот рост затухает, и копившиеся все последние годы проблемы с каждым днем все больше обостряются.
«Проклятие» Кузнеца возвращается, чтобы преследовать нас. ВВП никогда не был идеальным показателем благосостояния. И теперь, когда все сложнее и сложнее обеспечить его рост, нам придется иметь дело с целым набором других проблем, возникших из-за нашего стремления добиться высоких темпов роста.
Наряду с главным проклятием Кузнеца – результатом слепой погони за ростом ВВП в последние десятилетия, существует еще и второе его проклятие.
Оно в большей степени напрямую связано с явлением, открытие которого сделало экономиста известным еще при жизни, с так называемой «кривой Кузнеца».
Продолжая работать экономистом в 1950-х годах, Кузнец начал разрабатывать теорию одного интересного феномена. Он заметил, что в США в послевоенный период по мере усиления экономического бума наблюдалось снижение неравенства доходов. Это было абсолютно не похоже на то, что происходило в довоенный период, когда Америка стала крупной экономической державой с доходами и богатством, сосредоточенными в руках ограниченного круга людей. Аналогичная ситуация, хотя и менее радикальная, сложилась и во многих других развитых странах.
Теоретические изыскания Кузнеца, в которых он опирался на данные, которые смог найти, легли в основу документа для Американской экономической ассоциации, а также обращения Президента к ней (36). У него появилась потенциальная возможность изменить правила игры для экономик развивающихся стран, при условии, что его выводы со временем подтвердятся. Они походили на экономический закон: неравенство усугубляется, когда нация только начинает развиваться, но в процессе развития неравенство уменьшается. Другими словами, цена неравенства, которую общество платит за развитие на раннем этапе, компенсируется более высоким уровнем развития и снижением неравенства позднее.
Теория, выдвинутая Кузнецом, стала мировой сенсацией, особенно после того, как в 1971 году он получил Нобелевскую премию по экономике, присужденную за вклад в систему расчета национального дохода (а не за теорию «кривой Кузнеца»). На протяжении 1980-х годов экономисты опирались на оптимистическую теорию Кузнеца, строили графики, показывающие, как она применялась в разных странах в разные периоды, и на их основании рекомендовали модели экономического развития.
Иллюстрация 2.2. Циклы Кузнеца: как растет и сокращается неравенство доходов в долгосрочной перспективе. Источник: Lindert, P.H., & Williamson, J.G. Growth, equality, and history. Explorations in Economic History (1985 г.), 22(4), 341–377.
Но была одна проблема: со временем теория перестала работать. Это подтверждают некоторые факты, с которыми мы сталкиваемся сегодня.
В высокоразвитых странах вновь наблюдается рост социального неравенства.
В одном из своих комментариев, данных в 2016 году, экономист Бранко Миланович предположил, что сегодняшний рост неравенства можно рассматривать как вторую «кривую Кузнеца» или даже как «волну Кузнеца» (см. иллюстрацию 2.2).
На теле нашей мировой экономической системы есть гноящаяся рана, которая усиливает разрыв в доходах.
Все началось с неожиданного поворота. Мировое неравенство доходов на графиках, составляемых на основе личных доходов жителей планеты, в течение последних 30 лет фактически неуклонно снижалось (37) (см. иллюстрацию 2.3). Для многих читателей это может стать полной неожиданностью, учитывая, что во многих странах справедливо обратное. Мировая тенденция на сегодняшний день свидетельствует о том, что жители планеты в целом стали зарабатывать больше, а не меньше.
Снижение уровня неравенства доходов произошло благодаря одному невероятно мощному фактору: масштабному экономическому скачку в ряде крупнейших (и прежде беднейших) стран мира. В частности, после начала реализации «политики реформ и открытости» Китай превратился из страны с низким уровнем дохода в страну с уровнем дохода выше среднего (38). Согласно китайской статистике, порядка 740 миллионов жителей страны вышли из зоны бедности (39). Индия также пережила несколько периодов быстрого роста и тем самым сумела поднять уровень доходов большого количества граждан страны.