По утверждению экономиста, лауреата Нобелевской премии Джозефа Стиглица, следствием растущего имущественного неравенства является то, что экономическая мобильность в США все больше уходит в прошлое; и у многих нет возможности обеспечить себе долгую и здоровую жизнь. Он осудил сложившуюся ситуацию в своей книге «People, Power and Profits: Progressive Capitalism for an Age of Discontent» («Люди, власть и прибыль: Прогрессивный капитализм в эпоху массового недовольства»), вышедшей в 2019 году, и в предшествующем ей эссе в Scientific American. «Семьи из 50 % самых бедных граждан едва ли обладают необходимыми денежными резервами на «черный день», – пишет он. – Газеты изобилуют историями о тех, у кого после поломки машины или болезни жизнь пошла под откос, и они так и не смогли оправиться. В значительной степени из-за высокого уровня неравенства ожидаемая продолжительность жизни в США, изначально крайне низкая, постоянно сокращается» (52).
Действительно, феномен, который Энн Кейс и Ангус Дитон назвали «смертью от отчаяния» (53), набирает обороты в Америке (и даже в Великобритании (54)). Люди срываются вниз с экономической лестницы и чахнут или умирают из-за передозировки опиоидами, депрессии или других проблем со здоровьем, связанных с их плохим экономическим положением.
Ничто так наглядно не продемонстрировало взаимосвязь «богатства и здоровья» в Америке, как пандемия COVID-19, ударившая в гораздо большей степени по тем, у кого меньше средств. Яркий пример – Нью-Йорк. В первые недели пандемии у многих состоятельных жителей Манхэттена была возможность перебраться на север штата или даже покинуть его пределы, получить необходимую медицинскую помощь в частной больнице или иным образом защищаться от вируса. В свою очередь, бедные жители Нью-Йорка оказались в гораздо более уязвимом положении. Они жили и работали в условиях большего риска заразиться и меньшей вероятности получить адекватную медицинскую помощь и в большинстве своем физически не могли переехать в другое место. В результате одно из ранних исследований показало, что «самый высокий уровень госпитализации и смертности, связанных с коронавирусом, наблюдался в Бронксе, где самая высокая доля афроамериканцев (38,3 %), самая низкая годовая медианная величина дохода домохозяйства (38 467 долларов США) и доля жителей, имеющих как минимум степень бакалавра (20,7 %)» (55). Такая же картина наблюдалась и в других штатах США, и по всему миру.
Но, несмотря на глобальную тенденцию, согласно которой такие болезни, как COVID-19, сильнее поражают бедные слои населения, в других странах с развитой экономикой неравенство в доступе к медицинской помощи до сих пор остается не столь ярко выраженным, и поэтому продолжительность жизни продолжает расти. Вряд ли для кого-то это большой сюрприз, но за пределами США практически во всех странах с развитой экономикой в той или иной форме существует система всеобщего доступа к услугам здравоохранения. Среди 36 стран-членов Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), например, только Мексика имела более низкий процент охваченного населения, чем в США, а большинство других стран достигли 100 %-ного охвата (56) как за счет государственного, так и прямого частного медицинского страхования.
Мировые показатели уровня социальной и экономической мобильности еще более неоднозначны. Глобальный индекс социальной мобильности, рассчитанный Всемирным экономическим форумом в 2020 году, показал, что «есть лишь несколько стран с подходящими условиями для развития социальной мобильности» и что «большинство государств недорабатывают в четырех областях: справедливая заработная плата, социальная защита, условия труда и непрерывное обучение», даже несмотря на то что достижение более высокого уровня социальной мобильности является важной частью реализации модели капитализма «всех заинтересованных сторон».
В частности, в отчете сказано:
Если взять все страны и средний уровень доходов в каждой из них, то видно, что дети, рожденные в менее обеспеченных семьях, как правило, сталкиваются с бо́льшими препятствиями на пути к успеху, чем их более состоятельные сверстники. Неравенство усиливается даже в странах, переживших быстрый рост. В большинстве стран люди из определенных групп исторически оказывались в более неблагоприятных условиях, а низкая социальная мобильность закрепляет и усугубляет подобное неравенство. В свою очередь, неравенство способно подорвать единство экономики и общества (57).
В других исследованиях также отмечена аналогичная динамика. Отчет Всемирного банка за 2018 год показал, что лишь 12 % молодых людей в Африке и Южной Азии имеют более высокий уровень образования, чем их родители, что зачастую является предпосылкой для продвижения по социально-экономической лестнице (58). В других регионах, включая Восточную Азию, Латинскую Америку, Ближний Восток и Северную Африку, согласно отчету, средний уровень экономической мобильности действительно повысился. Но отчет также предупредил: «Хотя мобильность и имеет тенденцию к повышению по мере того, как экономика становится богаче, процесс нельзя назвать неизбежным. Скорее его следует воспринимать так, что по мере развития экономики уровень мобильности, вероятно, возрастет, при условии наличия более равных возможностей, что обычно требует увеличения государственных инвестиций и проведения более эффективной политики» (59). Другими словами, при нехватке государственных инвестиций – все чаще встречающаяся ситуация в случае ограниченного бюджета у правительства – уровень экономической мобильности во многих странах может упасть, а не подняться.
Итак, что Саймон Кузнец сказал бы обо всех этих открытиях, многие из которых идут вразрез с его собственной теорией?
Нам не нужно строить догадки. По словам его коллеги по Национальному бюро экономических исследований Роберта Фогеля, Кузнец неоднократно предупреждал, что его «ссылки на отрывочные данные были не доказательствами, а «чистой воды догадками» (60). Другими словами, Кузнец слишком хорошо знал, что его открытия в 1950-х годах были применимы лишь к определенным условиям, которыми и оказался золотой век капитализма. Фогель также отметил, что даже в то время Кузнец обнаружил «факторы, которые возникли в ходе роста экономики и могли влиять как на увеличение, так и на уменьшение неравенства».
В свете этих выводов Бранко Миланович, бывший ведущий экономист Всемирного банка, недавно попытался построить новую «кривую Кузнеца». Саймон Кузнец особо отмечал, что технологии являются фактором, способным как положительно, так и отрицательно повлиять на неравенство. Миланович вывел на основе этого кривую неравенства, которая кажется гораздо более полной, учитывая эволюцию, наблюдаемую в последние десятилетия. Он называет это «циклом Кузнеца», показывающим наличие колебаний неравенства по мере того, как набирают силу волны технического прогресса и предпринимаются соответствующие правительственные меры (см. ниже иллюстрацию 2.5).
Иллюстрация 2.5. Ожидаемые изменения уровня неравенства в зависимости от дохода на душу населения и этапа реализации промышленной революции. Источник: Piketty, Saez and Zucman, World Inequality Report 2018.
На этом графике Первая промышленная революция, обозначенная Милановичем, примерно совпадает с первыми двумя промышленными революциями, когда, соответственно, получили распространение поезда и паровая тяга, а также двигатель внутреннего сгорания и электричество. Вторая промышленная революция примерно соответствует Третьей и Четвертой промышленным революциям, которые среди прочих инноваций принесли нам компьютер и искусственный интеллект. Его точка зрения понятна. Он считает, что технологии ведут к увеличению неравенства, но по мере того, как мы адаптируемся к ним и принимаем меры по устранению вызванного ими неравенства, позже мы сможем добиться его сокращения. Мы вернемся к этой идее во второй части книги.
Но несмотря на предупреждения Кузнеца и недавнюю работу Милановича, политики во всем мире пошли дальше и сделали ставку на стратегию, отдавшую предпочтение росту валовых показателей, а не инклюзивному развитию и быстрому внедрению технологий, а не более взвешенному управлению технологическим развитием. Это было ошибкой, потому что сегодня, в век быстрого технологического развития, налицо естественная тенденция к увеличению неравенства. Для политиков теперь намного важнее принять контрмеры, чтобы замедлить или остановить развитие данной тенденции. То, что мы не сделали этого до сих пор, составляет второе «проклятие» Кузнеца и подразумевает, что многие люди во всем мире платят очень высокую цену за технический прогресс, которого мы достигли в последние годы.
Третье и последнее «проклятие» Кузнеца касается влияния на окружающую среду. Как только «кривая Кузнеца» устремилась вверх в 1960–1970-х годах, начало расти и беспокойство о внешних эффектах, вызванных высокими темпами экономического роста на Западе: увеличении загрязняющих выбросов, ухудшении экологической обстановки и истощении природных ресурсов. Учитывая захватывающий Запад консьюмеризм и быстрый рост численности населения во всех регионах мира, резонно задаться вопросом, какой урон наша социально-экономическая система нанесла глобальному всеобщему достоянию. Из-за машин и заводов в городах царил смог; в защитном озоновом слое обнаружена растущая дыра; строительство атомных электростанций неизбежно связано с появлением ядерных отходов; мы повсеместно используем пластик и прочие вредные для человека и окружающей среды материалы (например, асбест в строительстве).
Однако аналогично наблюдению Кузнеца, касающемуся неравенства, некоторые экономисты считали, что волноваться не о чем: как только они обнаружили рост темпов загрязнения окружающей среды, появились обнадеживающие признаки того, что оно тоже со временем снизится. Действительно, по мере того как усложнялись технологии производства, они становились и более экологически чистыми, и ресурсо-эффективными. При рассмотрении отдельных категорий товаров и услуг создается впечатление, что экологический ущерб совпадает с экологической «кривой Кузнеца». Все приходили к мысли, что если подождать еще несколько лет или десятилетий, то и эта проблема, как и ранее существовавшее неравенство, разрешится сама собой. К сожалению, так не случилось.