Пьер Шарль метнул в сторону Луиджи острый, предостерегающий взгляд. Никаких эмоций, друг. Держи себя в руках! Глаза Парвизи на миг широко раскрылись, затем он опустил веки, будто задремал и слова мавров его вовсе не касаются. Кисти рук он спрятал в широкие рукава бурнуса, чтобы скрыть судорожно сжавшиеся в кулак пальцы, и крепко стиснул зубы, с трудом подавляя готовый вырваться крик.
Больше о ребенке никаких подробностей не говорилось. Аббас сообразил, что и так сказал лишнего. Да и что — ребенок! Лучше поговорить о каких-нибудь опасных приключениях или необычных происшествиях.
Должны были… Почему мавр говорит в прошедшем времени? Лишь теперь до де Вермона дошла эта подробность. Что это должно означать?
Аббас обдумывал новую историю. Он совсем уже было раскрыл рот, чтобы ее начать, как Эль-Франси опередил его
— Но это же невозможно, мой друг. Разве можно христианского ребенка сделать арабом!
Произнес это де Вермон столь до обидного недоверчиво, что мавр, не желая прослыть лгуном, вынужден был вернуться к оставленной было теме.
— Почему нет? Мальчики восьми-девяти лет («Ливио сейчас как раз девять», — подумал Луиджи) — легко позабывают все, что пережили до этого. Через несколько лет он будет думать и поступать точно так же, как и его товарищи по играм. К сожалению, я не знаю, как дело пошло дальше. Дей прислал за мальчишкой своих людей, и они увезли его.
— Куда? — не сдержался потерявший от страха самообладание Парвизи.
— Эй, эй! — завопил вдруг Селим и ринулся стремглав прочь от костра.
Все вскочили, схватились за оружие.
— Что такое?
— Что случилось?
По телу Парвизи прокатилась горячая волна, тут же сменившаяся ледяной. Лихорадка? Страх? Неизвестность и тревога за судьбу Ливио. Луиджи не сомневался, что Аббас рассказывал о его сыне.
Вернулся Селим.
— Мне показалось, что кто-то пытается украсть убитого зверя, — пояснил он свое странное поведение. — Я ошибся, господин, — добавил негр, скользнув многозначительным взглядом по лицу де Вермона.
И тут Пьер Шарль все понял. Селим сидел так, что мог наблюдать за Парвизи со стороны. Итальянцу не удавалось скрыть до конца своей тревоги, и Селим увидел, что силы несчастного отца приходят к концу. Его вопрос «Куда?» мог бы насторожить мавров и сорвать все дело; оставалось только предпринять что-то, чтобы слова генуэзца потонули в общей неразберихе.
Парвизи вытер пот со лба. Все снова рассаживались по своим местам. Пьер Шарль успел шепнуть другу:
— Молчи!
Француз поворчал немного на глупую выходку Селима, вновь взбаламутившую весь лагерь. Селим виновато втянул голову в плечи.
— Ладно, забудем об этом. Рассказывай, пожалуйста, дальше, Аббас: это развлечет всех нас. Так на чем же мы, однако, остановились. Ах да, на ребенке. Куда, ты сказал, его отправили?
— Ты ошибаешься, Эль-Франси, я не говорил этого.
— Нет?
— Нет, потому как я и сам этого не знаю. Кому передали мальчишку, неизвестно.
— А когда это было? — совершенно безучастным тоном продолжал выпытывать Эль-Франси. Аббас должен думать, что охотник задает вопросы просто из вежливости, чтобы оказать ему внимание своей беседой.
— Когда? — Глаза мавра заблестели. Вопрос понравился ему, ибо ответ на него он мог дать точно, до дня и часа. — О, я вспоминаю. В тот самый день я купил себе коня. Да, конечно, это было точно четырнадцать недель назад: как раз сегодня исполнилось четырнадцать недель с тех пор, как после утренней молитвы мальчик покинул дом, из которого его передали на воспитание этому арабу.
Пьер Шарль громко зевнул:
— А-а-а, да что нам за дело до этого мальчишки, не лучше ли прилечь и попытаться уснуть. Селим в наказание за свою глупость будет караулить.
— Да, господин, — почтительно отозвался негр, не моргнув и глазом. Он слишком хорошо знал друга и отлично разобрался, что ворчливость француза — не более чем уловка, чтобы усыпить бдительность мавров и заставить их поверить, будто тревога, поднятая Селимом, к вопросу Луиджи «Куда?» не имеет ни малейшего отношения.
Парвизи уснуть никак не мог. Он беспокойно ворочался под своим плащом. Мрачные мысли обуревали его. Итак, мальчик, как разузнал Пьер Шарль в Алжире, и в самом деле был в Медеа. На след они вышли правильно, но теперь этот след исчез, растворился.
На следующий день де Вермон еще раз попробовал попытать счастья у Аббаса. Однако мавр так и не смог сообщить ничего более вразумительного, чем то, о чем уже рассказал.
Неизвестность вновь завесила своим туманным пологом солнце Парвизи.
Это горькое сознание парализовало на какое-то время энергию друзей. А тут еще новое, куда более трудноодолимое препятствие возникло на пути их поисков: подкачало здоровье Эль-Франси. Много лет в бурю и непогоду француз вдоль и поперек колесил по всему регентству. И ни разу еще не возникало даже намека, что и этому стальному организму суждено однажды платить дань коварству природы. Краткое пребывание в Марселе, слишком краткое, не сумело устранить то, что дремало уже в зародыше в теле де Вермона.
Назад в Ла-Каль! Как можно скорее!
Четырнадцать недель, сказал Аббас бен Ибрагим, прошло с тех пор, как мальчика отправили куда-то в другое место. Эти четырнадцать недель не давали покоя Парвизи. Но не только ему, а в равной степени и французу. Более шестнадцати недель назад он был в Алжире и наводил справки о пленных с «Астры». Немного позже в жизни мальчика произошли перемены. Эль-Франси было ясно, что одно как-то связано с другим. В том, что упомянутый мавром мальчик — Ливио Парвизи, друзья не сомневались. Два одинаковых события с теми же самыми сопутствующими обстоятельствами? Нет, о случайном совпадении здесь не могло быть и речи.
И вот они почти вышли на него. Но слишком поздно. Приходится признать, что экспедиция потерпела неудачу. Однако из нынешнего неуспеха можно все же извлечь и нечто успокоительное: если рассказанное мавром — правда, то непосредственной опасности для Ливио пока нет. Христианина хотят сделать магометанином, а стало быть, рабские оковы на него накладывать не собираются. И ко второму важному выводу пришли друзья: судьбой Ливио дирижируют из Алжира.
Но где же, где в гигантском регентстве искать новые следы? И не возникнет ли снова опасность, что некая невидимая рука в последнюю минуту вырвет сына из отцовских объятий?
Глава 10ОМАР
Гомон детских голосов, хныканье. Арабская школа на открытом воздухе. Два десятка ребятишек разного возраста сидят полукругом возле учителя. Старый сонный марабут [16] отбивает такт. Мальчишки слово в слово, одну за другой, монотонно бубнят молитвы — основу основ всех знаний. Учитель доволен.
Хорошо, хорошо… Все, как надо, все повторяют разом, один к одному, один к одному. Но что это? В хоре не хватает одного голоса! Голоса, который так выделялся из всех прочих, который невозможно спутать ни с каким другим… А теперь он не слышен. Или… Нет, нет, вздор какой-то, исключено…
— А ну-ка, Омар, повторяй в одиночку! — потребовал он от маленького, запуганного мальчика, сидевшего в конце первого ряда.
Вызванный вздрогнул, будто от удара хлыстом. Вечно сонные усталые глаза марабута засверкали вдруг остро и пронзительно.
Ребенок дрожал. Он попытался было последовать приказу, но чем больше напрягался, тем сильнее робел и заикался, бормоча что-то несуразное. Лишь два слова — «Аллах» и «Магомет» — выговаривал он внятно и четко.
Соученики разразились громким смехом, перешедшим в радостный вой, когда учитель схватил палку и подошел к Омару.
— С самого начала, Омар! — снова приказал ненавистный голос, голос, вселяющий страх и смятение. Убежать невозможно, избавление от беды дадут только знания и навыки, которыми малыш еще не располагал.
Призыв к Аллаху так и не удался. Вместо него получался только невнятный лепет, робкий, жалкий.
Марабут вскипел:
— Ты осмеливаешься позорить Аллаха — да святится имя его — своим поросячьим визгом! Получай же, щенок!
Палка просвистела над головой мальчика. Он попытался прикрыться от удара руками. Но тщетно. Старый фанатик жалости не ведал, и Омару досталось преизрядно.
— Ну, на сей раз, пожалуй, и хватит, — решил грозный наставник и, одарив учеников язвительной улыбкой, вернулся на свое место, в тень, под пальму. — Я запорю тебя до смерти, если не будешь хорошо учиться! — пригрозил он. — А теперь повторяй; и выкинь из головы все посторонние мысли.
Итак, мучения еще не кончились…
По щекам Омара катились слезы, он судорожно глотал их и был совершенно не в состоянии издать хоть один членораздельный звук.
— Повторяй! Повторяй! — вопил учитель с такой яростью, что перепугал даже и сотоварищей маленького Омара.
Позади несчастного сидели двое его друзей, которых он успел приобрести здесь, в деревне. Впрочем, друзья ли они ему были? Ни с одним из них он не перебросился и парой слов. Но они не участвовали в издевках, которым мальчик подвергался постоянно со стороны других детей. Ему очень хотелось бы поиграть с ними или, по крайней мере, хотя бы держаться рядом, но подойти к ним он до сих пор так и не отваживался. Большую часть времени он сидел тихонько в каком-нибудь укромном уголке и не осмеливался высунуться оттуда, ибо тут же мог получить в спину камнем, а то и еще каким тяжелым предметом. Лишь по пути в школу его оставляли в покое. В это время он слегка расслаблялся.
Одного из сидящих позади него мальчиков, негритенка, звали Ахмед, другой был Али, бербер.
Черный соученик отполз чуть в сторону, так, что, прикрытый спиной Омара, оказался невидимым учителю. Затем он прижал руки к щекам и сквозь образовавшуюся щель зашептал:
— Аллах иль Аллах, ве Магомет рассул Аллах…
— Аллах иль Аллах… — прозвучал и голос Омара. Столь непривычно, мягко, как этот мальчик, не говорил здесь никто. Но это не беда, главное, что молитва произнесена без ошибок.