«…в изобилии у нас в Севилье развратников, лжесвидетелей, убийц, ростовщиков, мошенников… Игорных домов в городе свыше трехсот, а домов публичных – вдесятеро больше».
Вернемся, однако, к нашему рассказу, благо и ушли недалеко. Стало быть, Гуадальмедина собирался распроститься с нами у Арки-дель-Гольпе, почти что у самого входа в веселый дом, но злая судьба распорядилась так, что в эту минуту появился патруль стражников, возглавляемых альгвасилом с жезлом. Вы, должно быть, помните, что давешняя распря до чрезвычайности обострила отношения между блюстителями порядка и солдатней с галер, так что те и другие, алкая мести и ища случай сквитаться, установили неустойчивое равновесие: первые избегали днем появляться на улице, вторые ночью не покидали Триану и не пересекали городскую черту.
– Ну-ка, ну-ка… – сказал альгвасил, заметив нас.
Гуадальмедина, Кеведо, капитан и я переглянулись в некотором замешательстве. Иначе как досаднейшим невезением нельзя было объяснить, что из всего множества разнообразной публики, шлявшейся в полумраке по Лагуне, альгвасил решил прицепиться именно к нам.
– Нашим доблестным воинам пришла охота подышать воздухом? – с непередаваемым ехидством осведомился он.
Отчего ж не съехидничать, если у тебя за спиной – четверо верзил в полном вооружении и с рожами, которые в сумраке ночи выглядят еще более мрачными, чем обычно. Тут наконец я понял, в чем дело. В скудном свете фонаря над церковью Пресвятой Девы Аточенской одеяния капитана, и Гуадальмедины, и мое вполне могли сойти за обмундирование. Да и замшевый колет, облекавший стан нашего графа, в мирное время носить запрещалось, а он, как на грех, надел его сегодня потому лишь, что намеревался сопровождать короля. Про Алатристе и говорить нечего – за милю узнавался в нем солдат гвардейской пехоты. Скорый разумом Кеведо почуял недоброе и поспешил уладить недоразумение.
– Вы обмишулились, сударь, – со всевозможной учтивостью проговорил он. – Эти достойные господа – не те, за кого вы их принимаете.
Стали подтягиваться, окружая нас, зеваки – две потаскухи под ничего не скрывающими покрывалами, темная личность из тех, кого в трущобах Мадрида называют хаке, какой-то пьяница, державший бутылку величиной с пасхальную свечу, какие носят на крестный ход. Сам Гарсипосадас Гренок высунул нос из-под арки. Присутствие публики привело альгвасила в еще большее раздражение.
– А вы, сударь, зачем суетесь со своими объяснениями куда не просят? Без вас как-нибудь разберусь.
Стоявший рядом со мной Гуадальмедина прищелкнул языком, явно теряя терпение.
– Не робей, ребята, – подбодрил нас некто скрытый во тьме и в толпе.
Послышались смешки. Народу прибывало. Одна часть любопытных держала сторону правосудия, другая, и более многочисленная, в отборных выражениях советовала спуску стражам закона не давать, а наоборот – задать им жару.
– Именем короля – вы арестованы.
Ничего хорошего нам это не сулило. Гуадальмедина переглянулся с Кеведо и закинул плащ на плечо, высвобождая правую руку.
– Не в моих правилах терпеть подобный произвол, – молвил он.
– Свои правила, сударь, – тотчас отозвался альгвасил, – можете засунуть себе… знаете куда?
После этой любезности столкновение стало неизбежным. Что же касается моего хозяина, то он помалкивал и не терял спокойствия, поглядывая на человека с жезлом и на его подручных. Даже в полумраке его орлиный профиль и густые усы выглядели весьма внушительно – или, по крайней мере, так казалось мне, хорошо знавшему капитана и представлявшему, чего от него ждать. Я ощупал рукоять своего кинжала, в очередной раз пожалев, что не ношу шпагу: нас было четверо против пятерых. Даже и не четверо, спохватился я с горечью, а три с половиной: две жалкие пяди[88] моего клинка нельзя было брать в расчет в полной мере.
– Попрошу сдать оружие, – приказал альгвасил. – И следовать за мной.
– Напрасно вы так… – сделал Кеведо последнюю попытку договориться. – Я – рыцарь ордена Сантьяго…
– А я – папа римский.
Было совершенно ясно, что представитель закона намерен добиться своего во что бы то ни стало: мы ненароком забрели на его делянку и на происходящее во все глаза взирала его паства. Четверо стражников обнажили шпаги и двинулись вперед, охватывая нас широким полукольцом.
– Если пробьемся и нас никто не узнает, это дело завтра же будет предано забвению. – Гуадальмедина прикрывал лицо плащом, и оттого голос его звучал сдавленно. – Если же нет, помните, господа: ближайшая к нам церковь – собор Святого Франциска.
Стражники, в своих черных одеяниях казавшиеся порождениями тьмы, меж тем приближались. Зрители под аркой хлопали в ладоши, радуясь представлению.
– Покажи им, Санчес, где раки зимуют! – весело крикнул кто-то из них, обращаясь к альгвасилу.
Тот неторопливо, сохраняя полнейшее самообладание, засунул за пояс свой жезл, правой рукой извлек из ножен шпагу, левой достал длинноствольный пистолет.
– Считаю до трех, – сказал он, делая шаг вперед. – Раз…
Дон Франсиско де Кеведо мягко отодвинул меня в сторонку, оказавшись между мной и стражниками. Гуадальмедина поглядывал на стоящего к нему боком капитана Алатристе, а мой хозяин невозмутимо пребывал на прежнем месте, прикидывая расстояние до стражников и очень медленно поворачиваясь всем телом к тому, кто был к нему ближе всех, но при этом не выпуская из поля зрения остальных. Я заметил, как граф, отыскав глазами стражника, на которого смотрел мой хозяин, тотчас перевел глаза на другого, как бы окончательно выбрав себе противника.
– Два…
Кеведо, пробормотав сквозь зубы свое излюбленное: «Придется подраться», отстегнул пряжку плаща и обмотал его вокруг левой руки, Гуадальмедина свой плащ сложил втрое, приготовясь защищать им корпус от ударов, которые, судя по всему, должны были посыпаться градом. Я отодвинулся от дона Франсиско и сделал шаг к своему хозяину: тот уже взялся за эфес шпаги, а пальцами другой руки поглаживал навершие кинжала. До меня доносилось его размеренное, нимало не учащенное дыхание. Вдруг пришло в голову, что уже несколько месяцев – со дня взятия Бреды – не приходилось мне видеть, как он убивает человека.
– Три! – Альгвасил поднял пистолет и повернул голову к зевакам. – Именем короля!.. Да свершится правосудие!
Он еще не успел договорить, как Гуадальмедина разрядил в него свой пистолет, и от выстрела в упор альгвасила откинуло назад. Раздался женский вскрик, во мраке прошел по рядам зрителей гул ожидания, ибо наблюдать за тем, как режутся ближние твои, есть исконная забава испанского народа. В тот же миг Кеведо, Алатристе и Гуадальмедина выхватили шпаги – и семь обнаженных клинков сверкнули, столкнулись, лязгнули, высекая искры, стражники закричали: «Именем короля!» – загомонили зрители. Обнажив кинжал, я видел, как одного стражника граф в мгновение ока полоснул по руке, другого Кеведо ткнул в лицо, и тот, обливаясь кровью – а было ее, надо сказать, будто свинью закололи, – отшатнулся к стене, зажимая рану, а третьему капитан молниеносным выпадом всадил в грудь две пяди толедской стали и тотчас извлек клинок; едва успев сказать: «Матерь Божья!», стражник повалился наземь, и кровь, черная, как тушь, толчками хлынула у него изо рта. Увидав, какая судьба постигла его товарищей, четвертый, недолго думая, бросился было прочь, но не преуспел в своем намерении – Алатристе заступил ему дорогу. Тут и я спрятал в ножны свой бесполезный кинжал и проворно подобрал валявшуюся на земле шпагу – ее выронил альгвасил, – поспев как раз вовремя: двое-трое зевак, введенные в заблуждение первоначальным развитием событий, решили поддержать стражников, однако все было кончено так стремительно, что они замерли и затоптались на месте, в растерянности переглядываясь, ибо Алатристе, Кеведо и граф со шпагами наголо выказывали полнейшую готовность к продолжению. Я примкнул к ним и стал в позицию, и рука моя, сжимавшая шпагу, дрожала – но не от страха, а от боевого задора: я бы отдал душу дьяволу, чтобы принять участие в стычке. Однако охота вмешиваться у зевак прошла: они благоразумно держались в сторонке, бормоча себе под нос в том смысле, что руки, мол, марать неохота и что, мол, погодите, попадетесь нам еще. А мы отступили, не поворачиваясь к ним спиной и оставив на поле боя наголову разгромленного противника: один стражник убит наповал; упавший навзничь альгвасил если еще и дышал, то на ладан; раненный Гуадальмединой зажимал как мог рассеченное предплечье, а пораженный клинком дона Франсиско, обливаясь кровью, стоял на коленях у стены.
– Будете помнить королевские галеры! – залихватски выкрикнул Гуадальмедина, удаляясь с места происшествия.
Это было хитро придумано: укрепить несчастного альгвасила во мнении о том, что именно солдат с галер он на свою голову задержал минуту назад, и на них списать удары шпагой, столь щедро рассыпанные нынешней ночью.
Лестный отзыв мной вполне заслужен,
Я его снискал не без причины,
Из врагов я нащепал лучины,
К Сатане отправил их на ужин.
Дон Франсиско де Кеведо на ходу и с ходу сочинил эти стишки, покуда шагал по улице Аринас к Аренальским воротам, отыскивая какую-нибудь еще не закрытую за поздним временем таверну, дабы отпраздновать победу добрым вином. Альваро де ла Марка одобрительно посмеивался.
– Здорово мы им дали, – приговаривал он, – здорово дали и ловко провели.
А капитан Алатристе, тщательно протерев лезвие шпаги извлеченным из кармана платком и спрятав ее в ножны, шел молча, погруженный в свои мысли, постичь которые не представлялось возможным. Я же, гордый, как Дон Кихот, нес шпагу альгвасила.
IV. Фрейлина ее величества
Диего Алатристе – без плаща, в расстегнутом на груди суконном колете поверх тщательно заштопанной чистой сорочки, со шпагой и кинжалом на поясе – стоял, прислонясь к стене какого-то особняка на улице Месон-дель-Моро, между кадками с геранью и базиликом, и внимательнейшим образом следил за домом генуэзца Гараффы. Дело происходило поблизости от еврейского квартала, неподалеку от монастыря босоногих кармелитов и старого Театра доньи Эльвиры, и в этот час улицы были пустынны – лишь изредка появлялись прохожие, да какая-то женщина подметала мостовую и поливала цветы. В прежние времена, в бытность свою солдатом королевских галер, Диего Алатристе часто бывал здесь, знать не зная, что по возвращении в шестьсот шестнадцатом году из Италии доведется ему провести довольно много времени в так назы