После этого Василия Рума тянуло уже в лирику.
— Ты черствый, сухой. Понимаешь? — теперь очень тихо и как-то проникновенно говорил он Полозову. — Ты видишь все в лоб, в упор. Слова у тебя громкие. А нежность в душе, такое, что тонкой-тонкой струной поет, звенит, — это есть у тебя? И тугой, витой струной — суровость. Справедливая суровость. Это поет? Звенит?
— У меня-то есть! У меня все время поет и звенит, — обиженно отзывался Полозов. — А у тебя, знаешь, звенеть начало, кажется, только с тех пор, как радистка новая к нам приехала.
В этом была известная правда, которую и Василий Рум и Николай Полозов старались замалчивать. Они же делали вид, что женские имена их ни капельки не интересуют! А новой радисткой Кларой, приехавшей вовсе недавно, если честно сказать, они как-то сразу заинтересовались. Но все-таки еще не настолько, чтобы и ей сделаться героиней нашей повести.
Но когда разговор принимал такой поворот — завершался он очень быстро. Полозов или сам спускался в «машинное отделение», или туда его немедленно отправлял Рум.
Вот так и плавали наши друзья, если рассказывать об этом с усмешкой.
А если продолжить рассказ уже без усмешки…
…Навстречу катеру ползут заросшие непроходимыми лесами берега. Весело журчит вода, дробясь об острый нос «Электрона». Плывет мелкий коряжник, темная от времени щепа. Иногда проносятся сбоку и громадные выворотни, покачивая рогатыми корнями.
Справа остается длинный узкий остров. Его отлогое ухвостье все залито водой. Тонкие тальнички трясутся под напором сходящихся на клин боковых струй. Иссеченные, исковерканные весенними ледоходами тополя, словно бы испугавшись нового половодья, подняли ветви вверх. Тянутся к небу крупными, узловатыми сучьями.
— Идет на подъем Сургут, — пошевеливая спицы рулевого колеса, вслух рассуждает Рум. — Тяжело будет нам через порог пробиваться. Орон в большую воду злой.
— Ну, скорость течения больше, зато опасные камни глубже скрыты под водой, — замечает Полозов. Он сидит рядом с Румом на залощенной от времени скамейке. — Сами напросились в верхнее плесо. Пройдем!
— А я разве говорю: «не пройдем»? Я говорю: «тяжело будет». Слушать надо! Мотор не зачихает у тебя, когда втянемся Орону в самое горло?
— Мотор у меня не зачихает, — говорит Полозов. — Тебя бы вот только на камни не занесло.
Василий Рум режет Полозова насмешливым взглядом. Понятно: катер на камни не сядет никогда, а мотор зачихать действительно может. И Полозов, поерзав на скамейке, спускается к машине. Она ему кажется на этот раз почему-то невероятно грязной. На тонких трубочках висит лохматая пыль, жирно блестят на полу масляные пятна. Полозов берет комок пакли и начинает обтирать горячие бока мотора.
— Врет Васька! Машина сегодня работает на совесть, — шепчет он, этой же паклей смахивая крупные капли пота со лба. — Свеча одна только того… И чего этому Понскому жаль подписать требование! Хотя бы штуки на две, в запас.
Он говорит это, а сам знает: в эти дни на складе действительно нет ни единой свечи. Понский разрешил взять взаймы свечи с «Фурии», но «Фурию» Полозов проморгал — она убежала куда-то вниз.
А винт за кормой ворчит себе ровненько, ласково, как спящий в тепле кот. И Полозов постепенно светлеет: «Класс!»
В открытый иллюминатор ему видно, как поодаль от катера тонкими змейками исчерчена стремительно несущаяся мимо гладь реки, а чуточку поближе — вода закручивается глубокими воронками. И в них огнисто вспыхивают на солнце кварцевые песчинки, плоские блестки слюды.
Время близится к вечеру. С левого берега от леса ложится на реку зазубренная тень. Такая острая, что кажется, коснись нечаянно рукой — можно об нее уколоться. И Полозову хочется сделать это. Но Рум почему-то уводит катер все дальше от левого берега. А-а, понятно. За поворотом уже откроется Орон. Его нужно брать только через узкий ход, виляя зигзагами среди бесчисленных камней, залегших островками у правого берега. Там все же течение малость потише.
— Эй, Николай! Гляди: что это? — встревоженно доносится сверху, из рулевой рубки.
Нарочито не спеша Полозов поднимается по ступенькам. Трет промасленной паклей ладони. Вглядывается. Действительно, что это?
Срединой Сургута, в самой сильной его струе, покачиваясь, плывет разбитый салик. Белея, топорщатся над водой полопавшиеся березовые вицы, которыми был связан маленький плот. Теперь бревешки распустились веером, едва держатся на одной «ромжине» — поперечном креплении. А впереди разбитого салика тихо кружится на воде какой-то черный предмет.
— Давай, давай туда, — сразу теряя спокойствие, машет Руму Полозов левой рукой, а правую прикладывает к глазам, как козырек: солнце слепит. — Понимаешь, кажется, человек…
«Электрон» выписывает крутую дугу. Почти черкая бортом о бревна салика, разворачивается. Волна от винта приподнимает черный предмет. Рум и Полозов облегченно вздыхают. И тут же снова замирают. Черный предмет не человек, но это — вещь, принадлежащая человеку. Суконная тужурка, набухшая, пропитанная водой. Она держится на плаву лишь потому, что исподнизу ее подпирает обрубок бревна.
А где же сам хозяин тужурки?
— Ведь это Жукова. Точно. Я видел на нем, — беспокойно говорит Полозов, поддевая багром тужурку и провожая взглядом уплывающий салик. — Не стряслась ли беда?
Василий Рум молчит, рассматривая мокрую тужурку. И перекатывает руль обратно, влево.
— Д-да, черт его знает… — выговаривает он спустя несколько минут. — Не думаю, чтобы Жук… А все-таки…
— Если бы тужурка была на нем, как мог он из нее вывалиться? — несмело задает вопрос Полозов.
— Дурак! — сердито режет Рум. — «Вывалиться»!.. Просто рядом лежала на салике. Лето — жарко. Чего ему было на себя тужурку напяливать?
— Так тогда… — подавленно говорит Полозов.
— Чего — «тогда»? Вот дойдем до Орона… В салике бревна не все — щербина. А где остальные? Мимо нас вроде не проплывали, — соображает Рум.
Полозову становится чуточку легче. Что в салике не хватает одного или двух бревен — это ведь чем-то обнадеживает.
Ах, все же скорее бы Орон!
Разговаривать больше не хочется. Надо терпеливо ждать. Еще раз — ждать. И вслушиваться, как стучит мотор. И вглядываться, впиваться глазами в желтую муть реки, несущую навстречу всякий мусор, снятый с берегов подъемом воды.
…Солнце стояло над лесом уже всего лишь «на две сосны», когда «Электрон» наконец обогнул крутую излучину реки и Орон распахнулся перед ним во всей своей могучей красоте и силе.
Порог гудел и злился, выбрасывая в подпорожье клочковатую, словно изжеванную пену. Отталкиваясь от каменных залавков, косые валы катились один за другим, порой суетно сшибались в тесной стремнине и тогда каскадами тяжелых брызг взлетали кверху. Длинный, многоступенчатый, неопытному человеку он показался бы сплошным бурлящим месивом из пены и клыкастых черных камней, преградой, через которую ничто живое не переступит. Но сургутские сплавщики знали — и знали Полозов и Рум, — где Орон только мрачно бесится, пугает, где не шутя грозит верной гибелью, а где готов и пропустить умельца, смельчака, не нанеся ему вреда.
Опаснее всего был ход реки у левого берега, весь в гнездах острых подводных скал, местами щетинисто выползавших наружу. Попасть туда, сплывая вниз по течению, значило плоту быть распущенному по бревнышку, лодке или катеру — разбитым в щепки.
И вот там, именно там, посреди белокипящего хаоса, на узенькой полоске из гранитных обломков, сбежавшихся в один расщеленный островок, зоркий глаз Василия Рума заметил нечто живое.
— Люди… — проговорил он, запинаясь. — Даже вроде бы двое.
— Правильно, двое, — торопливо подтвердил Полозов. — Один стоит, а другой распластался на камне. Это с того самого салика.
— Черт их затащил туда! — удивленно протянул Рум. — Уж кого бы кого занесло, а стоит — это Жук. Точно!
— Точно, — согласился Полозов. И радость забулькала у него в горле. — Хорошо хоть, живые.
Черной козявкой маячил человек, возвышаясь над кипящей стремниной порога. Он размахивал руками, выкрикивал неслышные слова. Второй только чуть приподнялся на локте и тут же снова опустился, откинулся на спину.
— Жи-вы-е, — сказал Рум. — А как их снять оттуда? Это ты знаешь, Николай Полозов?
Вглядываясь в даль реки, Полозов молчал.
— Спрашиваю: знаешь?
— Не знаю… К этому залавку отсюда никак не прочиться. Сразу напорешься, как на шило. Камни острые.
— А хотя бы и тупые, — проворчал Рум.
Неожиданно повалил рулевое колесо вправо, погнал катер по направлению к гранитному «середышу» — островку, на котором маячили люди. И засвистел беззаботно, словно бы выводил «Электрон» на тихий плес.
Полозов понимал, что пробиться к островку и взять с него людей на борт катера, конечно, невозможно. А как же быть? Спокойно проплыть стороной, идя по своим делам? Да это же… Вернуться в поселок за подмогой? Нет, только время зря потеряешь. Сама «Фурия» тут будет бессильна — течением в камнях извертит хоть кого. Разобьет. Вот тут и думай, решай. А вода в Сургуте все прибывает. Поднимется еще на полметра — и смоет…
Рум, весело посвистывая, крутил рулевое колесо. А катер, казалось, как рыба виляя хвостом, медленно пробирался к цели среди торчащих из воды камней.
Поглядывая на кипящие вдалеке белые буруны, Полозов прикидывал в уме: «Какую-то малость вперед можно еще подтянуться. Сбиваясь все вправо, вправо, можно зайти по струе как раз напротив островка, стать на полных оборотах винта, затаиться под тем вон камнем. Д-да… Но дальше-то ведь — ни шагу. До островка останется метров двести. А это все равно что пятьсот, что три тысячи…»
— Эх, вертолет бы! Поддеть их там крючком за шиворот.
Беззаботная веселость Рума вдруг передалась и Полозову. Захотелось поболтать, побалагурить.
— За мотором поглядывай, — в ответ сердито грохнул тяжелым басом Василий Рум. И Полозову стало ясно, что веселость у Рума напускная. Гонит он катер вперед совсем не как попало, а имея какой-то свой, особый и твердый расчет, которым пока не хочет вслух поделиться. — Ты понял? Мотор, гляди, чтобы не заглох. Конец ведь нам тогда.