Поют о страсти нежно скрипки, —
И Кло сгибая стан свой гибкий,
И рассыпая всем улыбки —
Идет плясать танго…
О чем можно говорить, когда ладони впились в тело, когда гладкая синяя ткань-перчатка скользит под пальцами, когда хрипло дышат губы? Только об одном, только об одном…
— Ты обманул Маркова, Филибер! Ты его предал — его и всех остальных, не погибших под Екатеринодаром! Он уйдет на Кубань — навстречу смерти, навстречу Автономову! Почему я не убила тебя, мой Филибер? Это было так просто! Теперь поздно, поздно!..
— Я не предавал Маркова, Саша. Автономов пропустит Добровольческую армию на Тамань, где высадились немцы. Туда сейчас спешит отряд Шкуро и Слащова, «новая армия», ни «красная», ни «белая» — народная. Сергей Леонидович сумеет собрать вместе кубанские отряды. Это и будет Армия, которую он мечтает создать, большая, настоящая. Он сможет остановить немцев, объединить всю Кубань. Всех, кто захохочет защищать Родину от врага…
Но вот на встречу вышел кто-то стройный.
Он Кло спокойно руку подает,
Партнера Джо из Аргентины знойной
Она в танцоре этом узнает…
— Будь ты проклят, Филибер! Ты — обманщик, ты — предатель. Наши враги — не какие-то немцы, немцы — стихия, прилив, они все равно уйдут. Наш враг — большевики, и только они, хамы и убийцы, распявшие и осквернившие Россию. Мы должны воевать лишь с ними, с ними одними! Твоего Автономова надо разрезать на куски, он — убийца Лавра Георгиевича, он приказал глумиться над телом Вождя… Ничего, Марков разберется — и с Автономовым, и с тобой, мой Филибер.
— Пусть. Марков понял главное. Я предложил ему выход из ловушки, из склепа, из могилы, куда загнали «добровольцев». Он снова на Кубани, и уже от него зависит, кем стать — народным вождем или мстителем за безголового авантюриста. Если Марков решится и поднимет Кубань против немцев, если мы договоримся с Артемом и Рудневым, нам удастся создать фронт — Национальный фронт от Луганска до Новороссийска. Домашние склоки уладим после, их можно уладить. Мы вместе защитим страну, а тот, кто сражается плечом к плечу, трижды подумает, прежде чем выстрелить в товарища. Родина важнее, чем партийная программа!..
Трепещет Кло и плачет вместе с скрипкой…
В тревоге замер шумный зал
И вот конец… Джо с дьявольской улыбкой
Вонзает в Кло кинжал…
— Нет, мой Филибер! Это иллюзия, страшная утопия, ты обманул сам себя и теперь хочешь обмануть остальных. Дело не программах, дело в крови, слишком много ее уже пролито, ее не забудешь, не простишь. О какой Родине ты говоришь, мой Филибер? Родины нет, Россия погибла, есть Совдепия, антихристова Большевизия — и кровавые ошметья вокруг. Сначала надо убить большевизм, убить каждого большевика, если понадобится — убить тысячи и миллионы, закопать в землю, вбить кол — а потом уже строить новую Россию. Это возможно, надо только захотеть, очень захотеть, надо не жалеть и не миловать — ни себя, ни врагов.
— Ты сама не веришь в то, что говоришь, Саша. Но ты даже не понимаешь, насколько права. Ты еще не знаешь, что это возможно — убить миллионы людей, тысячи тысяч. Тысячи тысяч, Саша! Пуля весит девять грамм, чтобы прострелить затылки миллиону понадобится девять тонн. Но и это возможно, даже не слишком сложно. Убить смогут — так убить, чтобы даже имен не вспомнили, чтобы через век самодовольные историки уверяли всех, будто этого никогда не было. Да такое возможно — и уже начинается, первые рвы забиты доверху, копают новые. Ты полька, ты должна была слышать об Освенциме. Не дай Бог нам всем дожить до того, когда он станет Аушвицем. Пролитая кровь — ничто по сравнению с той, которой еще предстоит пролиться. Никого не будут жалеть, никого не станут миловать. Ты этого хочешь, Саша?
В далекой знойной Аргентине,
Где небо южное так сине,
Где женщины как на картине,
Про Джо и Кло поют…
Танго танцевать просто. Надо только не сводить глаз с той, с которой танцуешь, с ее глаз, зеленых, полуоткрытых, замечать каждое движение, твердой рукой возвращать на верный путь — к следующего шагу, к следующему повороту. La Caminata, el Paseo, la Cadencia — Шаг, Прогулка, Отсчет — у танго простая речь, очень простая. Она не сложнее языка пуль и смертных приговоров, она столь же ясна и четка. Шаг, шаг, шаг… Пальцы застыли на синей тонкой ткани, ладонь впилась в ладонь, горячий прокуренный воздух зала режет глаза, рождая нежданные слезы. Не стоит плакать — не о чем и незачем. Поздно! Танго, дамы и господа, танго! Иза Кремер поет для вас, она в трауре, она поет танго в Мертвой Стране, когда-то называвшейся Россией. Танцуем, дамы и господа, танцуем! Смерть еще не здесь, она за темным Аксаем, мы еще живы, в зале горит свет, в бокалах пенится шампанское. Последнее шампанское, дамы и господа, последняя гастроль, последняя ночь! Танго, танго, танго…
— Там знают огненные страсти,
Там все покорно этой власти,
Там часто по дороге к счастью,
Любовь и смерть идут…
Саша остановилась у нашего столика, поглядела на остывающий после «El Chaclo» зал, усмехнулась:
— Никто нас не видит, правда, Филибер? Сотни людей, ни стен, на занавеса, но мы никому не нужны. Как и в жизни…
Повернулась, ударила взглядом зеленых глаз. Зеленый и синий, морская волна…
— Правильно, что танго запрещали! Даже название нельзя было упоминать в газетах, знаешь? Специальный циркуляр выходил, отец был редактором, рассказывал… Мы наговорили друг другу…
Я протянул руку, коснулся ее пальцев…
— Погоди, мой Филибер! Сейчас я успокоилась… почти. Я скажу, а ты послушай. Это похоже на мелодраму, глупую, провинциальную, но… Я действительно хотела тебя убить. Какое-то наваждение, несколько ночей спать не могла — видела, представляла… Жду, пока ты заснешь. Ты всегда спишь на правом боку, я заметила. Да… Ты начинаешь ровно дышать, я беру «маузер», твой «номер один», аккуратно прикладываю к твоему виску… Ты спал, твоя кожа пахла моим потом, а я сидела рядом, представляла, видела…
Мы стояли у столика, посреди шумного зала, нас никто не видел, никому не было дела до женщины в новом синем платье и мужчины в генеральском кителе с чужого плеча. Наверное, я должен был испугаться — или напротив, успокоить ее, но слова не шли, я просто стоял, слушал, представлял.
Видел.
— Я же говорю, Филибер, мелодрама, дурной фарс. Мне казалось… Казалось, что я — Мир, наш Мир, а ты — чужак, никто из ниоткуда, и я должна, обязана… И еще я видела циферблат, огромный, как небо, цифры двигались очень быстро, время уходило… Я никогда не принимала наркотиков, Филибер, даже когда меня ранили, это был не бред, не видение… Мне стало страшно, я несколько раз порывалась тебя разбудить…
Я молча кивнул. Все верно, Саша не ошиблась. Мир и Человек. Мир защищается, у Него много лиц и личин, Ему нетрудно взглянуть на меня через зеленые глаза. Но танго и в самом деле следует запретить. Моя смерть может стать гибелью для этой Вселенной. Небезопасно убивать Творца.
— А потом… А потом все оборвалось, кончилось. И я вдруг поняла, все поняла, мой Филибер. Ты — не пришелец из ниоткуда, не граф Монте-Кристо, не Гарун аль Рашид. Ты — авантюрист, которому ничто не дорого, для которого Россия, Родина — пустые слова. Ты играешь, а не живешь, Филибер. А надо жить, жить — и умирать. «Аллах акбар, детка! Аллах акбар!» Жуткие стихи, но… правильные. Я обещала тебе, мой Филибер, даже клялась. А теперь прошу: отпусти! Я не хочу быть с тобой, не хочу видеть, как человек, которого люблю, становится предателем, становится… ничтожеством.
Надо было отвечать, объяснить, объясниться. Я молчал. Мне есть, что сказать Миру, но как возразить Саше, подпоручику Ольге Кленович, офицеру Белой армии? «Дело в крови, слишком много ее уже пролито, ее не забудешь, не простишь…» Саша не простит.
— …А сейчас! Впер-р-рвые!.. В Новочеркасске… В Р-р-россии!..
Резкий визгливый голос конферансье заставил вздрогнуть. Нас никто не видит, мы никому не нужны. Ночь Танго мчит дальше, к близкому рассвету, к утренней перестрелке за Аксаем, надо успеть, дотанцевать, дожить…
— …Сенсация века! Знаменитое… Пугающее… Манящее… Танго Смерти, именуемое также…
Саша не выдержала, дернула алые губы в улыбке. Даже ее допекло. Танго Смерти… Перебор, даже для «Арагви».
— …«Кумпарсита»!!!
Ольга Станиславовна Кленович повернулась, покачала головой:
— Новое что-то. Не слышала.
— Услышишь! — усмехнулся. — Прямо сейчас…
Певица в черном траурном платье шагнула к краю сцены — строгая, серьезная. В руках бумажный лист, наверняка — слова. Никогда не думал, что «Кумпарситу» пели. Ради такого стоило совершить el Paseo почти на целый век.
— Ты не ответил, Филибер!
— А разве тебе нужен ответ?
Негромко вступил оркестр, Иза Кремер поднесла белый листок к глазам…
«Кумпарсита»!
— Los amigos ya no vienen
ni siquiera a visitarme,
nadie quiere consolarme
en mi afliccio'n…
Пары, уже готовые слиться в танце, замерли, поглядели недоуменно. Это… Это танго?!
Танго!
Desde el di'a que te fuiste
siento angustias en mi pecho,
deci', percanta, que' has hecho
de mi pobre corazo'n?
…Друзья уходят, но не из памяти, они остаются со мной, я слышу их шаги, ощущаю их дыхание, пусть даже их нет рядом, пусть они исчезли из мира, но я чувствую, как бьется сердце, сердце, которое не слышит никто, кроме меня…
Si supieras, que au\'n dentro de mi alma
conservo aque\'l cari no
que tuve para ti…
…Если кто-то удивится, что я помню тебя, пусть не удивляется, ты, твоя тень — здесь, со мною…