– Я не буржуй! – взвился обиженный Петя. И вот уже мальчики, сцепившись, катаются по полу.
– А ну-ка, огольцы, в стороны! – раздался над вихрастыми макушками ее разгневанный голос. Но его одного не хватило, и воспитательнице пришлось растаскивать драчунов.
Мальчуганы стали наперебой убеждать Марину Афанасьевну, что «это он первый начал».
– Петя, ты первый бросился, я видела. Так, иди возьми воду и тряпку и протри подоконники. Понял меня?
Надув губы, Петя поволочил ноги к туалету, где под раковиной стояло хорошо известное всем нарушителям цинковое ведро с надписью «Д. Оч. № 8», а на батарее сушилась тряпка.
– Разве так можно, Лемир? – воспитатель присела на корточки и взглянула в глаза второму шалуну.
– А чего он говорит, что папин танк можно подбить?
Отец Лемира работал на Кировском заводе. В конструкторском бюро, как можно было заключить из рассказов мальчика.
– Любой танк можно подбить, Лемир.
– Нельзя, нельзя, папин нельзя, – он расплакался.
– Не реви! – приказала Марина и постучала пальцем по полу. – Если ты мужчина, а не плакса, то научись доказывать свою правоту словами, а не хныканьем.
– Я не плакса. Я мужчина, – Лемир вытер глаза. – Папин танк не подбить. Он придумал который с очень толстой броней, как у слона. Его ни одна буржуйская пушка не пробьет.
– Да ну? – удивилась воспитательница.
– Да. Он очень быстро ездит и везде пройдет. У буржуев нет таких танков. И никогда не будет.
– Ты же, Лемир, сказал, что папа уже полмесяца живет на заводе, а вам с мамой только звонит, и его домой не отпускают, потому что без него заводу не обойтись?
Да, Лемир говорил об этом, из чего Марина тогда заключила, что КБ, скорее всего, временно перевели на казарменное положение. Подобное практиковалось на оборонных заводах, когда требовалось срочно выполнить правительственный заказ.
– Их распустили домой, – Лемир широко улыбнулся, показав, сколько зубов не хватает во рту. Трех.
«Так, так. Казарменное положение для КБ на Кировском закончено. Это может означать, что работа выполнена. И даже не составляет труда догадаться, какая именно работа».
– Вот видишь, какой у тебя папа! А ты дерешься. Извини, Лемирчик, но играть сегодня ты больше не будешь. Не один Петя виноват, ты тоже. Но раз он первый начал, ему более суровое наказание, тебе – помягче.
Марина, взяв Лемира за руку, повела его в учебный уголок. Там стояло десять новеньких парт, их совсем недавно пробил для детского очага папа Ирочки Лахтиной, третий секретарь Сталинского райиспокома. Марина усадила Лемира за одну из них. Сняла с полки альбом и набор цветных карандашей «Буратино».
– Будешь рисовать.
Это для девочки рисование не могло служить наказанием, а для пацаненка сидеть неподвижно – уже это одно невыносимо. Тем более Лемир предлагаемое ему занятие не любил. Но покорно взялся за карандаши.
– А что рисовать?
– А что хочешь. Можешь даже танк. Если хочешь. Работай!
И Марина отошла, уверенная, что именно танк, он и примется изображать. Когда Марина вновь подошла к Лемиру и заглянула ему за плечо, то на альбомном листе увидела почти готовый рисунок. На синей траве с белыми ромашками стоял зеленый однобашенный танк. Рядом выстроился экипаж – пять скелетиков-человечков. На башне танка красным карандашом было выведено «КВ»…
Вот что вспомнила Марина.
Патефон зашуршал, иголка со скрипом съехала с дорожек и запрыгала, ударяясь о бумажный круг с названием песен. Марина встала, чтобы сменить пластинку. Навроцкий проводил ее взглядом.
Девушку Марину придется убрать. Таков приказ, отданный начальником финский разведки полковником Меландером. К приказу прилагалась просьба – сделать ее смерть мгновенной и безболезненной.
– Ты понимаешь, что иначе нельзя? – сказал полковник. – Хуже всего, что она будет знать тебя в лицо. А у тебя впереди большая работа. Что ее возьмут после твоего ухода, можно не сомневаться. С собой ты ее взять не можешь, самой ей не уйти. К тому же, чекисты ее все равно в живых не оставят. А прежде истязают пытками, вытянув из нее все, что она знает. И в первую очередь установят, на какую разведку она работала. Что совсем нежелательно.
Навроцкий понимал правоту полковника. Он и сам не считал смерть безусловным злом. И сейчас смерть спасет Марину от пыток в чекистских застенках…
В дверь постучали. Марина метнула вопросительный взгляд на гостя. Гость кивком разрешил. Пока девушка вставала, шла к двери, отворяла замок, проворачивая в нем длинный ключ, Навроцкий расстегнул помимо уже расстегнутой верхней пуговицы «толстовки» еще две, забросил нога на ногу и развалился на стуле в небрежной позе. Ни дать ни взять – старый бабник, уверенный в очередной победе.
– Мариночка, – уверенно шагнула в комнату, оттесняя девушку, рыжеволосая баба в меховой безрукавке, – ты говорила, у тебя есть запасная игла для примуса… Ой, извини, я не знала, что ты не одна. Здрасьте, товарищ!
Навроцкий кивнул ей, по-советски, по-быдловски не вставая при появлении незнакомой дамы. Его же в свою очередь быстро обежали глазами по видимым частям, цепко фиксируя детали с наблюдательностью опытного агента-нелегала. Теперь понесут информацию на кухню, обсуждать над скворчащими сковородками и булькающими чайниками. Будут обсасывать, что наша-то воспиталка польстилась на старого козла. Ну, он-то, понятно, на что польстился. Вот, мол, до чего одиночество доводит, будут качать головой одни. Другие, помешивая ложкой варево, будут возражать «а может она таких вот и любит, тянет ее к мужикам в возрасте». Третьи предположат «а может, он из начальников, двинет ее опосля выше».
– Иди ко мне, моя радость! – произнес Навроцкий громко, специально для той, кто наверняка приник сейчас к двери дереву в районе замочной скважины.
– Кстати, – добавил он тихо, когда Марина вернулась за стол, – согласно образу мы уже должны перейти на «ты».
Налив себе и ей, Навроцкий выпил и сказал:
– Продолжаем вечер. Наш патефон затихнет не скоро. Потом из нашей комнаты будет доноситься странная, неразборчивая звуковая смесь: шарканье мебельных ножек, приглушенный разговор, поскрипывание кроватных пружин. Потом, ближе к ночи или ночью, ты согреешь на примусе воду, принесешь ее в комнату, а я, оставив тебя в комнате, проберусь на кухню, закроюсь там на щеколду и буду долго полоскаться в раковине.
Он обрисовывал сей план действий настолько безучастно, отстранено, по-деловому, что Марине не пришло в голову смущаться, румянец не выступил на ее щеках.
– Где мне ва… тебя положить спать?
– На стульях перебьюсь. Если не возражаешь…
Глава одиннадцатаяВольтер
Пионер трудится знанья получать.
Этот клич зимою нужно выполнять.
Солнцу песнь мы поем,
К новой жизни мы зовем.
На смену, на смену!
Дед только что вернулся из Смольного, по пути в свой кабинет он зашел к капитану Шепелеву. Вскочивший рядовой Минаков опрокинул стул. Зная, как тот умеет оглушительно выкрикивать служебное приветствие, старший майор Нетунаев успел до того, как набравший воздух в легкие рядовой даст ему выход, произнести «вольно».
– Где капитан Шепелев?
– Там, – рядовой вытянул руку в направлении соседней комнаты.
– Сидишь? Отдыхаешь? – сказал Дед, закрыв за собой дверь. Сказал, не скрывая раздражения и недовольства.
Капитан поднялся со стула.
– К сожалению, некуда пока бежать. А куда бегал – все впустую. Что сейчас поступает, не нуждается в проверке – это ясно даже из этой комнаты.
Дед опустился на стул, на котором обычно сидел лейтенант Гвазава. Достал пачку «Казбека».
– Подражаешь тому буржуазному сыщику, который расследовал, не выходя из кабинета? Как его там звали…
Дед, еще не прикурив, надорвал зачем-то зубами папиросный мундштук, потом запихнул папиросу обратно в пачку.
– Не могу уже курить, вся дыхалка и так табачиной забита. Ты знаешь, капитан, что началось?!
– Догадываюсь, – ответил Шепелев. – Что и должно было начаться. О чем я и говорил сегодня утром.
– Какой ты у нас умный! Что ж ты никого не поймал! Почему не смог задержать диверсанта живьем! Двух людей погубил!! А где ты сам был?! В кабинете просиживал! – Дед бил в незащищенное место, он был прав, возразить ему было нечего. – Все приведений ловишь?! Где они твои приведения?!
– Здесь, – Шепелев продолжал стоять, перекатывая в ладонях бензиновую зажигалку. – И ты видишь, что подтверждаются мои слова.
– А, может, уже подтвердились? Или покушение на убийство секретаря райкома – пустяк и твоего внимания не стоит, как и диверсия на «Красной заре»?!
– Нет.
– Нет?!
– Нет. Худшее впереди.
– Худшее уже началось, капитан. Если нас с тобой не расстреляют завтра, то, можно сказать, нам повезет. А стрельнут – будут правы.
– Но до этого я должен успеть выявить замысел врага, – капитан наконец сел.
– Успеть он хочет, – проворчал Дед. Раз он перешел на ворчание, значит, гнев, принесенный им с собою, пошел на убыль. – Ну, допустим, ты прав. И что с того? На что ты надеешься?
– На то, что врагом приведен в действие разветвленный механизм, задействовано много людей. – Легкие капитана в отличие от старшего майора еще были способны принимать табачный дым, капитан закурил. – И не могут они действовать безошибочно, не могут не задеть одну из жил, натянутых мною в этом городе. Когда-то где-то должен звякнуть сигнальный колокольчик. Вот я и надеюсь его расслышать. В конечном счете, надеюсь на ночные рейды. Правда, на них меньше всего.
– Красиво говоришь. Прям оратор на трибуне, – с момента последнего разговора Дед осунулся, потемнел лицом. Похоже, не осталось в нем сил даже на продолжительный гнев. – Колокола уже звонят, а не колокольчики. Если б ты слышал, какой крик стоял в Смольном. Что там творилось! Товарищ Жданов отбил кулак о мебель. А если б я вдруг встал и слово в слово повторил твою ахинею, – Деду вдруг самому стало смешно, – я бы сейчас точно ехал в желтый дом, а не выслушивал бы басни о привидениях. Партия дала нам сутки, капитан. Чтобы вырвать с корнем заразу, которая посмела высунуть голову. Заговор врагов, устроивших взрывы и убийства, должен быть раскрыт.