Дед замолчал. Молчал и капитан, докуривая папиросу. Потом Шепелев спросил:
– Могу я рассчитывать на десять групп и десять машин на ночь?
Дед внимательно посмотрел на подчиненного, вздохнул и ответил:
– Получишь. Ну, ладно, капитан, если допустить, что ты прав… Какого рода операция готовится? Диверсия, покушение, кража секретных документов, что?
– Не знаю, – не стал врать Шепелев.
– А попробовать определить место проведения врагом акции?
– Сходу могу назвать сотню возможных мест, одно другого лучше.
– М-да, – Дед покачал головой, – Комиссар госбезопасности второго ранга уже отдал приказ. Половина личного состава будет брошена на усиление охраны объектов и отдельных лиц по особому списку. Может, удастся предотвратить…
– А я думаю, это учтено врагом. И он как-то хочет это использовать. Тут у меня появились кое-какие соображения…
В дверь постучали.
– Да! – отозвался капитан.
В дверь заглянул рядовой Минаков:
– Товарищ старший майор, разрешите обратиться к товарищу капитану?
Нетунаев махнул рукой «обращайся».
– Товарищ капитан, там по аппарату… Ничего не передали. Сказали кого-нибудь из командиров. Назвались… – Минаков опустил глаза на ежедневник, который держал в руках, – Вальтером…
Через несколько минут, когда капитан Шепелев вернулся в комнату, старшему майору Нетунаеву достаточно было увидеть ожившие глаза капитана, чтобы понять – телефонный звонок принес след.
– Этого я и ждал, – сказал Шепелев, в голосе его слышалось охотничье нетерпение, – они ж не боги, чтоб парить над землей, совсем уж ее не касаясь…
Рядовой Минаков напутал. Оперативный псевдоним позвонившего произносился не «Вальтер», а «Вольтер». Человек сам себе его выбрал. Наверное, потому, что работал он по поэтической линии. Более чем просто работал – преуспевал. Его стихи печатали на передовицах, песни на его стихи исполнялись с эстрады, на демонстрациях, в кинематографе перед сеансами и по радиотрансляции. «Вольтер» вел публичную жизнь, полную ресторанов, домашних и дачных застолий, ялтинских санаториев, красивых женщин и новых знакомств. Обилие знакомств его и погубило. Кто-то вспомнил, что поэт был некогда близок с семьей одного репрессированного маршала и поставил в известность органы. Капитан Шепелев, которому поручили это дело, подозревал, что материал о дружбе с семьей маршала всплыл не сегодня. Но до поры до времени на этот фактик из жизни поэта, имевшего влиятельных покровителей, закрывали глаза. Припомнили, конечно, не случайно. Предположительно, поэт, слишком вольничавший с замужними женами, насолил очень серьезному человеку, мнения и пожелания которого были более чем весомы. Так появилась папка с делом поэта, куда сразу же добавились разные мелкие губительные для легкомысленного сочинителя подробности. Например, во время застолий он любил исполнять переложение известной песни, имитируя Утесовский голос:
Бывайте здоровы, живите богато,
Насколько позволит вам ваша зарплата.
А если зарплата вам не позволит,
Тогда не живите, никто не неволит.
За одну такую песенку, в которой содержится издевка над советским строем, можно уже было привлекать. И подобного набралось немало. Папку вручил Шепелеву майор Алянчиков с просьбой расследование не затягивать.
Поэт сам помог ускорить расследование тем, что сходу чистосердечно признался в сотрудничестве с вражеской разведкой. И это оказалось сущей правдой.
Выяснилось, что денежные аппетиты будущего «Вольтера» значительно превышали его доход. На этой слабости его и взяли. Классически опутали долгами, зависимостями и компрометирующими материалами, а взамен возможным неприятностям предложили неплохо оплачиваемое сотрудничество. «Вам всего-то и придется внимательно слушать и запоминать, что говорят в тех домах, где вы бываете. Больше ничего от вас не потребуется», – пообещали ему. И поэт стал работать на разведку, как ему намекнули, на английскую. Впрочем, поэт никогда всерьез не задавался вопросом, куда уходит его информация. Зато заинтересовало это капитана Шепелева, когда он выслушивал у себя в кабинете поток откровений популярного сочинителя, прерываемых всхлипами и мольбами о пощаде.
Капитан Шепелев сумел, хотя немало трудов и нервов это стоило, убедить руководство отпустить арестованного на свободу, чтоб затем давать через него дезинформацию и одновременно выявить шпионскую цепочку, в которую включен поэт. Так появился агент под псевдонимом «Вольтер».
Дезинформация пошла, с выявлением цепочки возникли сложности, но зато удалось установить, чья это орудует разведка. Разведка оказалась французской – определили благодаря сотрудничеству уже с нашими нелегалами за рубежом, обнаружившими, в чьих руках всплыла засланная «деза». А тот единственный французский резидент, с которым был установлен контакт у поэта, тоже был юридически советским гражданином, работал рядовым совслужащим, но отследить, каким образом и кому от него уже в свою очередь уходила информация, пока не получалось.
Сегодня сержант Коган виделся с «Вольтером», расспрашивал его, ничего нового и любопытного не узнал, но предупредил – звонить немедленно в случае малейшей подвижки со стороны его резидента. И «Вольтер» позвонил…
«Вольтер» сидел сейчас рядом с капитаном на потертом кожаном диване. Диван стоял в холле ресторана, в котором поэт любил проводить вечера. Разговаривающих никто услышать не мог – рядом никто не стоял, лишь мимо проходили, и холл заполняли звуки оркестра, вырывающиеся из зала. Швейцар в непременной ливрее тоже находился далеко, сидел возле входных дверей.
Преуспевающий поэт, невысокий, худощавый и очень подвижный, ерзал по складчатой диванной коже, курил, стряхивая пепел в кадку с пальмой, и рассказывал.
– Еще раз, дословно, – потребовал командир.
– Я должен завтра в семь сорок пять подъехать по набережной Мойки к Певческому мосту, остановиться там, мотор не глушить. Ко мне подойдут. Пароль «Простите, это у вас «форд» или «студебеккер», мне стало любопытно». Отзыв «Я и слов таких не знаю». Дальше делать то, что скажут. Ждать до восьми. Все. Еще спросил меня, на своей ли машине я приеду. Я ответил, что на своей, на том разговор закончили.
– Понятно, – капитан поднял глаза на огромную люстру с множеством подвесок, нависавшую над холлом. – Делайте, как велели. Сегодня ночуйте дома. Телефон ночью услышите?
– Я поставлю ближе к кровати, – заверил поэт, провожая взглядом проходящую по холлу женщину.
– Поставьте. Счастливо, – капитан поднялся.
– Э-э, – поэт проворно вскочил с дивана и ухватил командира за рукав. – Может, вы дадите мне оружие?
– Не беспокойтесь, Вольтер, мы будем близко, вам ничего не грозит…
Сев в «эмку», где ждал его возвращения шофер Егор, командир задумался – под холостое тарахтение мотора и шоферское молчание.
Любопытно… Не просто, а чертовски любопытно… Поэта его заграничные хозяева до этого использовали лишь в одном качестве – как поставщика информации. Информации стоящей, поэта приглашали в дома, где бывали партийные руководители, военные из старшего и даже высшего комначсостава. И если хозяева Поэта не расшифровали, что им подкидывают «дезу», то с их стороны неразумно и расточительно подключать агента к незнакомой ему работе, велика вероятность провала и его, и того, с кем ему придется работать. Нет других исполнителей? Или «Вольтера» задействуют как подстраховку? На случай, если, скажем, другие пути к отходу будут отрезаны? А цена успеха операции огромна и в бой бросают все резервы? Но какое прелюбопытное место назначили «Вольтеру»! Совсем рядом штаб ЛВО. Правда, невозможно утверждать, что именно он должен стать местом действия, а не какое-нибудь консульство, которых вокруг хватает. Провокацию тоже нельзя исключать. Там же рядом – Адмиралтейство, штаб флота. Если прибегать к оцеплению, надеясь таким образом сорвать планы врага, то оцеплять придется большую территорию.
Но самый главный вопрос на этот час, что делать с резидентом, курировавшим «Вольтера»? Он, так получается, единственная возможность что-либо разузнать о том, что готовится завтра возле штаба ЛВО. Если, конечно, задание, полученное «Вольтером», имеет отношение к сегодняшним диверсиям и покушению. Странным совпадением было бы, окажись вдруг, что не имеет.
Но если арестовать резидента, то на агенте «Вольтер» придется ставить крест. Правда, можно надеяться, что удастся перевербовать и включить в игру резидента.
На слежку уповать не приходится. Слежка за куратором «Вольтера», возможно, не принесет ровным счетом ничего. Значит, брать?
Командир принял решение…
Рядовой совслужащий, он же резидент французской разведки, тот самый, кто давал задания «Вольтеру» и получал от него информацию, жил в двухэтажном деревянном доме на Васильевском острове. Сейчас две комнаты, большую и крохотную, совсем чулан, перерывали работники госбезопасности. Испуганную жену совслужащего усадили на расшатанный стул в углу возле двери, предварительно добившись от нее рассказа о том, как муж взял саквояж, сказал, что ему надо отнести знакомому кое-какой инструмент, ушел и его до сих пор нет. Какой инструмент? Не знаю. Какому знакомому? Не знаю. Жена совслужащего производила впечатление очень глупой женщины или гениально играла таковую. С этим предстоит разобраться. А пока чекисты обследовали и обстукивали квартиру, проверяя, прощупывая каждую вещь, изучая каждый листок. Переворошили золу в печи – ничего кроме золы. «Муж жег какие-нибудь бумаги перед уходом?» «Да, – кивает супруга, – лишний мусор, говорит, сожгу». Еще одно подтверждение того, что резидент-совслужащий домой возвращаться не намерен. «Где его фотографии?». «В альбоме должны быть». «Вот альбом, ничего, пустые конверты, ни одного снимка с ним не осталось, только ваши фотографии».
– Товарищ капитан!
Один из чекистов положил на стол перед капитаном Шепелевым карту. Обыкновенную карту города, какую можно купить в книжном магазине. Она была сложена не так, как при продаже. Ее оставили в том состоянии, как рассматривали последний раз. На открытых для обозрения разворотах оказались два участка города, один из них – исторический центр. Капитан встал, поднес карту к абажуру, свешивающемуся с потолка. Он всматривался в условные обозначения, в квадраты и круги, в пересечения линий и полос, поворачивая карту, наклоняя ее под разным углом. Он не стал подзывать к себе, делиться своим открытием с товарищами по работе. Но кое-что капитану открылось. А именно – следы, оставленные ногтями, едва заметные на бумаге неровности. Встречались они только на развороте, показывающем центр. И одна из проведенных ногтем полос проходила по набережной Мойки, как раз возле Певческого моста.