Он пробрался к шоферской дверце, потому что Миколина дверца оказалась придавлена к стене казарменной постройки. В голове тем временем шел подсчет: «Те двое из двора не поехали, минус двое из кабины, остается четырнадцать, в моем нагане шесть (одна ушла в Кеменя, а до этого перезарядил, прячась за дверью), в моем вальтере восемь минус три, в водительском вальтере, который отыскал сейчас в кавардаке кабины, должен быть полный набор — восемь. Итого — девятнадцать. Пять раз можно промазать. Вот Миколин пистоле-полицае куда-то отлетел. Жаль, но некогда искать. Миколу, значит, считаем за троих, потому что вожак стаи. Э, капитан да ты уже бредишь от потрясений и перетрясений».
Шепелев открыл водительскую дверцу. Опираясь ногой о руль, снова толкнул запахивающуюся дверь, сел на край дверного проема кабины. Огляделся и спрыгнул вниз.
Кинуло их хорошо. Правое заднее колесо висело в воздухе над канавой, левое заднее застыло наверху ограды, правое переднее упиралось в ограду, а левое переднее осталось на улице. Задний борт находился сейчас над канавой почти целиком.
Надежда, что авария начисто вывела из строя весь отряд боевиков-оуновцев, пропала — было слышно, что в кузове шевелятся и кричат.
Капитан вытащил из кармана наган, в левой руке он держал водительский вальтер. Дать вооруженным врагам расползтись, как тараканам, по городу, он не имел права.
А на улице останавливались машины, из них выходили люди, пешеходы замирали, некоторые спешили к месту аварии, кто-то в близлежащих домах уже должен набирать номер милиции. И очень не хочется погибнуть от милицейского выстрела в спину, совсем не в масть. А ведь со стороны он будет выглядеть сейчас уж всяко менее привлекательно, чем люди в красноармейской форме.
Из кузова на улицу спрыгнул первый боевик. Без оружия в руках. И это замечательно. Особенно замечательно будет, если все они окажутся не готовы к бою. А вдобавок ко всему оуновец повернулся спиной к капитану, протянул руку кому-то в кузове, однако повернулся на звук шагов.
— Как, все в порядке? — прокричал ему Шепелев, торопливо приближаясь. — Легковуха под колеса метнулась. Свернули, уходя. Какая беда! Микола без сознания!
Оуновец заметил оружие в руках идущего к нему человека, но даже не насторожился. Не возникло у него и тени сомнения в естественности аварии, не свел он воедино присутствие незнакомца в кабине, аварию и оружие в его руках. Ну так, ежели выстрелов не слышал, справедливости ради, мало кто на его месте что-то бы заподозрил в этой ситуации. Разве что Шерлок Холмс какой-нибудь.
Оуновец никак не приготовился к сближению с опасным человеком. И — ничего страшного не случилось. Подошедший к нему человек рассовал оружие по карманам со словами на русском: «Фу, я уж было подумал, что авария подстроена, нападение».
А потом капитан попросил лжекрасноармейца:
— Ну-ка подсади меня! Я врач. Как врача и взял Микола. Подсади! Там помощь нужна.
— Погоди! — отозвался оуновец и прежде помог выбраться на улицу своему товарищу, у которого в кровь была разбита голова. А уж потом подсадил незнакомца, который ехал кабине с Миколой.
Перебросив ноги через задний борт, капитан очутился в полумраке наклоненного кузова. Да, помощь кое-кому требовалась и немедленная. В первую очередь тем, кого приложило вместе с правым бортом к стене здания.
— Здоров? Все в порядке? — остановил капитан оуновца, пробирающегося к заднему борту, откуда можно спрыгнуть на улицу. Боевик посмотрел на москаля бешеными глазами и, ничего не сказав, попытался отодвинуться в сторону.
Но не глаза в глаза надо было смотреть украинскому националисту, а на руки москаля, что-то извлекающие из карманов.
И капитан начал. Потому что уже оценил диспозицию и признал ее благоприятной. Медлить нельзя — ситуация могла поменяться через секунду-другую.
Выстрел приставленного к животу нагана прозвучал не так громко, чтобы все среагировали на него немедленно. Пользуясь этой миниатюрной форой, под каким-никаким, а прикрытием медленно оседающего на пол первого застреленного в кузове оуновца капитан перегнулся за борт, выбрасывая перед собой левую руку с вальтером. Немецкая полицейская машинка прогавкала три раза. Ушло на выстрел больше, чем хотелось. Но не Котовский он, чтобы стрелять с двух рук одинаково хорошо. Ладно, что вовсе не промазал с двух метров. Первая пуля вошла боевику в грудь, следующая — в плечо, стоявшему рядом второму оуновцу. Плечо не годилось, оно оставляло боевика боеспособной единицей. Третий выстрел закончил дело. Минус три.
Капитан развернулся в полутьме обтянутого брезентом кузова. На его стороне была внезапность и полная готовность к бою. На их стороне — превосходящая численность и нежелание погибать.
Капитан вытянул правую руку. Сначала прицельно, из привычного нагана в двоих, которых он сразу для себя определил как самых опасных. Они уже держат в руках пистолеты и стоят на ногах… Стояли… Пули бросили одного на брезент, другого поставили на колени и потом повалили боком на дощатый пол.
Левая рука, сжимающая вальтер рефлекторно сдвинулась в сторону, реагируя на движение слева. Палец нажал спуск — и кто-то вскрикнул, валясь на лавку, тянущуюся вдоль борта.
Капитан сделал шаг в глубь кузова. Он держал в поле зрения всех. Ничего странного — он не сосредотачивал, не фокусировал взгляд ни на ком и ни на чем, он ловил движение.
Резкий взмах рукой справа — и в этот силуэт уходит револьверная пуля. Еще два раза подряд говорит его наган, вздрагивает в руке эта верная машинка и пресекает копошение на полу в дальнем правом углу.
Просигналил счетчик в мозгу, перебрасывающий невидимых костяшках количество истраченных патронов, и опустошенный револьвер летит на пол. «Вальтер» из левой руки перекладывается в правую. Но когда обе руки смыкаются на нем, раздается выстрел с полу из дальнего левого угла. Тело реагирует на вспышку, сжатый двумя руками пистолет дает ответ в два выстрела…
Кажется, в него не попали, не мог же он не почувствовать?
В магазине этого вальтера остаются еще два патрона. Пока левая рука извлекает из кармана второй пистоль-полицае, последние две пули уходят в переодетых красноармейцев.
Капитан и сам не заметил, что шел вперед. Что ноги его двигались и сейчас он стоит уже посреди кузова, снова двумя руками сжимая последний пистолет с оставшимися в нем пятью патронами. Стоит, открытый со всех сторон, но позади нет живых… А впереди и сбоку?
Глаза ест пороховой дым, сердце стучит как паровой молот. Но нет движения вокруг. Нет! Если не считать неопасных пока шевелений раненых и тех, кто получил травму еще при аварии грузовика.
Капитан отходит в бок, наклоняется, чтобы поднять пистолет, оброненный одним из убитых им ряженых красноармейцев…
Он даже не увидел, а услышал движение. Понимая, что проигрывает, рухнул на пол — и пуля, предназначавшаяся ему, прошила сперва воздух, затем брезент и вылетела на львовскую улицу.
Извернувшись на полу, капитан выстрелил абы куда, лишь бы напугать… А потом увидел стрелявшего. Тот зажимал окровавленный глаз и опирался локтем о лавку. Пистолет свой тот уже уронил. Видимо, оставшихся сил ему хватило лишь на последний выстрел. Капитан тоже больше стрелять не стал.
Ему надо собирать оружие. Пока еще один такой раненый не найдет в себе силы. Словом, есть чем заняться капитану Шепелеву, пока не приедут силы правопорядка, выяснить отношения с которыми будет ничуть не легче, чем с оуновцами.
Подобранное оружие он освобождал от магазинов, делал контрольный щелчок и бросал на лавку.
Шепелев вдруг почувствовал, что его трясет. И с этим ничего нельзя было поделать. Накрыло его задним числом, и накрыло качественно.
— Да успокойся ты!
Это капитан адресовал не самому себе. Один из раненых в ногу боевиков бросился на капитана, однако споткнулся, упал, вновь поднялся и заковылял дальше. На лице оуновца читалась решимость или погибнуть, или задавить голыми руками эту русскую гниду. Капитану не хотелось допускать ни того, ни другого. Поэтому он использовал рукоятку пистолета уже не по прямому назначению, а в качестве кастета. Ведь и поспрашивать кого-то потом будет необходимо, есть о чем.
Громыхнули доски заднего борта. Капитан услышал, как кто-то забирается в кузов.
— Вам помочь? — На борт легли пальцы, а из-за края брезента высунулась кудлатая голова.
Кто это? Откуда взялся? Но очень кстати.
— Да, помочь! Срочно! — И не давая неожиданному человеку вглядеться и испугаться, сразу назвал ключевое слово. — Звоните в НКВД. В НКВД! Понятно? Срочно. В НКВД. Сразу скажете одно слово — «Кобзарь». Потом назовете адрес, где мы сейчас. «Кобзарь». Понятно? Повторите слово?
— Да запомнил я! Не дурной! — И голова скрылась. Пацан какой-то. Это хорошо, они шустрые.
Интересно, а куда ж они все-таки ехали, подумал капитан. Удастся мне, наконец, узнать, что я предотвратил, или нет?..
…А в одном из зданий на площади Рынок продолжалось заседание, посвященное выборам представителей львовской интеллигенции, которые должны отправиться в Москву обсуждать, как им обещали, с самим товарищем Сталиным вопрос о предоставлении Галиции особого статуса. Председательствовал властитель умов Кост-Левицкий. Он с благосклонностью патриарха взирал с председательского кресла и с вершины своего возраста, отсчитывающего девятый десяток, на старания молодых. А молодые старались понравиться, быть замеченными, приглашенными, приобщенными, приближенными.
Сейчас выступал сорокалетний историк, автор незаконченного многотомного труда «История государства украинского». Он был в вышитой национальной сорочке с приколотым к ней значком с изображением Сталина. Лояльность к власти и незабвение корней — вот что он показывает всем и о чем говорит с трибуны.
— …И Львов будет считаться столицей. Пусть столицей Галиции. Дело в статусе. Не может великий город Львов зваться просто городом, не заслужил он этого. Только имея статус столицы автономии, он сможет продолжать высоко держать знамя культуры, продолжать объединять умы, таланты, питать их, вдохновлять!